Голоса и тишина

Голоса и тишина: в поисках того, кто говорит «Отче наш»

А: Сказано: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне». Дверь затворена? Ты в комнате своего сердца?

Б: Дверь затворена. Но тишины нет. Комната полна голосов.

А: Голосов? Чьих же?

Б: Многих. Они шепчут, кричат, спорят, требуют, обещают. И все они пытаются сказать «Отче наш».

А: Они пытаются? Значит, не говорят подлинно?

Б: Мне кажется, нет. Это как эхо, как заученная роль. Звучит похоже, но… пусто. Как в том механическом попугае, о котором, кажется, писал Успенский, – повторяет слова, не ведая их смысла. Это голоса страхов, желаний, привычек, мнений чужих… Легион.

А: Ты искал среди них Того, Кто сказал бы это по-настоящему? Кто имел бы право сказать «Отче»?

Б: Я слушал. Сначала слушал мир снаружи – может, Он говорит устами святых, пророков, учителей? Но и там – лишь отзвуки, интерпретации, порой прекрасные, но… не сам Голос. Тогда я стал слушать внутри.

А: И что же там?

Б: Та же многоголосица. Каждый голос тянет на себя одеяло сыновства. Голос гордыни шепчет: «Я – избранный, я скажу “Отче”». Голос страха лепечет: «Помоги, Отче, я боюсь». Голос сомнения вопрошает: «А есть ли Он, этот Отец?»

А: Но ты искал не просто говорящего. Ты искал свой голос среди них? Ты искал себя в этой комнате?

Б: Себя? Нет… Я слушал их. Я пытался понять, который из них – настоящий. Я думал, что нужно выбрать один, самый правильный голос.

А: Парадокс в том, что пока ты ищешь «правильный» голос снаружи или выбираешь из хора внутри, ты остаешься лишь слушателем, зрителем в театре собственного сознания. Чтобы найти Того, Кто говорит, нужно сначала найти говорящего. Не спросил ли ты себя: «Кто Я?» Не тот «я», что боится или гордится, а то Я, что слышит весь этот шум?

Б: Спрашивал… Не сразу. Долго. Настойчиво. Отгоняя голоса, как назойливых мух. Вглядываясь в темноту за ними.

А: И?..

Б: И в какой-то момент… шум стих. Не потому, что голоса ушли. Они словно… потеряли силу. А в центре этой тишины проступило… Я. Не как мысль, не как чувство, а как… присутствие. Спокойное. Наблюдающее.

А: Вот оно. Нашел. Теперь спроси это Я: кто же говорит «Отче наш»?

Б: Спросил.

А: И?..

Б: Ответ был прост: «Я».

А: Только одно это Я? А где же те легионы голосов?

Б: Они умолкли. Или… не умолкли, а стали частью пейзажа. Как шелест листьев за окном. Они больше не претендуют на то, чтобы быть мной. Они… умерли как самозванцы.

А: Интересный поворот. Если умерли все ложные «я», если осталось лишь одно подлинное Я, то почему оно говорит «Отче наш» во множественном числе? Почему не «Отче мой»?

Б: (После паузы) Потому что это Я, обнаружив себя, обнаружило и другое. Оно увидело, что те «умершие» голоса – не совсем умерли. Они были отражениями, искажениями… но чего? Возможно, других таких же Я, затерянных в своем шуме. И когда говорит подлинное Я, оно говорит не только от себя. Оно говорит из той глубины, где все подлинные Я – едины. Из той точки, где Отец – действительно «наш». Ибо, как сказано, Он «не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы» (Лк. 20:38). Даже те голоса, что казались мертвыми самозванцами, в Его взгляде – живы, как заблудшие дети. И подлинное Я, говоря «Отче наш», говорит и за них, и за всех, кто еще ищет свой голос в шуме… и за саму Тишину, из которой рождается и Слово, и молчание.

А: Значит, путь к «Отче наш» лежит через «Кто Я?». И обретение единственного «Я» парадоксальным образом открывает путь к подлинному «Мы» перед лицом Отца… Любопытно. Дверь все еще затворена?

Б: Да. Но комната стала необъятной. И тишина в ней теперь… говорит.