Кагор, панихиды и вечный круговорот

Кагор, панихиды и вечный круговорот: записки бывшего пономаря

      Во времена седые, когда царь Горох ещё не весь свой горох съел, а вера в народе была крепка, как репа на грядке, довелось одному юноше служить в церкви пономарем. Должность не ахти какая высокая, но к алтарю близкая и к жизни приходской причастная. А жизнь та, надо сказать, вращалась не только вокруг молитв да песнопений.
      Особое место в этом круговороте занимали, конечно, проводы в мир иной. Панихиды, отпевания – дело скорбное, но, как ни крути, для причта церковного весьма существенное. Народ тогда, сказывают, был щедрее душой и карманом, не то что нынешнее племя. Принесут усопшего, отпоют его всем чином, а батюшке с дьяконом – глядишь, и подношение солидное, и пономарю перепадет копеечка аль краюха пирога.
И надо было видеть батюшку в такие моменты! Глаза его, обычно подернутые пастырской задумчивостью, загорались живым, почти земным огнем. Казалось, он готов был Христа ради отпеть хоть всю губернию, лишь бы не оскудевала рука дающего. Не из корысти, конечно, Боже упаси, а из пастырского рвения и сочувствия к пастве, желающей достойно проводить своих близких. Угроз в его взгляде не было, нет, скорее – святое нетерпение послужить ближнему… и принять скромную лепту.
     А после службы – своя жизнь начиналась. Певчие из хора, люди голосистые и душевные, частенько подмигивали пономарю: мол, не найдется ли для услады голосовых связок да утешения души капельки кагору церковного? Пономарь, будучи малым добрым (и, чего греха таить, не прочь и сам приложиться к источнику благодати), выносил им заветную бутылочку. Кагор тогда был знатный, густой, сладкий – для причастия самое то, ну и для хора тоже неплохо шел.
      Тут уж батюшка, почуяв неладное (или уловив знакомый аромат в притворе), выходил, бывало, и начинал ворчать отечески:
    – Ироды окаянные! Весь кагор выдуете! Чем мне завтра людей причащать прикажете? Святым духом, что ли?
     Певчие смиренно потуплялись, пономарь делал вид, что он тут ни при чем, но бутылочка все равно пустела под тихие разговоры о вечном да бренном. И так оно и шло – панихиды сменялись тихими застольями, скорбь соседствовала с житейскими радостями, а кагор исправно служил и таинствам небесным, и утешению земному.
     И глядя на все это из глубины веков, понимаешь: суета сует, конечно, как говаривал Екклесиаст. Но в этой самой суете, в этом вечном круговороте скорбей и маленьких радостей, панихид и кагора, строгости и снисхождения – и теплится та самая жизнь, которую отпевают, и ради которой, возможно, все и затеяно. Главное, чтоб кагору на всех хватило – и на причастие, и на утешение. А остальное – приложится.