Сухуми. 1993

Я видел город в ноябре.
Лежали трупы на бульваре.
Уже успели догореть
навес и стены в летнем баре,
от моря отвернув фасад,
как будто слеплены из глины,
глядели как-то невпопад
домов расстрелянные спины.
Абхаз с двустволкою в руке,
казак в малиновом берете
(чуб аж свисает по щеке)
курили там на парапете.
Бойцы в кофейне у Акопа
играли в нарды, пили кофе,         
здесь было всё как до потопа,
и путь, проложенный к Голгофе
здесь будто бы зарос травой
сквозь трупы, грязь и запах гари   
что закрывал за слоем слой
дни мирной жизни на бульваре.
А дальше, на пути к вокзалу,    
мешки тащили и корзины,
тропа оранжевой казалась
от бесконечных мандаринов.
Скупал их жирный армянин
за рупь и поминая мать,
чтоб вслух кляня плохой бензин,
за Псоу вдесятеро сдать.
С ним рядом, рыжий невозможно,
парнишка знак рукой даёт,
он здесь играет роль таможни,
в руках у парня пулемёт.
Его погодки, пацаны,
что не откроют даже книжку
где на картинках нет войны,
все воевать пошли вприпрыжку.
Война – большая лотерея
и кто-то выиграл медали,
но больше было дуралеев,
что вовсе прыгать перестали.
Покой в семье им не был мил,
они всю жизнь не хотели
ходить средь вырытых могил            
для умерших в своей постели.   
До смерти будучи детьми,
они считали твёрже тверди,
что делает людей людьми       
возможность выбрать дату смерти.
И выбор сделан. А вокруг
всё те же горы, то же море
и тот же знак, как старый друг,
написан кем-то на заборе.

А дальше, досчитай до ста
и будет речка Гумиста.