Вороны

     Знойный июльский день. Раскаленное ярко-голубое небо плавится потоками солнечных лучей. Ни тени, ни даже слабого ветерка. Тело расслаблено, хочется куда-нибудь прилечь или хотя бы присесть. Мы с подружкой постелили плед и отдыхаем под чахлой защитой почти безлиственного куста, бездумно любуемся на неприхотливый пейзаж, на измельчавшую речушку, скорее похожую на потемневший от жары ручей.
     Наше внимание привлекает странное, не лишенное своеобразной прелести дерево, расположенное на противоположном берегу, совершенно засохшее, лишенное коры, с сучьями, живописно рисующимися на фоне безоблачного небосвода. На всех его ветвях сидят вороны. На самой вершине – жирная крупная птица, скорее всего местный царь. Боже мой, какое достоинство, прямо таки римский кесарь с гордым профилем и величественной осанкой. Чуть ниже расположились главные чины стаи. Наверное, генералы. Они также исполнены гордости и величия. Их движения медлительны и размеренны. Внизу разместилась челядь царского двора, шумная суетливая, галдящая орава, живо и бесцеремонно существующая в своем уютном и закрытом мирке. Знойно, вода манит, многообещающе поблескивая и суля прохладу. Так и хочется искупаться! Наконец, царская особа не выдерживает. Взмахнув крылами, она медленно спускается к речке. Задумчиво пройдясь по берегу с видом весьма умным и рассудительным, ворона, наконец, по колено входит в воду и снова застывает в благородной, почти императорской позе. Тут же, поняв желание своего повелителя, с веток снимаются высокопоставленные, приближенные к власти особы и в некотором почтительном отдалении от своего вожака, тоже позволяют себе зайти в реку. Некоторые даже слега окунаются в вожделенную влагу, кося черными глазами на ушедшего в свои мысли цезаря. Не прошло и двух минут, как и все остальные вороны, галдя и не соблюдая ни малейшей субординации, всей своей стаей суетливо, с наслаждением и известной долей бесцеремонности стали купаться рядом со своей элитой. И уже трудно было понять, кто из них на какой иерархической ступени находится. Птичье сообщество очень напоминало цыганский табор, свободный от любого этикета и условностей. Громкое карканье, всплески, хлопанье крыльев оживляли развернувшуюся перед нами картину купания. Индивидуальность птиц проявилась во всей своей красе. Каждая из них мылась по-своему, демонстрируя свои наклонности и даже характер. Кто-то беззаботно, с упоением плескался в воде, полностью отдаваясь наслаждению момента. Кто-то раздраженно стряхивал с себя брызги, окатившие его от радостных манипуляций раззадорившихся соседок. Наше внимание привлекла одна, видимо, очень чистоплотная птица. Она веером раскрывала крыло и с тщательной скрупулезностью чистила каждое перышко, внимательно осматривая результаты своих трудов. Она старалась так, как будто от этих усилий зависела ее дальнейшая судьба. Скребла и мыла себя эта чистюля долго, не обращая ни малейшего внимания на суету и возню вокруг себя. А совсем недалеко от нее стояла в реке другая кумушка, не решаясь окунуться. Она долго покачивалась на кривых тонких ногах и, наверно бы так и вышла сухой на берег, но вид собратьев, так дружно и беспечно омывающихся рядом, подействовал и на грязнулю. Покрутив головой, она быстро обмакнула свой зад и с деловым и недовольным видом тут же вышла на испещренную вороньими следами сушу. Наконец, освеженные вещуньи снова возвратились на свое высохшее дерево, но вскоре, будто по чьей-то команде с криками и гвалтом бурно вспорхнули с него и улетели. А куда? Бог их знает.