And no birds sing

              (ИЛИ ФУТУРОСПЕКТИВА)

Т.


Плебейская кровь и кошель пустой,
Корявый слог и плох собой -
Не быть нам, Моритуро, рыцарем, короче.
Холопы не пленяют нимфам очи.

La Belle Dame (Ля бель дам)*
Тем более не светит нам.
Печальна участь наша... мрачная юдоль…
Тоска и боль...
И Чёрный пудель не заходит в гости,
Наверно, зря для угощения ему хранятся кости.

Взглянув на жизнь в разрезе -
Стихи Паве́зе:
Хлеба́ без вкуса и без запаха хле́ба*,
Тюрьма везде и клетка неба*,
Работа без улыбки на заводе*
(Нам тоже, Че́заре, пришлось научиться),
Болезни да грехи,
Забытые стихи.
Поэм прекрасных нам, как Китс, писать не будут.
Уйдём и все забудут.
Цветы не склонят головы
И птицы не споют…
Дай Бог, чтоб каркнула ворона,
Дабы не слышно было стона.

Бесспорно, камни запоют, как ты пройдёшь,
Слепя глаза даже слепому,
Но идти, к сожалению, ты будешь к другому.

Моритуро 30.03.2025

на картине:

La belle dame sans merci (Прекрасная дама, не знающая милосердия (франц.)- картина работы Джона Уильяма Уотерхауса, 1893 год

*La Belle Dame - Прекрасная дама

*Тут Оскара У. чуть-чуть, конечно ж. Клетка неба:

"Нет, не смотрел никто из нас
С такой тоской в глазах
На лоскуток голубизны
В тюремных небесах..."


Лирический герой ссылается на следующие стихи Чезаре Павезе:

* Я пройду по площади Испании (Перевод Г.Брейтбурда)
Будет ясное небо,
Улицы распахнутся,
И холм,
Сосною поросший,
Камнем устланный,
Вдруг покажется в створке.
Улицы гул не смутит
Безмятежное утро.
Красками брызжущие цветы
Рассмеются у фонтана,
Как женщины,
Которым хорошо на душе.
Ласточки, лестницы и балконы
Запоют под лучами солнца.
Улица распахнётся.
Петь будут камни,
Сердце подскочит,
Как вода в фонтане.
Голос твой
Подымется над этой лестницей.
Раскрытые окна узнают
Ароматы умытых камней,
Запахи римского утра.
Улицы гул
Станет гулом сердца.
Луч задрожит и рассыплется.
И всё это сделаешь ты,
Безмятежная,
ясная,
милая.


* «Простота» (перевод Б. Слуцкого):
Человек, отсидевший в тюрьме, возвращается снова в тюрьму
Каждый день,
Всякий раз, когда хлеба куснёт.
А в тюрьме он о зайцах мечтал,
Что бегут по замёрзшей земле.
Человек проживает средь стен городских,
Пьёт холодную воду и кусает свой хлеб.
Кое-кто полагает, что после тюрьмы
Возрождается жизнь, словно жизнь можно снова начать,
Что вино будет пахнуть вином,
Что вернётся зима,
А в трактире за столиком
Будет тепло и светло.
Есть такие, что верят —
Сидят в заключенье и верят.
Но кончается срок —
И они понимают, что зайцев убили другие.
Да, другие, весёлые люди,
Едят их в трактире, в тепле,
А тебе полагается молча глазеть сквозь окна.
Но когда ты замёрзнешь настолько,
Что смелеешь,
И входишь в трактир,
И берёшь свой стакан, и глядишь на вино —
Дымный запах, наверное, терпко на вкус, —
И кусаешь свой хлеб —
Тот, что зайцами пахнул в тюрьме, —
То выходит, что хлеб
Уже больше не пахнет ничем —
Даже хлебом.
И вино не пахнет ничем.
И тогда человек вспоминает родные поля.
Оттого, что их пашут уже,
У него хорошо на душе.
В зале пусто.
Он вполголоса что-то поёт.
На замёрзших полях
Появляются зайцы.
И вот — человеку тепло.

* КУРИЛЬЩИКИ БУМАГИ (Перевод Е. Солоновича)
 
Он меня затащил послушать свой оркестр. Он садится в углу
и кларино подносит к губам. Начинается адское нечто.
От безумного ветра снаружи и пощечин дождя
гаснет свет то и дело. В темноте музыканты
знай по памяти жарят, с волненьем борясь,
танцевальный мотивчик. Мой бедный приятель
из угла своего в рукавицах ежовых
держит всех. А когда остальные смолкают,
начинается соло: кларино в сухой тишине
одинокой душою изливается, корчась.
 
Эти бедные медные трубы частенько страдают от вмятин, —
ведь крестьянские руки на клапаны давят,
и упрямые лбы больше в землю глядят по привычке.
Кровь бедняцкая, ставшая жидкой водицей
от трудов непосильных, хлюпает в нотах,
и приятель с трудом управляет оркестром,
он, чьи руки в борьбе за существованье
огрубели от молота, от фуганка.
 
Он им старый товарищ, хоть ему только стукнуло тридцать.
Он из послевоенных, из тех, что росли, голодая.
Этот тоже искателем жизни приехал в Турин,
но нашел лишь неправду. Пришлось научиться
без улыбки работать на фабриках. Он научился
мерить собственной лямкою голод других. Попытался
успокоиться было, бродя по ночам, полусонный,
бесконечными улицами, но увидел лишь тысячи ярких
фонарей, освещающих несправедливость:
сиплых женщин, пьянчужек, заблудшие пугала.
Он приехал в Турин зимой, среди грязного дыма
и огней заводских, он знал, что такое работа,
и ее принимал как мужскую нелегкую долю.
Если б каждый вот так же ее принимал,
на земле справедливость была бы. Завел он товарищей.
Он страдал от пространных речей, но с речами пришлось смириться.
И завел он товарищей. В каждом доме товарищи были.
Были целые семьи товарищей. Город
ими был окружен. И мира лицо
ими было покрыто. И столько отчаянья
ощущали в себе эти люди, что впору бы мир победить.
 
Он играет сегодня сухо. А ведь этих людей
он играть научил — одного за другим. Он не слышит дождя
и мигающих лампочек не замечает.
На суровом лице только боль. Он кусает мундштук.
Я такие же в точности видел глаза,
когда с братом его, что печальней, чем он, лет на десять,
ночи мы коротали при свете неярком.
 
Брат пытался освоить токарный станок-самоделку.
А приятель мой бедный судьбу поносил,
приковавшую к молоту их и к фуганку,
чтоб непрошеных двух стариков прокормить.
 Неожиданно он
заорал, что судьба непричастна к страданиям мира,
непричастна к тому, что невзвидели света они:
виноват человек. Было хоть бы куда податься,
голодать на свободе, решительно бросить «нет!»
этой жизни, пускающей в ход состраданье,
и любовь, и семью, и клочок земли, чтобы нас по рукам связать.

Для любознательных, но ленивых:

Джон Китс «La belle dame sans merci»

«Зачем, о рыцарь, бродишь ты
Печален, бледен, одинок?
Поник тростник, не слышно птиц,
И поздний лист поблёк.

Зачем, о рыцарь, бродишь ты,
Какая боль в душе твоей?
Полны у белок закрома,
Весь хлеб свезён с полей.

Смотри: как лилия в росе,
Твой влажен лоб, ты занемог.
В твоих глазах застывший страх,
Увяли розы щёк».

Я встретил деву на лугу,
Она мне шла навстречу с гор.
Летящий шаг, цветы в кудрях,
Блестящий дикий взор.

Я сплёл из трав душистых ей
Венок, и пояс, и браслет
И вдруг увидел нежный взгляд,
Услышал вздох в ответ.

Я взял её в седло своё,
Весь долгий день был только с ней.
Она глядела молча вдаль
Иль пела песню фей.

Нашла мне сладкий корешок,
Дала мне манну, дикий мёд.
И странно прошептала вдруг:
«Любовь не ждёт!»

Ввела меня в волшебный грот
И стала плакать и стенать.
И было дикие глаза
Так странно целовать.

И убаюкала меня,
И на холодной крутизне
Я всё забыл в глубоком сне,
В последнем сне.

Мне снились рыцари любви,
Их боль, их бледность, вопль и хрип:
La belle dame sans merci
Ты видел, ты погиб!

Из жадных, из разверстых губ
Живая боль кричала мне,
И я проснулся — я лежал
На льдистой крутизне.

И с той поры мне места нет,
Брожу печален, одинок,
Хотя не слышно больше птиц
И поздний лист поблёк.

Перевод В.Левика