Троллейбус et alia. Городская баллада

Вычерчивают в небе яркий след
компостеры в троллейбусном салоне,
и стройной дамы лисий силуэт
плывёт под ними, словно в полудрёме;

плыву и я, что не в ладах с дождём –
ведь лёгким страшно хочется согреться.
Троллейбус шёл на свой аэродром –
к конечной; собралось немало в нём
народу, так что некуда мне деться

в тот было час, и к даме я подсел,
окинув взором туфли с каблуками,
не избежав её ответных стрел,

и взмаха загорелыми руками,
и – то, чего особенно хотел –
двух реплик: «Что читаешь?» – «Мураками».

Приподнимая выпуклую бровь,
мне разъяснить красавица сумела,
что перешла от стихотворных строф
на прозу (с пользой для души и тела),
вернувшись в гавань с дальних берегов –

и я тотчас, вздохнув, признался ей,
что еду, начинающий писатель,
к друзьям – искать сюжет для повестей;
и что любовь – всех строк преподаватель.

И долго ты смотрела пред собой,
вычерчивая сотни траекторий
зрачком средь пыльно-серой мостовой, –

и я тебя повёз на свой лекторий:
согласьем мне ответил контур твой
и взгляд, любовных жаждавший историй.

Твой силуэт с моим по мостовой
шёл в унисон с заката до рассвета
я ввёл тебя в покой заветный свой,
где для забытых начиналось лето;
наш бойкий шаг был лету вестовой.

Мы проходили мимо врат больницы,
и люди начали на нас дивиться.

(О, если б мне увидеть довелось,
как ты меняешь страждущим катетер, –
сознанье б с плотью счастьем налилось,
что наконец-то найден raison d’;tre,
что с болью упование сошлось!)

–«А с прежней ты расстался?» – «С глаз долой!»
И Муза стала спутницей поэта.
Твой красный шарф ямбической строкой
меня покроет на пороге лета,
где встретят нас лаванда и левкой.