Балтийский сфинкс sps

.







БАЛТИЙСКИЙ СФИНКС
(авторы Л.ФОКИН, Анна КРАВЦОВА, Надежда УВАРОВА, Марина МАРЧЕНКО)
 
Содержание:

- Над городом туман. Свет фонарей
- Мне снился сон: ребёнок во дворе
- Настойчиво гудит на низкой ноте
- Где арендует комнату печаль
- Вот зеркало, в котором Бродский видел
- а на Смоленском кладбище кресты
- Возьмите серость дней, осенний дождь  / Анна КРАВЦОВА (Санкт-Петербург)
- Балтийский сфинкс, забытый профиль Анны
- Ты дал мне нож, а я искала хлеб / Надежда УВАРОВА (Санкт-Петербург)
- Кронштадтский ветер дует сквозь слова
- Я отложила тонкую иглу / Марина МАРЧЕНКО (Ростов-на-Дону)
- Март. Город дышит в спину. Ночь слепа



***

Над городом туман. Свет фонарей –
огромные шары из рыжей ваты,
часов (без цифр и стрелок) циферблаты,
дрожанье плёнки мыльных пузырей.
Напомни мне, как тает снег на дамбе,
как собираются котов ансамбли
и в их кругу поёт весну Борей.

А я сложу покуда россыпь дней,
где мотыльки, танцуют слишком близко
от пламени, где туча слишком низко
плывёт среди отёсанных камней
адмиралтейства, биржи, рвёт их тени
и превращает в серые ступени
всегда осенних, призрачных аллей.



***

Мне снился сон: ребёнок во дворе
играл с мячом из собственного сердца
и исполнял стремительное скерцо
старик на скрипке из своих костей.
И женщина в платке с лицом из пепла
ко мне засохшим изогнулась стеблем:
– купи  сынок ещё немного дней…
чтоб видеть тот же сон и те же стены,
чтоб осознать, что холодна земля,
бегут мгновенья-крысы с корабля
с названьем «жизнь» в языческие пены.

Открыл глаза. Ребёнок во дворе
играл с мячом. В бессрочном всеябре
сон – репетиция перерожденья.


***

Настойчиво гудит на низкой ноте
окно закрытое не плотно.  Март – 
средневековый, площадной театр –
свет приглушённый камерной дремотой.
Жизнь – мотылёк, попавший за стекло
внутрь фонаря, ему ещё тепло,
но крылья тронутые позолотой

мгновение и, превратятся в прах,
в летучую, бессмысленную копоть…
А что реально? Даже тени – шёпот,
оставшийся на солнечных губах,
бликующий по Невскому проспекту,
который не кончается, а блекнет
в беспечно-шумных, голосистых снах.


***

Где арендует комнату печаль
со мной на пару – тихо и спокойно.
Не раздражает древний рукомойник,
Оббитая, в его углах, эмаль;
Обшарпанные штофные обои,
Похожие на небо голубое,
В момент, когда март обнулил февраль.

Дождь. Чародейки невского дрейфуют
к Юсуповским особнякам в мечтах.
Смотрю в окно на них, в моих стихах
им тоже место есть, пусть облюбуют
пристенки их. Быть может позову
одну из них, открою дверь, сниму,
повешу мокрый плащ на запятую.


***

Вот зеркало, в котором Бродский видел
своё лицо. Ответы не важны.
Два рыжих чемодана у стены
чего-то ждут. Кивка из Атлантиды.
Обрывки фраз. Ещё сто дней молчи.
Ищи людей, а находи ключи
от комнат пэ-тэ-ушных общежитий.

На кухне – чайник закипел, недолго
бунтуя против тьмы. Что ж, наконец
тень Гамлета узрит в себе Отец
и  пыли толстый слой на книжной полке.
Всё в той же чашке с кофе тонут дни.
В окно стучатся с улицы огни.
Зовут уйти (по свету) в самоволку.


***

…а на Смоленском кладбище кресты –
деревья без листвы,
в два дня до мая
ещё одна ворона-запятая
их изучает, молча, с высоты
фонарного столба.
И я скучая,
Брожу, зачем-то надписи читая
на выцветших табличках.
Дни пусты.

… пространство между дат не признак рая,
не тайный знак ещё одной версты,
искусственные выцвели цветы,
такая вот история простая
души…
… дыши
покуда разлиты
мерцания божественной тщеты,
весенних снов, от края и до края.



ПЕТЕРБУРГСКИЙ ПАЛИМПСЕСТ

Анна КРАВЦОВА (Санкт-Петербург)

Возьмите серость дней, осенний дождь,
Перемешайте с криком белых чаек,
По вкусу – соли с каменных причалов,
Моих озябших рук добавьте дрожь.
Вот Вам рецепт любви по-петроградски.
Я – мотылёк, что Ваш украсил лацкан
лишь на мгновение. (Его смахнёшь

и это будет честно.) Мне свободу
свою терять легко, в ней счастья нет.
Тьма лижет лица старым псом и свет
уже не важен в этом эпизоде.
Пора прощаться на сто тысяч лет.
На Ваш немой вопрос – немой ответ –
Бросаю чётки в ледяную воду.


Леонид ФОКИН (Москва)

Балтийский сфинкс, забытый профиль Анны.
Вода Невы: в ней кровь, свинец, стихи
И лижут камни, как больные псы,
То ледяные волны, то туманы.
Мы думаем что любим, но любовь –
страх перед пустотой, стеной снегов,
волнительная часть самообмана.

Балтийский холод светится. Ты знала?
Что фонари (монахи без лица)
Ещё не совершили до конца
В ночи магического ритуала
Над именами тех, кто в нас живёт.

Вийон и Фет закованные в лёд –
Для новых чёток лучшие кристаллы.

 

Надежда УВАРОВА (Санкт-Петербург)

Ты дал мне нож, а я искала хлеб.
Мой голод оправдает ли порезы?..
Я начинаю утро с антитезы,
в котором ты не выжил, а ослеп.

Мы два письма, написанных случайно,
которые сожгли, не распечатав
и в блюдце даже пепел их нелеп.

Одно мгновение, не дни, не годы.
Ты дал мне цеп, а я искала рожь
И урожаи всех моих ворожб
Склевали налетевшие невзгоды…

Сказал «прости» и в этот самый миг
подумала, что небо – черновик,
который кто-то смял и бросил в воду.


Леонид ФОКИН (Москва)

Кронштадтский ветер дует сквозь слова,
сквозь строки писем. В инее причалы.
С акцентом датским крики невских чаек
И хлеба мякоть в этом сне – черства.
Соль въелась в камни, жажда – в горло, тени –
в широкие гранитные ступени,
как пыль зерна в двойные жернова.

Дождь оловянные чеканит кольца,
Но не одним из них не овладеть,
На безымянный палец не надеть,
Не выкупить за красные червонцы.
Не их желай – от двери в сказку ключ
и небо с миллиардом лёгких туч,
пришитое к воде лучами солнца.

 


Марина МАРЧЕНКО (Ростов-на-Дону)

Я отложила тонкую иглу,
Канву и пяльца с вышитым драконом.
Я подошла к закрытым плотно окнам,
Смотрю во тьму и о тебе молю.
Я жду, но ничего не происходит.
С глазами голубыми кукол топят,
Одной из них прижалась лбом к стеклу.
Наверно я тебя не так люблю,
Неправильно, не ярко, виновато,
Я как свеча горю, но не сгораю,
Не разгоняю – собираю мглу.
Её бояться мне уже не надо.
Мы два крыла распахнутых у края…
Целую крест, как мать моя – петлю.


Леонид ФОКИН (Москва)

28 МАРТА. ВЕТЕР.

Март. Город дышит в спину. Ночь слепа.
Треск льда или бамбуковых табличек
судьбы с Невы. Угадывать привычно
над дверью след старинного герба.
Крылатые наяды держат ростры,
А вместе с ними позабытый остров,
Чья хрустнет вдруг, в такт льдинам, скорлупа.

Наверное друг тот, кто скажет мне:
для нас тысячелетие – не время –
сточившийся о глинозёмы лемех,
калины куст в неявленном огне.
Желание не смерти, а покоя
бессмертия за вздохами прибоя
и детское лицо в ночном окне.