Роман-стенограмма 4 часть

 В середине сентября, когда ещё на улице стояло жаркое лето, гарнизон снялся с хутора и отправился обратно на учебу в Ростовское военно-инженерное училище. И стало в хуторе тихо, как и прежде. Не стало в доме Клавдии полковника, который имел виды на нее. Живя у нее в доме, он ничем себя не обнаруживал перед ней, ходил все больше молчком, по ночам долго не мог заснуть, часто выходил ночью покурить на крыльцо. Но Ваня, его подопечный, что-то чувствовал в его отношении к матери. Он видел его дома часто мрачным, задумчивым, замечал необычные, пристальные взгляды на мать. И Клавдия тоже чувствовала эти взгляды. Она все понимала. На похоронах одной старенькой хуторской бабушки, почетной работницы колхоза, полковник подошёл наконец-то к ней с признанием, и она дала ему категоричный ответ. Она решила отвергнуть его. Траурные звуки духового оркестра от военного гарнизона слились в одно целое с траурным состоянием в душе полковника при ее словах. И кто знает, если бы не было Будулая в ее жизни, как бы она поступила в данной ситуации. Наперекор то ли судьбе, которая ей шептала летними ночами о полковнике, то ли словам упрёка от Насти, решившей все окончательно насчёт неё, она решила сделать все наоборот, отвергнув чувства полковника. Ей было непросто так поступить. Казалось бы, естественно для неё было соединить свою судьбу с судьбой этого одинокого постояльца. Оба одиноки. А время уходит, ее не возвратить затем. Жить надо в моменте, не раздумывая, иначе все уйдет безвозвратно. Тем более, если возраст уже немолодой. Примерно такие слова он говорил ей во время процессии похорон. Они приотстали от всех. Клавдии хотелось ответить, что она любит другого. Но вместо этого она проговорила:
-Поздно нам влюбляться. Незачем это.
И сказав это, Клавдия почувствовала жалость к этому человеку и одновременно понимая,что это был  самый последний шанс, возможно и для нее самой. Она ведь постоянно думала, как ей быть с этим человеком, но приезд Насти поставил всё на свои места. Николай Андреевич недоумевая, шел молча некоторое время рядом с ней, а затем проговорил:
-Слышал я, что в вашем хуторе был один человек. Вы надеетесь, что он вернётся, Клавдия Петровна?
-Никого я не жду. Никто мне не нужен, - ответила сразу же без раздумий Клавдия и пошла догонять процессию. А он остался стоять на месте. И скажи она,что ждет, он сразу бы и начал ее убеждать в бессмысленности этого ожидания. Но этот ответ Клавдии совершенно обезоружил его, он весь спешился, совершенно ничего не понимая. А Клавдия сделала то, что ожидал от неё Ваня. Надо сказать, что он не был немым промежуточным звеном между ею и Будулаем. Клавдия чувствовала состояние Вани во все время пребывания в их доме этого полковника, одновременно и удивляясь и понимая его. При всем том, что он был зол на Будулая, он все же не был просто лишь случайным прохожим в его жизни. И дело не в зове крови. Часто так бывает, что дети в неполных семьях выбирают для своих пап или мам спутника жизни.  И если бы только полковник все знал…Нюра тоже уехала. Летом поступила учиться в торговый техникум. Но подальше. В Волгоград. С предметами в школе у нее было не ахти, училась на тройки, однако по математике у нее была твердая четверка. А вот у Вани были проблемы с математикой и остальными точными науками. При этом он не был законченным троечником или двоечником по этим предметам, просто были пробелы от начальных классов.  Любимыми его предметами, как водится, были  физкультура и военная подготовка. Однако к таким предметам, как география и история он также проявлял немалый интерес. Только вот сейчас, как уехала учиться Нюра, и поняла Клавдия  по-настоящему, что такое  одиночество. Все стихло в доме. Помогала только улица, где никогда не было пусто. По вечерам женщины также, как и летом, продолжали устраивать посиделки, лузгая семечками, только на земле к шелухе от семечек стали примешиваться горошинки бордовых рябин. Впрочем, Клавдия никогда не участвовала в этих сборищах одиноких или старых женщин. Все их разговоры сводились к обсуждению того, как поздно вчера вечером вернулась домой главный бухгалтер, уже немолодая женщина, и кто ее подвозил на стареньком “Иже”. Или о том, каким это образом у четы Казаковых ожидалось прибавление, если они уже лет десять не могли никак заиметь ребенка. А после посещения этих мест военного гарнизона все изменилось в лучшую сторону. И сказавшая это одна глупая баба тут же и осеклась, когда она и сама же поняла без всяких объяснений, что это было лишь совпадением. У них уже был шестимесячный живот, не меньше, а гарнизон прибыл сюда лишь в конце мая. Конечно же, это было лишь предположением с ее стороны, пустая болтовня. Семён Казаков с войны вернулся весь в ранах, взял в жены хуторскую девушку, которая была младше его на целых двенадцать лет. Она осталась круглой  сиротой, удочеренной ещё до войны в поволжье. В тридцатые ее родители умерли от тифа. С новыми родителями и двумя новыми сестрами младше неё она приехала в станицу. После войны отчим умер, и оставшаяся семья переправилась в хутор Пухляково. Все в хуторе долгое время судачили о них после их свадьбы и затем винили лишь одного мужа в этой их беде бездетности. Впрочем,он был отличным семьянином, совсем не пил, а лишь попыхивал трубкой, заправленной собственным табаком из огорода. Ваня с полковником перед отъездом помогли убрать картошку в огороде. Весь сентябрь Клавдия солила помидоры и капусту. Варила сливу с малиной. А в середине октября зарядил долгий дождь. И не стало на дороге, проходившей через село, ни стада, коров, ни уток с гусями. И не стало вновь на время привычного гула колхозного табуна, в котором была радовавшая ее своим появлением частица Будулая, его прежнего хозяина. А теперь Тимофей Ильич временами брал этого уже повзрослевшего жеребца из фермы и устраивал верхом на нём обходы полей, над чем насмехалась неуемная Клавдия. Видите ли, машины ему мало, подавай ему лошадей, да ещё и не совсем объезжанных, каковым являлся Гром. Уже не один раз он слетел с него, как привез в хутор. Но Тимофей Ильич не сдавался. Все они, и лошади колхозные, и коровы хуторские с колхозными на время ушли до весны в свои деревянные стойбища. И жизнь в хуторе без них словно, замерла. Дней десять назад, когда ещё грело почти по-летнему солнце, к дому Клавдии подъехал председатель на своем служебном москвиче. Клавдия с удивлением обнаружила,что одет он был не как всегда. Не в свой серый костюм и брезентовые туфли, а в военные тщательно отутюженные  китель и брюки с лампасами. Жена его Мария Александровна постаралась. Он звал ее Маней. Она работала заведующей местным клубом. К тому же на груди у него из-за плаща-накидки проглядывались два боевых ордена. У него ещё было и несколько медалей, но он предпочитал носить лишь часть своих боевых наград  для подобных мероприятий. Почему-то он стеснялся их всех показывать. Тимофей Ильич у нас был скромный. В орденах он испытывал какую-то непонятную неловкость перед всеми.  Но Клавдия прежде не видела, чтобы он надевал их, если это было не девятое мая. На дворе стояла осень. И видимо, заметив удивление в глазах Клавдии, он поспешил ее предупредить:
-Вот, собираемся на тридцатилетие конезавода. Директор всех созвал нас, тех, кто воевал вместе с ним в полку. Из нашей области и соседних. Клавдия подвинула ему стул.
-Садитесь, Тимофей  Ильич.
-Рассиживаться мне некогда. Мне предстоит долгая дорога прямо от твоего двора.
-А на каком конезаводе вы должны собраться?
-Это далеко, за Доном. Ты там никогда не была. Там начальником мой бывший комдив, генерал Стрепетов. Это я оттуда твоего разлюбезного Грома привез. И чем это ты его приворожила?
И Клавдия задала неожиданный вопрос.
-А меня, Тимофей Ильич, вы не могли бы с собой взять?
-Я ж не на прогулку еду. Да и не город это. Что там тебе делать?
-А мне Тимофей Ильич, тоже интересно посмотреть на лошадей.
-Тебе целого табуна не хватает? Смотри, сколько хочешь. Да и не сезон нынче. Ты там их теперь не увидишь.
-Значит, не возьмёте, Тимофей Ильич?
-Если бы и хотел, не взял бы.  Мне тогда совсем не на кого будет в колхозе эту штуку оставить. Он вытащил из нагрудного кармана круглую медную коробочку и положил на стол.
-Я там пробуду не меньше трёх дней. И поэтому я к тебе, как старейшему члену правления и моему негласному заместителю и заехал.
-Что это?
-Гербовая!
Тимофей Ильич отобрал у Клавдии коробочку и извлёк из нее медный кружочек. — Она может понадобиться любому, пока меня здесь не будет. Мало ли, зачем. Могут попросить для командировочного удостоверения или завгар может попросить для бумаги в сельхозтехнику для запчастей. Или для какой-то справки в райсобес кому-нибудь понадобится. Без гербовой печати и колхоза нет. Вся жизнь замрёт.
-А при чем тут я? - спросила Клавдия. — Вы там напиваться будете, а мне здесь печать вашу сторожить? - дерзко добавила Клавдия. — Был бы праздник, а так…
-Так значит, Петровна, ты меня не отпускаешь? Я туда прохлаждаться по-твоему… И тут Тимофей Ильич осекся. Ей только скажи чуть не то…Не оберешься.
-А что делать вы туда едете?
Клавдия почувствовала шаткое положение собеседника и свой перевес в этом казалось бы, деловом и кратком разговоре.
Он засунул печать обратно в коробочку и защелкнув ее, придвинул к Клавдии.
-Ну ты понимаешь, я не могу доверить ее нашему бухгалтеру. Он возьмёт бланк и поставит на ней печать для своих делишек. И чтобы ты пропустила.
-А я не намерена за ним следить и утаивать от него печать.
-Это почему же? Тебе не важен наш колхоз? -удивленно спросил Тимофей Ильич. — Тебе я только и могу довериться в нашем колхозе. Некрасиво ты поступаешь, Петровна. Печать всегда нужна. И ее всегда мы должны предоставлять. А не то, жалоба к вышестоящему начальству может поступить.
-Ничего, три дня и подождать могут. Ничего не случится. - ответила так же непримиримо Клавдия.
Тимофей Ильич уже подошёл было к двери на выход, смиряясь с ее словами. Никуда он в таком случае не поедет.
И тут Клавдия проговорила:
-А вам, Тимофей Ильич, очень нужно на эту встречу попасть?
Обернувшись, Тимофей Ильич вновь взглянул на Клавдию умоляющими глазами.
-Теперь у нас, Клавдия Петровна, осталось уже совсем немного таких встреч.
-Ну хорошо. Я согласно посторожить печать три дня от главбуха. Но и у меня есть к вам просьба.
-Проси Клава, что угодно. - заверил её председатель, не заметив на радостях, что назвал ее лишь по имени.
-Если случайно увидите на конезаводе того цыгана Будулая, — медленно сказала Клавдия, — который в кузне моего Ваню учил, передайте ему, что у нас всё в порядке, и что Ваня перешёл на второй курс военного училища.
Вот и опять он унизился в очередной раз перед этой взбалмошной женщиной. И чего ей не хватает? И этого Будулая вдруг вспомнила. Почему-то передала ему такие слова. И Ваня здесь при чем?
С такими мыслями председатель выехал вместе с водителем из хутора. Давно он не выезжал из него на далёкое расстояние.

А Будулай появлялся на конезаводе. Он приехал с тем,чтобы сдать мотоцикл и уволиться окончательно. Он собрался на Кубань.
-Значит, твердо решил? - спрашивал его генерал стоя, облокотившись на перила лестницы у правления конезавода.
-Решил, Петр Максимович.
-Слышал, слышал я про те места, что расценки там выше, и сезон благоприятный на дворе стоит. А может, ко мне обратно? - с надеждой спросил директор. — Табунщиков не хватает. Нужны позарез.
-Вы же знаете, Петр Максимович, мне не деньги нужны….
-Знаю, знаю. Все понимаю. Опять эта Настя с Михаилом. А вот, возьму и не отпущу. Я их самих прогоню отсюда!Ишь ты, прогонять вздумали. Кто им дал право?!  Да я их самих в таком разе! Не уедешь никуда Будулай! Как им не совестно? Я просто прикажу Михаилу. А откажется, пусть сам пеняет на себя! Выгоню без расчета. - разгоряченно говорил Петр Максимович. — Ты у меня главным будешь над всеми табунщиками.
Будулай на это ничего не ответил, слегка смутившись. 
-Поживи пока у меня. - предложил ему директор.
-А Насти нет в поселке?
-Она вроде бы на сессии. Скоро должна вернуться.
-Я не могу остаться, Петр Максимович. - ответил Будулай. Я решил ехать.
-Скоро юбилей. Все собираемся здесь, кто служил в нашем корпусе. Ну побудь ещё хотя бы дней десять. Никто же тебя не гонит. А хочешь, отпуск продлю тебе. Будем считать, что мы не виделись….
Через два дня Будулай на попутках уехал из поселка Чернышовка в Ростов ,что на Дону, чтобы сесть там на поезд.
А примерно через неделю приехала Настя. Узнав от местных жителей о том, что недавно приезжал Будулай, она прямиком направилась в кабинет к директору.
-Ну как же вы его отпустили то? - упрекнула Настя директора.
-Я упрашивал его остаться. Толку то. А ведь это все из-за вас. И ты на меня свой голос не повышай. Кто ему ультиматум ставил? Разве не твой Михаил?
-Да, мы виноваты перед ним. И перед вами, Петр Максимыч. Я не могла тогда удержать его. Не успела. Он не дождавшись конца свадьбы, исчез….
Почему же Настя так искала Будулая? Только ли из родственных чувств? Она хотела дать шанс Клавдии. Она планировала разыскать Будулая и позвать его жить на конезавод, якобы насовсем, как когда-то прежде. Но на этот раз уже вернуть. И затем уже послать письмо Клавдии, чтобы она приехала. А там пусть сама решала бы. Как быть ей со своей жизнью. Но отъезд Будулая все поломал. Где его сейчас было искать?

Будулай планировал остановиться в одном из хуторов краснодарского края. Он там когда-то работал помощником автомеханика в МТС, который располагался в очень крупном совхозе. Это было несколько лет назад. Его табор останавливался там на сезонную работу, в начале зимы. Начальник станции сразу же узнал его. Тогда, несколько лет назад, поначалу, как водится, он не хотел его брать. Военные награды помогли. Взяли с испытательным сроком. И все в округе смотрели на него придирчиво, с сомнением. И дело было не только в умении работать. Но уже через каких то три дня Будулай освоился. Он вполне мог работать и самостоятельно, старший сильно удивился его хватке и умственным способностям. Все хватал на лету. Однако самостоятельную работу ему доверили только через два месяца. Но и это было огромным достижением для ученика. Новички обычно достигают таких высот лишь через год, и то не все. Конечно, оставались все ещё отдельные нюансы, не хватало опыта, но в целом он уже был готовым неплохим автомехаником. А ремонтировали старые полуторки и свежие  шестьдесят третьи “ГАЗ”ы. Конечно же, его уровень как работника,  был очень условен, так как на подобном производстве не было конвейера, как к примеру на станциях по ремонту и эксплуатации легковых автомобилей. За первые три дня он научился замене масла, замене топливного фильтра, частичному ремонту колес и ремонту карбюратора. Это был базовый ремонт. И за обычный рабочий месяц приходило на ремонт не больше пяти-семи машин. Это зависело от сезона. Зимой же, когда пришел Будулай в этот цех, начинался плановый капитальный ремонт всех автомобилей совхоза. И каждый день необходимо было осмотреть не меньше пяти машин. Сложный ремонт конечно же, требовал намного большего опыта и знаний.(Впрочем, где то в углу гаража стояла старая развалюха, газ-полуторка). А когда узнали, что он был ещё и очень опытным кузнецом, цена его, как работника, увеличилась в разы. И вот теперь в первой половине октября, через несколько лет  Будулай вновь появился в этом МТС. Начальник встретил его с распростёртыми объятиями. На станции за это время произошли кое-какие изменения. Появилась молодежь. Прибавился новый цех. А у совхоза поменялся директор. Проработав всю зиму и начало весны, Будулай решил перебраться в город. В Краснодар. Как и бывшему кочевому цыгану, ему надо было лишь пережить зиму в том месте. Хоть и оседлым, он все же был цыганом.

В один из мартовских дней нового тысяча девятьсот шестидесятого года Катька Аэропорт под вечер нагрянула к Клавдии домой. На верёвке она вела козу. Клавдия после обычного трудового дня на ферме, а зимой она работала больше в коровнике, заносила дрова, когда она появилась на пороге у раскрытой калитки двора.
-Здравствуй Клава. Примешь на постой? Козу хотела оставить у тебя.
И она погладила рукой по своему выпученному животу под пальто.
-Мне ехать надо. Рожать.
Клавдия сразу же пригласила ее в дом. Разуваясь и снимая с себя пальто и шапку, она проговорила:
-Только я бы хотела не в наш райцентр, а в соседний район. В Шахты. У меня там знакомая медсестрой работает. Только ты мою козу не забудь завести. Она там, на улице.
-Подожди, а как же ты поедешь?
-А я попутку из станицы поймаю….
Вообщем, Катерину утром отправили с водителем на председательском москвиче рожать в Шахты. А было воскресенье. Клавдия и председатель шли через мост, от другого конца хутора, где находилось правление. И Тимофей Ильич вдруг напомнил ей о недавнем пятничном заседании правления, на котором Клавдия песочила его за сломанный трактор “Беларус”, который не могли отремонтировать аж с декабря. А он должен был возить на ферму опилки, а именно для коровников. И поэтому дояркам приходилось с ведрами бегать за ними на пилораму, которая находилась в дальнем конце фермы. На ней разрезались толстые бревна на доски время от времени для нужд колхоза. И дополнительно в обязательном порядке плотник раз в сутки резал одно бревно для опилок. Чтобы они  всегда были готовы. Вот и подняла уже в который раз за зиму вопрос о сломанном тракторе Клавдия.
-Ты, Клавдия, подняла вопрос о сломанном тракторе, будь он неладен. И вопрос конечно же правильный. Но и вы, доярки меня поймите, нет запчастей пока. Обещали из района, пока нет.
Клавдия съязвила:
-А все молчат. Только я наверное порчу вам кровь. Это я будоражу весь народ.
-Да если б не вы, Клавдия Петровна… Но не все от меня зависит. Я же всё понимаю….
-А может, вы избавиться от меня хотите? И с жеребцом этим я к вам пристала,  и с этими свиньями, и с этим трактором. Мол не хотим сами носить опилки.  Никто так больше не портит вам кровь, как я. И новенькую на птичник вы приняли на работу. Вместо меня?
- Моя кровь давно порченая. Фашисты давно испортили. Насчёт трактора все верно. Обидны мне слова такие твои, Клавдия Петровна…. Все верно ты говоришь. И правильно меня бьешь на каждом заседании, даже если и не по твоей инициативе оно. Такая уж доля наша председательская. На фронте мы били, а в мирное время по нам бьют. И тон твой я терплю, что ж я могу делать скидку и на твой такой характер и на вдовью судьбу твою несчастную, и вообще на несложившуюся личную жизнь.
Тут Клавдия откровенно удивилась его словам:
-Про какую это личную жизнь вы говорите?
Тимофей Ильич осекся, но все же решил сказать следующее:
-Так вас с лета весь хутор поженил. С Николаем Андреевичем.
-Ясно. - тяжело вздохнув, проговорила Клавдия.
-Так бабам только повод лишний дай.
-Никому я никакого повода не давала.
-А ты, посмотри, Клавдия с их стороны на минуту. И даже я поверил. А насчёт этой Веры, так наша счетовод лично меня попросила за нее. Ее видно, дед Ульян однорукий попросил. За свою внучку. Она в прошлом году восьмилетку окончила. Будет при тебе помощницей вместо Нюры.

В самом начале апреля Катерина, отказавшись от своего рождённого ребенка в пользу государства, своим ходом вернулась из роддома в хутор. Даже не заходя домой, она сразу же направилась к дому Клавдии. Был выходной день. Она специально так подгадала, чтобы во всем ей признаться, излить всю душу. Вроде бы и часто скандалили меж собой, но лучше подруги у нее не было в хуторе. Она осознавала, что делала что-то не то, но надеялась, что Клавдия поможет ей. Как и чем, она не понимала, вроде бы она все уже решила твердо и окончательно, но что-то непонятное тянуло ее к этой старшей подруге. Хотела подтвердить у нее правильность своего решения, на другое она была не согласна. Хотя и таилась в душе горечь сомнения. А Клавдия и не убеждала ее ни в чем. Не упрекала, не корила, наоборот, сделала вид, что поддерживает ее.
-А правильно ты сделала, Катерина. А что, жизнь один раз даётся. Ну чего тебе дитем себя по рукам и ногам связывать? Тихон твой, ирод рыжий, пускай себе локти кусает. Так что Катька, все по-твоему будет.
Клавдия разлила ликер по крохотным желтоватым рюмкам.
И после этих слов Катерине стало дурно. Она уловила тон собеседницы. Ей хотелось плакать.
-А как будет? - спросила  Катерина.
-Что ты так смотришь на меня? Ты хочешь, чтобы я тебя утешала? А зачем тебя утешать? Сама решила. Отрубила и всё. Ещё родишь, ещё подкинешь государству. Это я, дура, всю свою молодость на детей сгубила. Но тебе то это Катя, ни к чему. Ну ты ведь кого хочешь, себе найдешь. Глазом стрельнешь, и дело сделано.
Катя отвечала почти бесшумным голосом, совершенно не двигая головой и глазами.
-Я наверное уеду отсюда. Завербуюсь на Цимлу. Там завод строится. Я там на крановщицу выучусь. Или может, в буфетчицы подамся.
-Во, во. Да ты теперь птица вольная, куда хочешь, туда и подашься. Только знаешь, Катька, на хуторе не оставайся. Ну чего тебе на хуторе сидеть? Навоз грести, да козу пасти? Представь себе, на Цимле народ заезжий, молодой. До баб охочий. Ну вот прямо то, что тебе нужно.
И вновь где то внутри у Катерины засвербило. Что это она так говорит? Клавдия?
-Катька, твоя правда. На Цимле в буфетчицы подавайся.
Клавдия закусив ликер, подошла к патефону и завела его. Под иглой лежала пластинка, игравшая “Фокстрот”.
-Самое бойкое место. Представляешь, стоишь ты за стойкой и свои шуры-муры крутишь. Тут тебе вино и музыка, Катерина, красиво заживешь. А про дитё не думай. А чего тебе о нем думать?
Катерина встала со своего места и тронув свою грудь, простонала:
-Ой, болит!
-Тебе кормить пора.
И только тут Катерина поняла всю серьезность своего поступка. Она зарыдала и подошла к Клавдии. Та прижала ее голову к себе.
-Какая же ты дура, Катерина.
Клавдия гладила ее по спине, а та утирала свое лицо ее шерстяной шалью. И затем они ещё долго стояли, прижавшись друг к другу.

На перекладных по весенней распутице Будулай благополучно добрался до Краснодара. Пока ехал с водителями, пока помогал вытаскивать их из весенней жижи, вся его телогрейка измазалась вдоль и поперек дорожной грязью. Добрался до города он, когда уже было совсем темно. Заночевал у одной бабушки в хибарке на краю города за два рубля. Она принимала иногда приезжих. Наутро Будулай пошел устраиваться в местную городскую администрацию, попросился на рынок кем-нибудь. Его взяли дворником на полставки. Его, как иногороднего и без постоянной прописки, взяли без трудовой. Это в деревнях могли брать по трудовой, даже если не было прописки. Брали к кому нибудь в дом на постой или же могли выделить совершенно пустой, свободной дом, как это было в хуторе Пухляково. В городах же были иные правила. К тому же в городах тем, кто устраивался без оформления трудового договора, не давали жилье. Вообщем, приклеился к одним цыганам, которые жили всей семьей в одном бараке, почти без окон и с трухлявой крышей. Договорился платить  за жилье в общую кассу. Кому именно, он не поинтересовался. Будулай смекнул, что они платили каким то хозяевам этого барака, плюс некоему барону за посредничество и общую помощь, так сказать. Вообще, Будулай чурался своих соплеменников, лишние с ними коммуникации были рискованными для него. Дело было вот, в чем. Когда-то, спустя семь лет после войны Будулай столкнулся с тем, что по новым появившимся правилам отдельные таборы должны были собираться на сходку к новоявленному всеобщему вожаку. Эти вожаки,названные баронами, были распределены по районам. Скорее всего они как-то договаривались сами, собираясь вместе, кому куда. Цыгане живут, начиная пожалуй, с Греции, Болгарии, затем в Румынии, Молдавии, Украине, Кубани, Волгоградской и Ростовской областях, на северном Кавказе, средней Азии, Индии, Пакистане…. Но впрочем, в последних четырех регионах подобных баронов не было. В основном эти земли - ареал их обитания. Для каждой отдельной области был свой барон. Это было такое новшество. Будулай сразу же воспринял в штыки такое новое явление. Это делалось естественно, ради наживы. Ничего хорошего они не желали своим соплеменникам. Они по-просту говоря, нагло, варварски обирали их. На каждом из этих сходок, которые происходили раз в квартал, барон и его приближенная каста взимали с рядовых и беспечных цыган с их заработанных честным или нечестным путём денег очень большую дань.  Это были сворованные у людей серьги, кольца, часы, браслеты, цепочки и сами деньги. Кроме того, эти бароны заставляли угонять по возможности лошадей для них самих же. И не просто для передвижения, а для гастролей по разным городам. Удобнее всего это было осуществлять через некоторых временно оседлых цыган-табунщиков в летнее время. Большинство же цыган летом предпочитало кочевать. В зимний же сезон бароны не очень строго, но все же рекомендовали мужчинам из своих цыган устраиваться на работу, преимущественно в тех местах где были табуны. В колхозных, совхозных фермах или на конских заводах.  И вот, когда случилась эта первая сходка к барону, Будулай, а он тогда со своим табором находился в степях Украины, как вожак своего табора,  ему и его приближенным прямо заявил:
-Мои цыгане не будут ничего платить! Мы уходим отсюда.
-А ты попробуй уйти.
Будулай не раздумывая, схватил из костра длинную головешку и начал размахивать ею перед ними, бросая искры в воздух. Многие цыгане вскричали против него:
-Как ты смеешь! Бей его!
Но двое ром из его табора, самые крепкие и смелые,  сразу же присоединились к нему. Двое таборных против троих нукеров барона вступили в бой. Эти двое перешагнув через костер, ринулись на тех троих противников.  Завязалась драка. Барон отошёл к своей белой “Волге”. Эти ромы кулаком лихо свалили с ног по одному на двоих. Но третий полоснул одного рому по горлу. Кровь хлынула фонтаном. Он всхлипнул и обессиленно присел на траву. Второй убежал в темень, но и его этот же третий догнал в кустах и пырнул его ножом ниже живота, а затем он увидел Будулая, стоявшего с момента начала драки по эту сторону костра, не шелохнувшись, и засмеялся. 
-Ну всё, ты попался.
Дело принимало серьезнейший оборот. Остальные двое оклемавшись, ринулись было на него, Будулай приготовился их принять, но третий прокричал им:
-Не надо! Я сам с ним справлюсь. Будулай встал в стойку, подавшись немного вперёд. Тот стал махать ножом перед Будулаем. Он стал выжидать удобный момент для того, чтобы применить тот прием, которому его научили в разведшколе. Он стал припоминать различные варианты своих действий. Ему нужен был в тот момент разум и хладнокровие. И чтоб никакой паники.  А противник всё водил и водил перед ним лезвием ножа. Лишь бы те двое не пошли на него сзади. Ударить его резко, даже ногой в пах, было слишком рискованно. Нужна была дистанция. И в эту минуту он сильно пожалел, что оставил свой широкий острый нож в кибитке. Не то, он его сразу свалил бы намертво. Будулай, как бывший разведчик, был силен в метании ножей. И этому его научили в специальной разведшколе ещё до войны, в которой он учился во время срочной службы в Белоруссии. Но сейчас все таки перед ним был не фриц. Если бы и не убил, то постарался бы его как-то ранив, обездвижить.
На его поясе висел кнут. Но его применить также было бессмысленно. Если бы не те двое, он свалил бы его с ног, и тогда он легко отобрал бы у него нож… И возможно, убил бы его. Эта была схватка, не на жизнь, а насмерть. Кто кого. Будулай решился. Он высоко поднял левое колено, иммитируя удар и прогнувшись корпусом назад. Он надеялся,что противник ударит ножом по левой ляжке поднятой ноги, и тогда он перехватил бы его руку с ножом и скрутил бы её. Пусть даже он и воткнул бы нож в его кожу. Но противник отпрянул назад. Будулай двинулся вперёд и вновь поднял колено, противник вновь отошёл назад. Правая сторона его тела была прикрыта от ножа коленом.
-Я сейчас прирежу тебя, ты чего! - вскричал противник.  Ну чего вы смотрите? Бейте его!
А вот этого Будулай не учёл. Но тут противник пятясь назад, споткнулся и упал навзничь. Будулай тут же выхватил нож, но затем еле сдержав себя, лишь полоснул ножом по его плечу. На том месте появилась красная полоса.  Те двое остановились, видя нож в его руке. Вышел из машины барон. В руке его также был нож. В бардачке, в кабине также лежал и пистолет ТТ. Но он был без патронов, так, для острастки. Нож он взял на всякий случай. Он не собирался лезть с ним на Будулая. А те двое кипели злостью на этого необычного, дикого цыгана. Барон скомандовал им отойти в сторону.
Нельзя было убивать здесь при большом скоплении свидетелей.
-Ты иди. Даю тебе ровно десять минут. - проговорил каким-то металлическим голосом этот лысоватый, ещё не старый  цыганский барон с длинными усами и бакенбардами.
Он собирался нагнать его где-нибудь подальше в степи и там прикончить. Он абсолютно не боялся, что Будулай заложит их милиции. Дело было в принципе. Какой-то таборный, хоть и вожак, посмел взбунтоваться на самого барона?! Это же он подрывал его авторитет перед другими цыганами. Так и до всеобщего восстания не далеко. А цыгане, все видевшие, взбудораженные, не спали. Везде на том участке сходки горели костры, играли радиоприемники. Они ждали продолжение собрания, оно ведь так и не состоялось из-за этого идейного цыгана Будулая. Барон был очень зол. Нет, догонять сейчас на машине этого отбившегося напрочь от рук цыгана было нельзя. Цыгане заподозрят. Хоть они и преданы ему, но преданы ли они ему по-настоящему, а не из страха только? Они видели,что на бароне и его приближенных нет крови. Те, кто напал вместе с Будулаем, не считались. Конечно, это был тот же криминальный случай с точки зрения государства и его оно, это государство могло посадить за соучастие в этих убийствах. Убили то его подчинённые, тех, кто был без оружия. Но цыгане не предадут. Ибо они в общей связке с бароном. Этот Будулай злодей и отступник в их глазах, поэтому и его и его приспешников убить не грех. Они сорвали собрание и стали первыми драться. Это всё видели его цыгане. Но всё же догонять Будулая сейчас было неразумно. Во-первых, надо было несмотря ни на что продолжить собрание, во-вторых, раз он отпустил Будулая, оставив его в живых, то все поняли бы, что добро и правда на стороне их барона. Он никого не держал. И все конечно же, понимали, что Будулай не будет подключать работников милиции. Об этом и мысли ни у кого не было. Это все остальные граждане считают их добренькими и надеятся на них. А цыгане не как все. Они хотят жить независимо от этого государства. Но с другой стороны эти преданные ему ромалы могли легко забродить под воздействием Будулая. Особенно это касалось его табора. Они могли пойти за ним. Они решили бы, что он сейчас едет на “Волге” убивать их вожака ради мщения.  Да и пусть уходит. И пусть уходит из своего табора. Я ещё с ним рассчитаюсь. Так в конце концов, завершилась та потасовка между цыганом-выскочкой и местным главарем цыган в тот майский вечер несколько лет назад на левом берегу Днепра. Если конечно, можно было назвать это просто потасовкой… 
От своих сожителей он узнал о новом методе цыган получения дохода. На торговле баночных жестяных крышек, для засолки. Представители барона, та самая приближенная каста, закупали оптом в магазинах и затем распределяли по своим торговым точкам на рынках этот ходовой товар.  Он уже не агитировал их за оседлый образ жизни и против всей этой их коммерции. Пусть сами разбирались бы со своими вожаками и баронами.
Будулай проработал на рынке месяц, и произошел такой случай.  Дополнительно к своей работе он нанимался в качестве грузчика к отдельным торговцам. Разгружал приезжавшие машины из продуктовых баз. Работа не пыльная, стоишь на кузове и подаешь ящики с помидорами к примеру, какому нибудь сухому старичку в соломенной шляпе или же пухлому продавцу, к примеру, говорящему на  суржике. Только вот, водители бывают часто недовольными, торопят, упрекают в медленной работе. В один из дней он также подавал помидоры и увидел где- то в стороне двух парней, на вид они казались цыганами. Будулай подозвал их по-цыгански и предложил им, чтобы они за плату помогали ему. После нескольких рейсов один из них захотел взять мешок, мол он был потяжелее. Тут вмешался хозяин товара:
-Не, не, огурцы потом, их не трогать.
Но парень начал настаивать. Видно, он неспроста затеял все это. Вдруг прибежал водитель и известил:
-Помидоры воруют!
Пока Будулай и торговец отвлеклись на все это с этим парнем, второй взяв ящик помидор, убегал с ним в неизвестном направлении. Какие-то мужики откликнувшись на клич “Держи вора”,поймали его. Этот торговец выхватив его из их рук, стал избивать. Затем присоединились другие. Торговец был здоровый детина лет сорока с большими кулаками. Будулай  перескочив несколько прилавков и протиснувшись сквозь толпу людей, оттащил от парня избивавших и крикнул:
-Отойдите от него! Вы люди или звери? Средь бела дня убивать человека.
-Цэ же одна шайка, люди! -крикнул торговец и схватился за воротник рубашки Будулай. Будулай каким-то неуловимым движением схватил его за руки, и вывернул их так, что тот чуть ли не упал на землю. Мужики схватили его с двух сторон, как клещами. И тут появился какой-то старик в белой рубашке и черной высокой кепке.
Он также схватил Будулая,скованного со всех сторон, за грудки и стал кричать:
-Как же тебе не совестно? Бороду седую отрастил и воруешь! Глаза твои цыганские бесстыжие. Тьфу!
-Ты меня не совести дед, жизнь прожил, а видать, ума не нажил. - отвечал возмущённо Будулай. 
-А вот, мы у милиции спросим, кто нажил ума, а кто не нажил. Засадим мы этого аспида. Истинный бог, засадим. Свидетелей тут много.
-Как вам не стыдно, из-за каких-то проклятых помидор так избивать человека! - отвечал Будулай.
В эту минуту в нем проснулся истинный цыган. Все в округе конечно же, без сомнения не считали ничего плохого в том, чтобы наказать таким способом ворюгу. Наказать своим судом, до вмешательства официальных правоохранительных органов. Бить вора не считается преступлением, пожалуй во всех народах и во все времена. Но цыгане так не считают, ибо во всех них генетически заложено  воровство. Они не считают воровство преступлением. А Будулай же сам давно, ещё задолго до войны также стал считать это нехорошим делом. Без малейших сомнений. И никогда, уже с юных лет этим не занимался. Когда он был маленьким, родители его частенько посылали на базар воровать подковы. Он тогда со своим табором и родителями жил в Бессарабии. Его однажды поймали и крепко избили, похлеще, чем этого парня теперь. А он продолжал назло это делать.  Так он и воровал, пока в тринадцать лет не попал в  полицию. Так как его никто не забирал оттуда, то решили его направить в специальную школу для сирот и беспризорников, которая была организована тогда в Бессарабии католическим орденом.  Это был специальный приют, в котором учились и жили дети. Также там давали и религиозное образование. И ему там понравилось. Там помимо учебы были организованы специальные кружки. Будулай любил рисовать. Там он пробыл целых три года. Это были самыми счастливыми годами. И соответственно, он получил трехгодичное начальное образование. И перестал воровать. И даже начал запрещать это делать своим цыганам в таборе. Далеко не все цыганские дети получали такое образование, это было большой редкостью в те годы. Да и сейчас нечасто дети цыган учатся. Родители его совсем потеряли, они за эти три года ещё родили двоих: мальчика и девочку. В детстве живя в Бессарабии, которая стала позже советской Молдавией, Будулай соответственно, общался вне табора на молдавском языке. Итак, проучившись три года в том приюте, в котором впрочем, мог оставаться и дальше, он вернулся в свой родной табор. Благо, он остался на месте. Дома его отец для вида немного, несильно, раза три хлестнул кнутом по заду и затем крепко обнял.  Мать и вообще, можно сказать, не заметила его возвращения….
Парня, как считали все, избили за дело. Будулай не считал это правильным. Потому что он был цыганом. И сколько бы он ни ругался со своими сородичами и как бы далеко и навсегда не уходил от них в социальное общество, он никогда не был бы  готов их сдать тому суду, которым обязано судить это общество.  Будулай всегда хотел крикнуть этому обществу: “Судите, сажайте в тюрьму виновных, но цыган не троньте!”. По логике и ожиданию людей в округе, которые знали о Будулае хоть что-то, он должен был быть таким же, как они. И Будулай всегда казался своим в доску. Как впрочем, и все сознательные цыгане. И Ожогину и Шелухину и генералу Стрепетову он был родным, понятным, таким же русским и советским человеком. Таким же солдатом. Не цыганом. В какие-то дебри его души они старались не лезть. И он к ним не лез. Но как бы они интересно, отреагировали, будь они здесь сейчас? Что бы они сказали ему, услыша эти его слова: “Вы люди или звери?” Оправдали ли бы они, и все те же люди хутора Пухляково, и та же Клавдия с Ваней это жестокое избиение, хоть и за воровство?   
-А ты выращивал эти помидоры, ворюга проклятый?! Ты мне за все ответишь. - возмутился на слова Будулая тот здоровяк, торговавший помидорами и огурцами на этом рынке.
-После войны карточки воровали, разве не помнишь? Так я тебе напомню, если не помнишь - кричал тот дед в черной кепке.
-Продуктовые карточки и
помидоры не одно и то же. Этих овощей на рынке навалом. Не голод, чай. - ответил на это Будулай.
-Это одна шайка! - кто то крикнул из собравшейся толпы.
- Я не оправдываю этого парня. Он поступил нехорошо. Но и убивать за это тоже нельзя. - отвечал Будулай, все ещё находясь в крепких тисках тех, кто придя на рынок за покупками, невольно стали молодчиками.
- За это и убить можно. Чтобы другим неповадно было. - говорил совершенно просто дед.
-Ты, старый дед, не боишься сам в тюрьме оказаться? - спросил его Будулай.
Дед вновь взял его за грудки и начал трясти в своей ярости.
-Где? Где милиция? - кричал он на весь рынок.
И тут резко возник милиционер.
-В чем дело? - спросил он.
- Забирайте его, товарищ милиционер. - процедил сквозь зубы торговец, хозяин помидор….

На первое мая курсант Иван Пухляков прибыл на побывку. Он по обыкновению спустился на берег Дона, полежал там, смотря на бирюзовую гладь реки, на которой местами происходили всплески от рыб, восхотевших вдруг подняться на поверхность, но тут же они и исчезали. Они взглянув на белое пятно неба, тут же обратно уходили на дно. Где-то вдалеке с лодки  удил дед Кондрат. У берега возле камышей покачивалась свободная лодка.  Ваня взял в рот мятлик и стал смотреть на плывущие облака в небе. Наконец то отдых. Нет привычного училищного гвалта. Нет ежедневной муштры, подтягиваний на турнике и разных других нормативов. Нет бесконечных лекций. А после отдыха будут зачёты и экзамены. Но думать о них сейчас ему не хотелось. Целую неделю он ещё  пробудет дома. Ваня закрыл глаза и будто бы, проспал какое то время. Отойдя от временного оцепенения, Ваня встал на ноги, на которых были керзовые сапоги. По приезде он их не переобувал на другую обувь. Да и весь он был в гимнастерке, но без пилотки. Так и пошел гулять по хутору, лаская собой  взор прохожих женщин и сидящих отдельных стариков на лавках. Сын Клавдии приехал на побывку.
-Жаль, Федор не дожил. Казак вырос. - говорил при виде его один старик в старой казачьей фуражке другому.
Ваня решил немного погрести на лодке.
А Клавдия в это время возилась, уже в новом птичнике, сама не своя. Она решила рассказать все Ване, но не знала пока ещё, как это сделать. Какое время выбрать для этого. Он приехал накануне  вечером весь уставший. Зашла Лущилиха за солью, Клавдия отвела ее в другую комнату, чтобы Ваня ничего не слышал.
-Решилась я. Только вот не знаю, как сказать.
-А стоит ли, Клаш? - усомнилась Лущилиха. — Как он это воспримет?
-Вот, и я боюсь. Страшно мне. Но сказать ведь когда-то надо?
Клавдия решила выйти с ней на беседку, будто провожала. Они сели за стол. Говорили очень тихо и осторожно.
-А может, все таки не надо, Клаш?
-А кого нам уж теперь бояться? И чего бояться? Вечно это скрывать наверное не получится нам. А другие и не узнают никогда. Незачем об этом другим знать. Метрика так и останется прежней. Ничего менять не будем. В сельсовете не будут знать ничего.
-И вправду, Клав…. Что то я засиделась, пора мне, - засуетилась Лущилиха, увидя, Ваню, появившегося на крыльце.
Он спустился с лестницы и спросил:
-О чем это вы шепчетесь, мам?
-О том, о сём. Об Катерине этой…
Ваня сразу же спохватился:
-Совсем забыл, Тихон, её кавалер передал письмо ей.
-Тихон? А что за письмо? - удивилась Клавдия.
Ваня вытащил из нагрудного кармана гимнастерки просаленный конверт,открытый и без штампа.
Катька Аэропорт, она же Екатерина Филипповна Калмыкова, после того разговора с Клавдией на следующий день вместе с Клавдией попросила вновь председателя снарядить колхозный “Москвич” в Шахтинский роддом. Она решила, пока это было не поздно, взять свою дочь обратно. Тимофей Ильич очень удивился, увидев Катерину. Он сначала ничего не понял.
-А ты уже приехала, своим ходом никак? - спросил он.
- А я так, сбежала на время оттуда. На один вечер.
-Вечно ты, Катерина, не можешь без сюрпризов….
Таким образом, Катерина приехала из роддома на этот раз с новорожденной дочкой.  И вот, сейчас на горизонте появился вновь её кавалер. Он решил вернуться к Катерине всерьез, о чем и написал в своем письме к ней. До этого от Вани он узнал о ее беременности. Обрадовался и очень смутился. И одновременно испугался. Испугался в двух смыслах. За новую появившуюся ответственность и за то, что Екатерина могла не простить его. На следующий день Клавдия по пути на работу заскочила к Катерине и передала ей письмо… 

Будулаю на руки милиционер надел наручники и повел в местное отделение милиции. Их сопровождали двое свидетелей, торговец и дед в высокой кепке. Будулай показал свой паспорт, его допросили обо всем случившемся подробно. Он был в свитере и в фуфайке. Под ними была гимнастёрка с наградами. Он всегда старался их носить на теле, ибо они  могли легко потеряться, а в том бараке и вообще опасно было их оставлять. По его возрасту милиционер конечно же допускал, что он скорее всего воевал на фронте. Будулай подтвердил это словами и также показал свой военный билет.  В нем было написано полное имя Будулая, – Валентинов Будулай Валентинович. Большинство цыган для принуждаемого государством получения паспорта наряду с другими документами, зачастую просто выдумывали свои полные имена. Особенно, когда у их отцов были чисто цыганские имена и фамилии, а не славянские. Но имена обычно называли свои. А уж насчёт точной даты рождения и речи нет. Ибо составленных метрик у цыган никогда не было. Но Будулай, имевший почти полное славянское имя, при составлении паспорта, когда ему было восемнадцать, назвал его таким, каким оно и было. Хотя существовала давняя легенда, что его какой-то там прадед имел молдавскую заимствованную фамилию “Волонтяру”. От этого мол и появилась в дальнейшем фамилия Валентинов. Милиционер, младший лейтенант, сняв фуражку и обнажив свою светловолосую шевелюру, внимательно посмотрел на него и проговорил:
-Вообщем, гражданин Валентинов, вы можете идти. Но мы проследим какое-то время за теми парнями, чтобы понять, связаны ли они с вами. И вообще, связаны ли вы с кем-то в нашем городе. Это наша обязанность. Будулай понял, что с этого момента за ним на всякий случай немного будут присматривать в этом городе. Он ни капельки не обиделся, принял это, как должное. И он отчётливо понял в ту минуту, что ему необходимо было сваливать с того барака, где рядом с ним жили его сородичи. От греха подальше. Он и его провожатые, вышли из отделения. Торговец пристал к нему с деньгами:
-Конечно, ты человек хороший, даже заслуженный оказался, но из-за тебя у меня целый ящик пропал. Кто платить будет?
Будулай отдал ему пятирублевку с копейками.
-Э! Мени твоих лишних грошев не надо. 
Дед отобрал у него деньги и с ненавистью прокричал:
-Шкура ты! Душа копеечная. Иди отсель!
Старик чувствовал большую неловкость перед Будулаем, но все же крикнул ему вслед:
-Эй цыган! Погодь!
Будулай не обращая внимания шел вперёд.
-Слышь, кому говорят. Деньги свои забери.
Будулай так же шел, не оглядываясь. Лишь махнул рукой.
-Да ты не маши рукой. Деньги то поди, не на дороге нашел. Что же, ты, их, кровно заработанные разным крохоборам будешь раздавать?
-Ты из-за этих крохоборов чуть меня в тюрьму не засадил, - ответил раздосадованный  Будулай.
-Виноват я, промашка вышла. Но тебе и не стоило бояться. Я же не знал, цыган. Прости меня за то, что так все вышло. - начал извиняться старик. — Я ж не за этого шароварника, прости Господи,  вступился, я за справедливость!
-В чем твоя справедливость? В том, что избивают до полусмерти?
-А по твоему выходит, нехай воруют что ли?
И вновь Будулай произнес свою нелепую поговорку.
-Нет, по-моему лучше под суд, чем под кнут.
-Кнут! Выходит, надо было посадить этих хлопцев? Так что ли? А мы их проучили по-своему, чтобы в следующий раз неповадно было. Ведь сколько после войны этих воров повыползало. Помнишь ведь? А теперь эта цыганча ворует.
-Ворует. - грустно согласился Будулай. И я готов всех их засадить, но не простых цыган в первую очередь, а их пастухов, баронов разных. Но нам не надо им уподобляться. Избивать так. Так мы можем стать убийцами. Я бы их и сам отвёл в сторону и батогом проучил бы, по-своему.
-Ну кто ж знал, что ты и они это не одно и то же? Кто же знал? Ты пойми и нас, цыган.
-Я тоже погорячился, дед. Прости меня. - ответил Будулай, окончательно примиряясь.
-Не стоит, это ты меня прости. - ответил старик. — А ты куда идёшь? Можно и ко мне. Я тут рядом, один живу. Хочешь, поживи у меня.
Будулай конечно мог и должен был сейчас возвращаться на рынок, рабочий день ещё не закончился. Но он решил больше не возвращаться туда. И к своим цыганским сожителям тоже. Лишь надо было взять из того барака свой рюкзачок. Поэтому он долго не думая, согласился зайти к этому старику. Время, да и вообще всё, позволяло это сделать.

И опять Тимофей Ильич Ермаков собрался в дорогу. На тот же конезавод, на встречу ветеранов, всех тех, кто служил в двенадцатой кавдивизии, в полку генерала Стрепетова. Он командовал почти с самого начала войны этим полком, получив звание полковника. Но к пятнадцатилетию победы ожидалось, что на этот праздник к Стрепетову прибудут и некоторые другие бывшие и настоящие полковники, а также отдельные бывшие рядовые из других полков кавдивизии. Стрепетову писали письма они об этом аж за полгода до этого юбилея. И он накануне этого праздника был в самом лучшем расположении духа. Тимофей Ильич что ж, за два-три дня до этого распорядился отправить на конезавод грузовик со своего колхоза, шутка ли сказать, с пятью целыми пятилитровыми бидонами вина. С прошлогоднего урожая. Да уж, не поскупился председатель. Хоть и в урон своему виноградному хозяйству, но все таки ж решил столь щедро внести и свою лепту для столь важного мероприятия. Генерал обещал конечно же, компенсировать это материально. И естественно, официально, с платежной ведомостью. И выходило, что генерал Стрепетов был согласен лишь купить это вино. И только в официальном порядке. А Тимофей Ильич надеялся на что то другое.  Генерал очень удивился, когда услышал об этом его намерении, которое он озвучил ему прямо в телефонную трубку.
-Ты смотри у меня Ермаков, ещё не хватало, чтобы я участвовал в твоих махинациях. - отвечал ему строго Стрепетов.
-Так я же прошу, чтобы это было в порядке компенсации. Это же не тот случай. А в кассу я эту сумму чин чинарем обязательно внесу. Если уж вы так требуете. Я не для своей выгоды же стараюсь, а чтобы уважить вас и это мероприятие…
Председатель не был капиталистом. Виноград не был его собственностью. И доходов от продажи вина он естественно, не мог иметь лично для себя. Зарплата от этого у него не увеличивалась. А вот Шелухина, бывшего боевого товарища, генерал не при всех, при личных беседах мягко попрекал. И Тимофей Ильич узнав его только на вот таких послевоенных посиделках, а на фронте он его никогда не встречал, также однажды подтрунил над ним насчёт его не совсем социалистического образа жизни. А тот отвечал ему, мол это жена всё, а не он. Но генерал пригласил всех не девятого мая, а восьмого. Девятого он обязан был прибыть в райцентр для празднования юбилея, уже с самым высшим бывшим военным начальством. А некоторые из них и до сих пор ещё состояли на службе в армии. Генералы и полковники. Все, кто жил и работал в зерноградском районе. И какие то один или два маршала, если они имелись, а также командующий местным военным округом. Это был не всесоюзный юбилей. Он проводился чисто по инициативе местного военного начальства. И соответственно, официально главы администраций в этом мероприятии участия не принимали. До всесоюзного государственного юбилея оставалось ровно пять лет. А однополчане могли и дальше посидеть вместе уже без генерала. Генералу, а ныне ещё и директору конезавода чернышевского совхоза, в этом году исполнялось уже пятьдесят восемь. Через два года он уже не мог проводить такие встречи ветеранов. Проведение подобных встреч ветеранов бывшей двенадцатой кавдивизии зависело от нового руководства после него. А на войне у него погиб единственный сын. И поэтому дата окончания войны влияла на него двояко. Радость с помесью глубочайшей грусти вызывало в нем это празднование. Была бы его воля, он и вообще бы не думал об этой войне и об этих ветеранских встречах. Но так уж повелось, что по окончании войны эти встречи на конезаводе стали прочно устоявшейся традицией. А традицию эту создал тот, кто стоял у самых истоков конезавода, завода имени первой конной. И он ещё пока был жив.
Тимофей Ильич рассчитывал поначалу, что генерал компенсирует ему вино  неофициально, без платежной ведомости.  Но когда тот наотрез  отказал ему платить без бумаги и печати, то он вынужден был согласиться. И после этого телефонного разговора, состоявшегося ровно месяц назад, у него созрел план продать это вино так, чтобы не были указаны стоимость и литраж вина. По возвращении из конезавода его бухгалтер, которого он называл жуликом, будучи и сам таким, подтасовал бы эти цифры в меньшую сторону, чтобы часть суммы за продажу вина ушла бы в его карман. Ну и естественно, и в карман бухгалтера. Без этого никак.  Итак, утром восьмого мая Тимофей Ильич встав спозаранку, умылся, побрился станком, механической бритвы он не признавал, на скорую руку позавтракал и стал надевать на себя форму старшего лейтенанта, китель и брюки с лампасами, тщательно отутюженные его женой накануне вечером. Как и всегда, он заглянул к Клавдии и передал ей ту же самую коробочку с колхозной печатью на время его отъезда.  Только лишь вчера вечером Ваня обратно уехал в училище. Так и не сказала Клавдия ему ничего. Не решилась. А девятого мая все вдовы хутора выставили торжественно в своих дворах фотографии своих погибших мужей. И те, у кого погибли отцы и сыновья.
Клавдия также поставила на стол беседки свежую большую фоторамку с держателем, в ней была фотокарточка мужа. Она была совсем недавно отреставрирована приезжими фотомастерами. На днях приезжали двое, один молодой парень, другой уже в годах мужчина, и заходили в каждый дом хутора со своими услугами. Также и бабке Лущилихе обновили старенькое фото его сына в военной форме. Рядом с фотокарточками, спереди,  у всех во дворах и беседках были также выставлены  вазы с полевыми цветами. В полдень все жители высыпали на сельский мемориал победы, который был расположен в центре хутора. На постамент один за другим ложили цветы. Также поднимались и на общую братскую могилу. Женщины с детьми, молодежь, старики приходили на это место в течение целого дня. А Тимофей Ильич уже целые сутки находился в расположении конезавода, сидел за праздничным столом со своими сослуживцами бывшей двенадцатой кавдивизии. Стол поставили в помещении местного клуба. Сделка с вином пока ещё не была осуществлена на бумаге . Стрепетову было не до этого. Накануне вечером он перед всеми за столом произнес короткий тост, пригубил пухляковского вина и вынужден был извинившись, откланяться. Ему нужно было ехать в Зерноград. На другой день торжества уже было проговорено и выпито немало, произнесено немало тостов, за воспоминаниями время текло незаметно. Всю ночь почти не спали. Тимофей Ильич и на следующий день не поехал домой. Он твердо вознамерился дождаться генерала. С ним за  длинным столом, полным едой и напитками, от лимонада до водки с вином,  оставались ещё трое сослуживцев, также непожелавших пока возвращаться домой. Беседовали о том , о сём, заполняя дымом от папирос все пространство фойе клуба. Спали прямо здесь на двух больших топчанах. К вечеру этого дня приехал Стрепетов, весь уставший.
-Ты езжай домой. Через неделю я пришлю тебе деньги и ведомость почтой. - проговорил он.
Тимофей Ильич начал объяснять, что надо бы все сделать пока без всяких цифр. Стрепетов закурив свой мундштук, взглянул на председателя неодобрительно, но промолчал. Затем спокойно и коротко ответил:
-Хорошо.
Ровно через неделю Тимофей Ильич получил, чего хотел. Ведомость была пустая. С печатью и подписью Стрепетова.
Между всеми этими событиями на утро следующего дня  прямо домой  к Стрепетову явились перед его очи Егор с Шелоро. 
-С праздником вас, Петр Максимович. - проговорил Егор.
-А ты служил разве?
Егор сделал знак Шелоро. Та отошла к кибитке к детям.
Егор действительно не был на войне. Однако ведь это и не было причиной не поздравить его.
-Праздник у нас общий. - ответил он. Хотим здесь остановиться, Петр Максимович. Возьмёте?
Стрепетов на минуту смутился от своих слов и проговорил:
-Надолго ли?
-Навсегда.
Стрепетов рассмеялся про себя. Сколько он уже кормил его этими заверениями. Летом работает, словно местный казак, исправно, без всяких увиливаний и долгих отлучек, словно и не цыган вовсе. Егор у него на самом лучшем счету, как табунщик, после Будулая. В работе то он зверь. А как осень, так вновь как тот грач, по своему расписанию начинает жить своей жизнью. Он и эта его жёнушка, ворожея и откровенная тунеядица Шелоро. Видно, она его подбивает на это. Жаль, что тогда не судили ее, как следует. Отнять бы у нее детей насовсем, тогда поплясала бы, узнала бы, как в степь убегать, за запахом костра. Будулай слишком добрый. Нянькается с ними. 
-Ну хорошо… Но если вы опять сделаете бэш чаворо, то я обещаю вам, другой суд таким для вас не покажется. Я лично назначу заседателем Настю! И тогда вы уже не оберетесь!
-Хорошо, хорошо, Петр Максимович. Только мне скоро надо будет на некоторое время отлучиться. - обрадовавшись, ответил Егор.
-Это куда же? - удивлённо спросил Стрепетов.
-Тот суд не прошел для меня даром, Петр Максимович. Я намерен вернуть украденные мной две лошади.
Теперь настал черед радоваться Стрепетову.
-Доброе дело, солдат. - вдруг таким образом решил ему ответить директор. Увидев в глазах Егора вопрос, он добавил:
- У меня здесь все солдаты, Егор. И ты, и Будулай и все остальные табунщики. Уехал, чертяга, этот Будулай. На Кубань. Где его искать?
-Я его по нашей почте поищу. Наших и на Кубани должно быть, много. - ответил Егор.
Стрепетов оживился.
-Тогда вот, что. Передай через своих, что я жду его. Это конечно само собой. Но его также будет ждать и Настя.
При этих словах глаза Егора округлились.
-Она хочет, чтобы он возвратился…
Будулай навсегда расстался со своими сородичами и поселился у того деда, Василия Степановича. Дом его, бревенчатый, с узорчатыми наличниками и никогда не закрывавшимися ставнями, был среднего размера. Сад был не очень ухоженным, но в нем росли густой порослью высокие яблони, заслоняя полностью собой соседскую изгородь в дальнем конце всего двора. Где то справа от яблонь располагался небольшой сарай, в котором когда то обитали куры. Теперь в доме никакой живности не было, кроме, жёлтой дворняжки, лет пяти. Звали его Шмель. Во дворе рядом с домом стояла беседка. Широкий покрашенный в голубой цвет стол и угол из двух скамеек, соединённых меж собой, также окрашенных, но уже зелёной краской. Их красил год назад его племянник. Владик, сын погибшего брата в войну. Двое его сыновей также погибли на фронте. Жена умерла восемь лет назад. Владик жил отдельно и далеко. В Новосибирске вместе с женой и дочерью. Мать его жила одна в Ставрополе. Влад с женой навещали его очень редко. В последний раз приезжали год назад, к семидесятипятилетию дяди. И таким образом, деду Василию уже было семьдесят шесть.
-А дом то где у тебя, Будулай? -  спросил он у него на следующее утро, прислонясь к старой яблони.
-Нет у меня дома. Ушел я со своего табора давно. Не знаю, живы ли сейчас отец и моя мать. И про братьев с сестрами ничего не знаю. Один я.
-Эка! Совсем один?
То, что он был не совсем один на этом свете, он конечно же осознавал, однако этот факт казался для него уже не таким четким, как прежде. Словно, это было в какой то совсем другой жизни. Он чувствовал вновь себя одиноким, будто и не было той встречи его с той женщиной и тем парнем, на которого он смотрел, словно на себя. Они оба затянулись густой поволокой за эти три года. Он пытался их забыть. Сделать это он конечно же не мог, но усиленно пытался отгонять их из своей памяти. Старался, как можно меньше, думать о них, а особенно о Клавдии. Но всё же он ответил:
-Есть у меня сын, Василий Степанович. Точно, да, это мой сын. А жена погибла во время войны. Ее немецкий танк вместе с кибиткой раздавил.  А сын нашелся совсем недавно.
-Сын это хорошо. Только вот без дому нельзя быть человеку. Я вот, с этого малого клочка земли свет божий увидал. Корень мой здесь, не вырвишь. Сколь разов доводилось уходить отсель матушку-Россию оборонять, а завсегда сюды возвертался. Хоть и не нажил ничего, только вот эти четыре стены, да ещё память о покойных, о матери, жены Любушки, сынов, Степана, да Михайлы. Вон, с этого порога на войну их провожал. Вот, и выходит, Будулай, что земля эта, курень неказистый и есть моя родина.
-А у цыгана там родина, где он нужен людям. Я здесь был нужен, в этих местах. Я отсюда ушел воевать и сюда вернулся. Но оказался лишним. Я здесь, недалеко отсюда, нашел своего сына, сам того не зная. Но вместе быть с ним не смог.
 Перед дедом Василием выстраивалась своя какая-то история этого человека. Но выпрашивать, что же ему помешало быть с ним, не стал. Авось и сам расскажет.
-Жену конечно, не вернуть, а вот как сына живого себе вернуть? А может, и не надо, как ты считаешь, дед Василий?
-Тебе ещё жить, да жить, Будулай. Вперёд глядеть надо. Сколько сыну то щас?
-Скоро девятнадцать исполнится.
Дед встал с беседки и походил по двору. Присел, стал гладить собаку. Будулай молчал, ничего не объясняя. Так прошло минут пять. И он не выдержал:
-Я конечно, извиняюсь, Будулай. Может, он зол на тебя? Чем ты так перед ним провинился?
-Он не знает, что я его отец. Наверное не знает. Тогда он точно не знал об этом. Я ему чужой человек был.
-Вот, оно что? -воскликнул дед, но дальше ни о чем не стал расспрашивать.
Дед пошел в местный продуктовый магазин. Купить булку хлеба и молока. А затем на рынок купить лоток яиц. Но перед этим он достал из дворового лабазного погреба шмоток свиного сала и положил на стол оттаиваться. Будулай вызвался что нибудь сотворить с ним. Дед не возражал.  В саду был недавно посеян лук, да ещё прошлогодний оставался дома в подполе. Картошку он не сажал уже несколько лет. Покупал на рынке. Дома было много крупы, Да он и не ел ее почти. Со смертью жены сад пришел в полное запустение. Кроме лука и яблонь в нем не было ничего. А Будулай зашёл в дом и начал думать, что же сварганить быстренько на уже поздний завтрак, не дожидаясь деда.  Но тут и думать было нечего. На блюдце лежал шмоток сала. На столе лежали две луковицы. Через минуты две на сковороде, на медленном огне шкварчали несколько ломтей сала, приправленные обильно луком. А вот и соль в солонке для заключительного кулинарного аккорда. Все было готово. Вскоре пришел дед. Нарезал хлеба, налил в две кружки молока.
-Я то ем мало. Утром кашку. А днём одними сухарями обхожусь, да чаем. Привык. - говорил дед Василий после завтрака, вновь сидя с Будулаем за столом в беседке.
-А цыгане тоже мало едят. Этому жизнь их учит с детства. - усмехнулся в ответ Будулай. – Иногда и голодают. Дети голодают.
-Да-а. Народ такой, эти цыгане. Вечно кочуют, да воруют. Нигде не работают.
-Они, Василий Степанович, свободу любят. А о детях не думают. Вот я уже вроде бы и не кочующий вместе с табором, но я такой же, тоже на месте не сижу. Так вышло. Хотел на всю оставшуюся жизнь в одном хуторе обосноваться. На Дону. И стал лишним. В другом месте тоже меня прогнали. Везде я лишним стал, Василий Степанович.
Дед немного помолчав, ответил:
-Трудна дорога от кажущейся правды к истине. Иной раз ты не прав, а иной, кто другой. Всяко бывает.
При этих словах Будулая осенило:
-А ведь и правда, дед Василий! Когда я ушел сам из того хутора, я был не прав. А когда меня прогнали, они были не правы…
На следующее утро Будулай заговорил о необходимости устройства на работу. На иждивении у старика он жить не желал. У него средства заканчивались. Дед Василий проговорил:
-Постой, Будулай. Тебе с работой у нас будет туго. Тем более, ты цыган и без прописки. Есть у меня один хороший кореш, армянин. Когда Любушка была жива, мы очень тесно общались. Он однажды здорово нам помог. Он держит свой продуктовый ларек. Надо узнать, нужен ли ему кто?
И они пошли к этому армянину в это же утро. Армянин как раз был на месте, давал кое-какие распоряжения своему продавцу.
Их он встретил очень приветливо. Как раз требовался грузчик, на пол ставки. С восьми утра и дальше до полудня или чуть больше, в зависимости от работы. И не каждый день. Ларек располагался внутри того же рынка, на его краю. Машина с продуктами приезжала раз в три дня. Вроде бы все было приемлемым, однако смущало, что работать нужно было не каждый день. И Будулай все же решил вернуться вновь на рынок. Дворником, как и раньше, он не мог туда пойти, за время его отсутствия это место уже заняли. И он вновь в этот же день нанялся иногда подрабатывать там грузчиком. Обстоятельства вынудили его так поступить.  Теперь он уже обратился к самому директору рынка. Он сразу же его взял. Людей не хватало. Да и видно, люди местные через деда Василия узнали его лучше, и соответственно, что-то из этого дошло и до ушей директора. 

А Тимофею Ильичу в середине мая, после всех майских праздников, управление сельского хозяйства области выдало новый служебный автомобиль, белую “Волгу”. Настала и для него очередь. Он дня три ездил на ней сам по полям, восторгаясь непривычно тихим звуком мотора, а также плавным  движением всего салона при езде. Новая машина есть новая машина.  Он уже и о Громе совсем забыл. С ним чуть ли не каждый день Клавдия миловалась, она специально в обеденный перерыв спускалась от фермы на Дон, куда ежедневно колхозный табунщик по имени Елисей приводил табун. И председатель и табунщик удивлялись этой их необычной дружбе. Однажды, конюх  сообщил Тимофею Ильичу:
-Подозреваю я, Тимофей, неспроста эта любовь такая меж ними. Я слыхал, что хозяином у этого жеребца был какой то цыган, там за Доном.
Тимофей Ильич не понимал, к чему тот клонил.
-Не тот ли это цыган, что был у нас? - выразил догадку конюх. – Говорили в хуторе, что промеж нашей Клавдии и ним что-то было.
-Все это бабьи сплетни, пустое. - ответил Тимофей Ильич, а сам отойдя от конюшни и сев в машину, стал лихорадочно размышлять над всем этим. На его лице появилась улыбка, она так и оставалась до самого конца пути до дома.