Записки дивизионного офицера-Иванова любовь

Посвящается  моему деду  Грищенко Ивану Митрофановичу
    /фотография  сделана перед отправкой на фронт/

­Зима 41-го вцепилась в землю когтями мороза. Его, Ивана, призвали в первых рядах. Молодой, сильный, оставил дома Аннушку и троих мал мала меньше. Обещал вернуться с победой, а угодил в ад кромешный. Под Вязьмой взяли в плен. Голод, холод, унижение.

В лагере он думал только об Аннушке и детях. Как они там, одни? . И вот однажды, случайно узнал, что его считают пропавшим без вести . Сердце оборвалось. Но тут же забилось снова, с какой-то странной, горькой надеждой. Ведь если "без вести", то Аннушке положена помощь. Льготы, пайки, хоть какая-то опора. А если узнают, что в плену? Враг народа, предатель. Семью выкинут на улицу.

После освобождения в 45-м, Иван, исхудавший и поседевший, стоял на распутье. Домой нельзя. Не сейчас. Нельзя сломать жизнь Аннушке и детям, ту самую жизнь, за которую он в плену цеплялся зубами.

Он уехал в Казахстан. Затерялся в бескрайних степях. Работал, как проклятый, каждую копейку откладывал, чтобы отправить Аннушке. Без обратного адреса, просто перевод на имя жены Ивановой. Знал, что она поймет. Знал, что догадается.

Года шли. Сталин умер. Началась "оттепель". И в один прекрасный день, Иван, с трясущимися руками, купил билет до родной деревни. Страх сковал его. Как встретят? Простят ли?

Стоял он у калитки, как мальчишка, впервые увидевший свою возлюбленную. Анна вышла. В морщинах, постаревшая, но все та же Анна. Посмотрела в глаза и все поняла. Ни упрека, ни обиды. Только боль и огромная, всепоглощающая любовь.

"Знаю, Ваня, знаю, - прошептала она. - Все знаю. Ради нас сделал".

Дети выросли. Внуки бегали вокруг деда Ивана, не зная всей правды. Только Анна и Иван знали цену их счастью, цену молчания, цену войны. Такие были времена. Время, когда ради семьи шли на жертвы, даже если эта жертва – собственная жизнь. Имя на памятнике без вести пропавшим так и осталось пустым, но живым в сердце Анны и Ивана. Их молчание стало их подвигом.