Рассказ 22 Аксинья Глава 9 Несостоявшаяся узница

Глава 9 НЕСОСТОЯВШАЯСЯ УЗНИЦА


         После восьмого класса я поступил учиться в Пензенский механический техникум. Это поступление было для меня неожиданным, и к нему я не готовился заранее.  Мало того, я даже не слышал о его существовании. Мои сверстники мечтали учиться в Приборостроительном техникуме. Это было самое молодое учебное заведение в Пензе, и потому - модное. Шестидесятые годы 20-го века – расцвет приборостроения. Попасть в Приборостроительный техникум была сложно – 15 человек на одно место и это сдерживало моё желание подавать туда документы.
          Как-то в середине июля я встретил одноклассника Николая Саранцева:
- Ты решил, куда пойдешь учиться? – спросил он.
- Хотел в Приборостроительный, но там 15 человек на место.
- Ты же не любишь физику, а там это главный предмет, пошли в Механический.
- Я даже не слышал о таком, и где он находится?
- В Заводском районе, на улице Шмидта, рядом с Велозаводом. Только давай быстрее, до экзаменов 5 дней осталось. Я уже документы подал. Поехали, я тебе всё покажу. Вдвоем учиться веселее будет.
И на следующий день мы с Саранцевом поехали подавать мои документы. Решение было неожиданным, но раздумывать было некогда, до окончания срока приема документов оставалось три дня.

        Здание техникума мне не приглянулось – старое четырехэтажное, с тремя подъездами, среди таких же серых жилых домов. Успокоительная мысль родилась быстро: «Не поступлю – плакать не буду. Пойду в девятый класс или на завод «Пензмаш» учеником токаря. Буду зарабатывать деньги, и жить как взрослый рабочий человек» - рассуждал я мысленно, заполняя заявление и анкету для приемной комиссии.

        В этот же вечер мое мнение о техникуме кардинально поменялось. Я как обычно пришел к своему первому другу Александру Веселову и рассказал о том, что мы с Саранцевым подали документы в Механический техникум и, что мне это не очень-то нравится. Наш разговор услышал  Николай Семенович – отец Саши:
        - Это почему же не нравится тебе техникум? – спросил он, но ответить не дал, просто продолжил, - Да это самый лучший техникум. У него прекрасная база – это Пензенский велосипедный завод имени Фрунзе.
        - А что интересного - закончить техникум, чтобы потом всю жизнь делать велосипеды.
        - При чем здесь велосипеды?! Ты думаешь, что самый крупный завод Пензенской области выпускает только велосипеды? Это так себе – сопутствующая продукция - ширпотреб.
        - А что же там изготавливают?
        - А вот будешь учиться, будешь на заводе проходить практику, тогда и узнаешь. Этому тебя будут учить почти пять лет, как в институте. А в других техникумах срок обучения всего три года с небольшим.
        - Дядь Коль, откуда вы всё это знаете, вы же только 8 лет назад приехали в Пензу.
        - Да, как только вышел на пенсию, мы сразу переехали в мой родной город, где я в 1938 году закончил Механический техникум, между прочим. Разве тебе наш оболтус не говорил об этом…
       - И почему сразу оболтус, потому что он не пошел сдавать документы в твой любимый техникум? – вмешалась тетя Рая – мать Александра,  - Он пойдет в девятый класс, а после одиннадцатого в институт.
     - Дядь Коль, а почему вы, закончив техникум, вдруг стали военным летчиком? - Я попытался сменить тему разговора, а иначе Сашке досталось бы от отца. Николай Семенович любил воспитывать сына, особенно когда немного выпьет, а в этот день он как раз был «на взводе».
       - Это долгая история. У меня тогда был друг, мой однокашник Женя Басулин, так вот он после второго курса тайно сбежал в летное училище. Конечно, он писал мне, когда стал курсантом, уговаривал бросить техникум и ехать к нему поступать в училище, но я тогда решил закончить учебу в техникуме, получить диплом, а уж потом стать летчиком.

       Не прошло и четырех лет, как появился у меня на пороге военный летчик, лейтенант Евгений Басулин - лётчик-инструктор 3-ей военной авиационной школы имени Ворошилова в городе Чкалове (ныне — город Оренбург). Появился как раз вовремя, потому как техникум я закончил и получил призывную повестку в армию. И вот Женька тогда помог мне во всем – он пошел со мной в военкомат и добился, чтобы меня направили на учебу в его родное летное училище. Вот так я и стал военным летчиком.
       - Дядь Коль, а после учебы в летном училище вы встречались со своим другом?
       - А после учебы была война, которая разбросала нас по разным фронтам. Но дружба наша продолжалась. Служба и жизнь наша сложилась так, что нам не удалось больше встретиться, но друг о друге мы знали всё по переписке, которая длилась до тех пор, пока Жени не стало.
 
       Мой друг Евгений Басул За выполнение боевых заданий и, проявленные при этом отвагу и геройство,ин к августу 1943 года в 25 воздушных боях лично сбил 15 самолётов противника.  капитану Басулину Евгению Дмитриевичу присвоено звание Героя Советского Союза. В 1946 году он вышел в запас. Жил в Пензе. В 1948 году окончил Пензенскую областную партийную школу. Так он попал на партийную работу. Он скончался шесть лет назад, в 1957 году от последствий тяжёлого фронтового ранения в голову в Ростове-на-Дону, где и похоронен. Последние годы он там работал инструктором райкома партии.

       Николай Семенович, закончив свой рассказ, надолго замолчал, думая о чем-то, о своем, низко опустив голову, сидя за столом. Мы тоже сидели и боялись нарушить звенящую тишину, которую минуту спустя, нарушила большая муха, влетевшая в открытую форточку. Она, на огромной скорости сделала пару витков по комнате и  стала биться о стекло, ища выход наружу. Дядя Коля вдруг резко поднялся, я подумал, что он сейчас убьет муху, но он открыл буфет, плеснул себе, что-то в рюмку, резко выпил и еще несколько минут молчал, уткнувшись лбом в дверку буфета. Было понятно – воспоминания нарушили его внутреннее спокойствие.
    
      Тетя Рая, подойдя к мужу, обняла его и тихо сказала:
      - Коля, ну, что ты?…  Ну, всё, всё!
      - Все нормально! – и повернувшись ко мне, он произнес: - А ты давай, не бойся, поступай в техникум. Когда будешь учиться, передай от меня привет библиотекарше Галин Аркадьевне. Я думаю, что она еще работает там. Она такая маленькая, теперь уже совсем старушка, но уверен, бегает между стеллажей с книгами, как гномик. Она меня должна помнить, потому что я тоже был, да что там был, так и есть - маленького роста, и она звала меня младшим братиком и всегда давала мне все учебники, которых всем не хватало. Передашь привет от меня и тоже всегда будешь с нужными и редкими книгами.

       После разговора с Николаем Семеновичем, я по-другому взглянул на Механический техникум и на экзамены пошёл уже с желанием там учиться. Коля Саранцев – лучший математик нашего класса, получив тройку по математике на первом же экзамене, забрал документы, отказавшись от поступления. Он был очень расстроен и обижен не только на экзаменаторов, но и почему-то на меня. Видимо от того что я получил на экзамене пятёрку. Сдав вступительные экзамены и пройдя конкурсное собеседование, я был зачислен в группу спецкурса Пензенского Механического техникума.
 
      Начиная с 1 сентября 1963 года по 27 декабря 1967 года, почти  каждое утро я пулей пролетал мимо бабушкиного дома, спеша к Дизельному заводу на конечную остановку троллейбуса маршрута № 2. Спешил, потому что вечерами до полуночи проводил время в компании своих друзей, а по утрам мама с большим трудом поднимала меня с постели. Она, можно сказать,  на ходу запихивала мне в рот завтрак и, я за 12-15 минут пробегал полтора километра до троллейбуса, усаживался на свободное место и засыпал еще на 30 минут.
Я так привык к такому графику, что ни разу не проспал свою остановку. Как только троллейбус сворачивал с улицы Луначарского и выезжал на мост к улице Ленина, я вставал со своего нагретого места и почти с закрытыми глазами пробирался к выходу из троллейбуса.
 
      Каждую весну, мой путь к Дизельному заводу преграждал разлив реки Пенза, и мне приходилось добираться до техникума на троллейбусе первого маршрута от его конечной остановки Мебельная фабрика (так со времен войны шифровался военный завод № 163). Но до троллейбусной остановки надо было добираться на автобусе, который в часы пик шел переполненный почти от самого аэропорта и на нашей остановке никогда не останавливался, поэтому до троллейбуса приходилось идти пешком, а это более трех километров.

      Чтобы проведать бабушку и занести ей какие-либо гостинцы мама поднимала меня на полчасика пораньше, я, конечно, поныв немного – «дайте человеку поспать», все же забегал к бабушке, а обычно я и здесь сокращал путь метров на двести, бегая не по улице, а вдоль забора Дизельного завода. Как-то в июне, после второго курса, спеша на экзамен, я не узнал территорию пустыря между заводским забором и огородами жителей улицы Суматовка.

      Пустырь, на котором были одичавшие останки старого сада, теперь напоминал вспаханное поле с огромными кучами из мусора, пеньков, сучьев и прутьев. Бульдозерами разровняли всю территорию от забора до огородов. Мне пришлось пробираться вдоль кромки огородов, где были разбросаны бетонные столбы для нового заводского забора. Было понятно, что завод расширяет свою территорию под строительство нового цеха. Местами под планировку попали часть огородов, и столбы лежали на месте бывших огородных посадок. Бабушкин огород не был захвачен планировкой, но два столба лежали среди ботвы картошки.

      Вернувшись домой, после экзамена, я вспомнил про столбы только к  вечеру, когда уже убегал к своим друзьям. Убежать мне не удалось, на выходе из дома меня остановила мама:
      - Ну, вот, уже летит. Сейчас ужинать будем, я вот за молоком ходила.
      - Я не хочу, уже перекусил. Мы с ребятами в кино идем.
      - Так, чтобы в одиннадцать был дома. Завтра рано подниму, будем мотыжить картошку, поутру, пока солнце не припекает.
      - Кстати, про картошку.…  У бабушки в картошке два столба лежат…
      - Как? Опять? – испуганно воскликнула мама, и прикрыла открытый рот ладонью, покачивая головой из стороны в сторону.

      - Мама, ты чего так напугалась? Это завод расширяет территорию и будет строить новый забор. У некоторых часть огорода даже отрезали.
      - Господи, ты меня так напугал, что я чуть сознание не потеряла.
      - Да чем я тебя напугал? Помнится, еще года два назад предупреждали, чтобы не увеличивали свои огороды и не вылезали на заводскую территорию.
      - Бабушка и не увеличивала. Меня другое напугало. Ладно, беги куда бежал.
      - Нет. Ты уж скажи, что тебя так напугало, что ты отдышаться не можешь.

      - Двадцать лет назад, в 1944 году наша бабушка уже пострадала от брошенной в картошке шпалы.
      - Какой шпалы?
      - Обыкновенной, железнодорожной. Во время войны расширяли железнодорожную станцию и вдоль путей лежали новые шпалы, которые стали пропадать. Милиция прошлась по ближайшим улицам с обыском в поисках украденных шпал. И в конце бабушкиного огорода, в картошке, нашли брошенную шпалу. Бабушку арестовали.
      -  Она что, воровала шпалы?
      - Бог с тобой! Как ты мог подумать? Худенькая слабенькая женщина,  она даже один конец этой шпалы не могла приподнять, а Димочке, моему младшему брату, еще не было и 14 лет. Это был очень болезненный худенький мальчик.

      Как туда попала шпала, никто не знал, тем более, накануне мама окучивала картошку, и там ничего не было. Скорее всего, воры несли ее по тропинке за огородами и, видимо, кто-то их спугнул. Они и бросили ее в картошку, чтобы позже прийти за ней. Но утром ее нашла милиция. Как мама ни оправдывалась, как только ни умоляла следователей отпустить ее ни в чем не повинную, всё было тщетно. Разобрались только через три с половиной месяца. Нашли воров, которые всю ночь носили шпалы, а последнюю, уже под утро, бросили в картошку, заметив вдалеке  прохожих, идущих навстречу.

      За мамой к следственному изолятору пришла я, суда никакого не было.  Маму не вывели, ее вынесли и положили на кучу теплого шлака рядом с кочегаркой. Она ни встать, ни идти не могла, потому что превратилась в обессиленную высохшую, сморщенную старушку. Я не знала, что мне делать, как доставить маму домой. Помог кочегар, наблюдавший за нами из приоткрытой двери кочегарки. Он вынес какой-то брезент, вздыхая на ходу:  - «Охо-хо… Охо-хо!» - и сказал:
     - На, укрой… Я щас! – и куда-то убежал.
Я укрыла маму, лежащую на куче шлака, брезентом, потому что сыпал с порывами ветра снежок, похожий скорее на крупу. Было начало ноября и маму продержали здесь с середины июля. Кочегар вернулся быстро с другом и с лошадью, запряженной в телегу.
        - Ну, вот и мы. Мой друг Прохор поможет вам доехать куда надо. Ты уж, Проша, не бросай старушку, довези.
        - А куда вам, милые? – спросил бородатый конюх.
- Почти в Кривозерье, на улицу Суматовка.
Я поблагодарила кочегара за помощь, пыталась дать ему денег,  но со словами: «Убери! Лечи мать…», - он отказался взять.  Мы положили маму на солому в телегу и тронулись домой. Я всё боялась  - жива ли мама, и прислушивалась к ее дыханию. Казалось, она спала и даже тихонько постанывала, когда телегу трясло на кочках. Прохор всё расспрашивал, что случилось? И когда услышал мой рассказ, произнес – «Вот ироды!». Потом, думая о чем-то своем, всё повторял: - «Сволочи! Чтоб им пусто было!»

Мы ехали, а я все думала, как скажу маме, что дома ее ждет еще одно горе. Ведь Димочка умер, и мы его уже схоронили.
- Мам, а почему он умер?
- Когда маму арестовали, он остался дома один.  У них были куры и коза, их кормить надо, да и в огороде дел полно. Я, конечно, почти каждый день прибегала к нему, что бы в чем-то помочь, подоить козу, копать картошку. Но Дима со всеми делами справлялся сам
- А что, больше помочь было некому?
- А кто поможет… Шла война, дома никто не сидел. А с ним мы регулярно обивали пороги милиции, добивались бестолковых встреч со следователем. И некому нам было помочь. Дима очень часто болел.  Однажды  в конце октября  я застала Диму в постели. Он лежал, стонал и бредил. Я померила у него температуру и напугалась – выше сорока градусов. Я напоила его жаропонижающими таблетками, растерла его тело самогонкой. Температуру удалось сбить, его душил кашель, и мы поехали с ним в больницу.
- Мам, а почему скорую помощь ты не вызвала?
- Сынок, о чем ты говоришь?... Какая скорая помощь во время войны… Да, и до ближайшего телефона три километра, а потом фельдшера ждать три часа, а то и больше. Вот я и повезла его сразу в больницу.

         Мы уже через полтора часа были там. – Продолжая рассказывать, мама заплакала. – Я никогда не забуду его молящие глаза, когда привела его в приемное отделение детской больницы. Его острили наголо, чтобы не было вшей, раздели  догола, одежду сложили в мешок и отправили прожаривать в печь – опять же от вшей. А его голого поставили в ванну, и санитарка стала его мыть из шланга холодной водой. На мой вопрос про воду,  последовал грубый ответ - «А где вам взять горячую-то? А без помывки нельзя».

        Дима весь синий до черноты стоял в ванне, смотрел на меня слезными глазами и повторял дрожащим голосом «Нянечка, не оставляй меня здесь, пожалуйста не оставляй, нянечка…».  Он всегда меня звал нянечкой. Я ехала домой и понимала – больше я живым его не увижу. Дима умер в больнице на второй день от крупозного воспаления легких.

        Мама замолчала, я даже не заметил как во время ее рассказа, мы уселись с ней на крылечке дома, где она меня и остановила. Я, заслушавшись ее, уже не торопился уходить. Я забыл про друзей, забыл про кино.
        - Мам, а что было дальше, старик довез вас до бабушкиного дома?
Мама вытерла мокрые от слез глаза уголком белого  платка, который сполз с ее седых волос, и продолжила свой рассказ.
        - Да, Прохор довез нас до дома, помог завести маму в дом, она уже кое-как стояла на ногах, опираясь на меня, но самостоятельно идти еще не могла.  Немного силы ей придал теплый чай с  медом, которым я напоила ее из бутылочки, спрятанной у меня за пазухой,  когда она очнулась еще в дороге от тряски телеги и открыла глаза.

        Дома первый вопрос ее был: - А где Дима?
Правда ее убила бы, я взяла грех на душу, соврала:
  - Он приболел немножко, поэтому у нас пока. Как только выздоровит, я его приведу.
        Я поблагодарила Прохора за помощь и вручила ему бутылку самогона. Он взял ее с улыбкой:
        - Ого! Это мы щас же с другом согреемся в его кочегарке, за ваше здоровье! – он попрощался и уехал на своей телеге.

        - Мам, а когда же ты бабушке сказала, что Дима умер?
        - Она сама догадалась. А случилось это так: - я ведь в тот день  с утра в ее доме протопила печь, сварила суп куриный, нагрела много воды. Одним словом приготовилась к ее возвращению. И решила сразу ее вымыть. Поставила поближе к печке корыто, раздела маму и ахнула – кожа да кости. Она всегда была худенькой, но не до такой же степени, ребрышки можно было посчитать,  не мама, а скелет, обтянутый кожей и это за три с половиной месяца.
   
        Я легко ее взяла на руки, посадила в корыто с теплой водой. После мытья она встать не смогла даже с моей помощью. Я завернула ее в простынь, обтерла, поменяла простынь на сухую, запеленала, как ребенка вместе с руками и, посадив среди подушек на кровать, стала кормить ее с ложечки теплым бульоном из куриного супа. Но съела она всего три ложки и отвернулась.
       - Все, Лена, хватит! Не могу больше. Ты лучше скажи – что с Димой?
       - Я же скала, приболел немного…
       - Кончай врать. Не гневи Бога. Правду говори. Пальто его вон висит, забыла спрятать?

И здесь я не выдержала, заплакала навзрыд.
       - Когда? – простонала мама.
       - Сегодня девятый день, - пролепетала я, всхлипывая.
       - У мамы вырвался стон, и она потеряла сознание. Я металась по дому, не зная,  что делать, брызгала водой на ее лицо, плача, гладила ее щеки, мне казалось, она не дышит.

       Очнулась мама, так же неожиданно, она вдруг резко и шумно вздохнула и открыла глубоко проваленные почерневшие глаза.
       - Схоронили к отцу?
       - Да к папеньке.
       - Так, давай - одень меня. Ночную рубашку и кофту шерстяную, что-то знобит меня. И посади меня на стул к столу, вот так же в одеяле, только чтобы руки были свободными. Стоять не могу, а молиться надо. Я все поняла, когда только внесли меня в дом  - лампадка горит и пальтишко его весит.
       - Мам, я с утра сходила в церковь, заказала сорокоуст,  подала поминальник, помолилась и поставила свечи.
       - Молодец, ты все правильно сделала. Вот только согрешить хотела, меня устранить от поминовения моего сыночка на девятый день.

        Усадив маму за стол, напротив  икон, я достала из сундука и подала ей сверток, из которого она вынула и разложила на столе  вышитое полотенце, Псалтырь, икону, свечи, коробку с маленькими подсвечниками и настольной кадильницей с ладаном. Мама зажгла свечи, уголек в кадильнице с ладаном, мне дала в руки зажженную свечку,  открыла Псалтырь, и начала поминовение. Не мене часа мама читала Псалтырь, молитвы, в конце мы трижды пропели молитву «Богородица Дева Радуйся» и мама вновь повалилась без сил. По ее впалым морщинистым щекам текли слезы, но всё же ее лицо выражало чувство выполненного долга. Она еще долго восстанавливалась потом.
Я наняла лошадь и перевезла маму вместе с ее козой и курами к нам в Терновку, потому что бегать на два дома было сложно, тем более, что я с соседкой оставляла троих детей. Маше тогда было 6 лет, Тане - 3 года, а Васе всего полтора годика. После этого случая, мама стала ходить с палочкой. Последние события ее согнули, у нее появилась старческая сутулость и, какая-то молчаливая задумчивость в усталых глазах.
 
        Мы сидели на крыльце, тесно прижавшись, и я думал – как же маме было тяжело тогда. Одна с детьми, больная бабушка, скотины полон двор, а главный помощник – хозяин дома по две недели без выхода с завода – война…
Мама потрепала меня за волосы и неожиданно сказала:
       - Господи, ну, как же ты похож на моего любимого братика. Ты просто вылитый Димочка. Ему перед смертью исполнилось всего 14, а через четыре года у меня родился ты. Я сразу заметила, что ты очень похож на него. Я даже хотела назвать тебя Димой, но нет, не надо  повторять несчастную судьбу.

       Мама снова замолчала, видимо вспоминала события того дня, ведь прошло 20 лет.
       - Ты думаешь, я что-то забыла? Нет, сынок, ничего я не забыла, как не забыла и первый арест твоей бабушки – моей мамы.
       - Какой первый арест?
       - Было еще одно испытание для нашей бабушки, за 10 лет до ее второго ареста, был первый арест по навету.  Это было очень тяжелое время. Год назад умер папенька, второй год неурожай, страшный голод в стране, особенно у нас в Поволжье. Мама одна с тремя детьми. Мы старшие с Катей уже замужем, а с мамой наша младшая сестра Татьяна десяти лет и братья Василий семи лет и Димочка трех лет. В то раннее февральское утро к маме в дом ворвались, напугав детей, два мужика, женщина и милиционер. Женщина орала, указывая на маму:
       - Вот она воровка! Это они с зятем теперь своровали, он все знал и где погреб у меня, и как во двор потихоньку войти, потому что живет напротив нас, - наскакивала с кулаками на маму разъяренная баба.
       - Господи! - взмолилась со слезами мама, - Товарищ милиционер, что у нее украли и, причем здесь я?
       - Сегодня ночью у гражданки Акимовой из погреба украли картошку и вывезли на санях. След от саней прямиком привел к вашему дому. Показывайте, где у вас картошка
      - Как где, в погребе конечно. Так у нас мало картошки, неурожай потому что… Там всего-то три-четыре мешка осталось.

      Мама подвела их к погребу, открыла его, но разъяренная баба выхватила у мамы фонарь и очень шустро спрыгнула в погреб и тут же начала кричать:
      - Вот она в огромной дырявой бочке. Ты что, думаешь, я не узнаю свою картошку? Я же агроном, вот она красная скороспелка моя. Только ты перемешала ее со своей мелкой.
      - Ты сума сошла,  Бог с тобой,- причитала мама, - Я, что же скалкой что ли ее перемешивала? Посмотри, она же вся уже с ростками, потому что с осени засыпана.
      Агрономша вылезла из погреба и скомандовала:
      - Моя картошка! Мужики, лезьте, доставайте. – Два мужика спустившись в погреб, стали засыпать картошку в мешки.
 
      Мама пыталась помешать, рвалась в погреб со слезами:
      - Что же вы делаете, ироды? Чем же я детей-то кормить буду?
      - А чем кормила до воровства, то и  будут жрать твои голодранцы дальше, - язвила агрономша.
      Милиционер сдерживал вырывавшуюся маму со словами:
      - Гражданка, Мельникова, не пытайтесь вырваться, иначе свяжу. Хозяйка узнала свою картошку, поэтому она изымается. Грузите в сани картошку, мужики. А вы арестованы, гражданка Мельникова.

      Картошку вывезли всю, подчистую – четыре с половиной мешка. Маме связали руки, видать, чтобы не дергалась, и тоже посадили в сани, невзирая на плачущих детей, выбежавших полураздетыми за санями.
      К нам в это же утро пришел тот же милиционер арестовывать вашего будущего папу, и был очень удивлен, узнав, что он в Армии.
      - Как в армии? В какой армии?
      - Как в какой? В Красной.
      - А где он был сегодня ночью?
      - Я же говорю, мой муж служит срочную службу в Красной Армии.
      - И давно он в армии, в каком городе?
      - Уже полгода служит, а где не знаю. Вот недавно письмо от него получила, знаю только номер его войсковой части. А что случилось?
      - А что же мне Мария ничего про службу-то не сказала… Ладно, ничего. Разберемся, – проворчал милиционер себе под нос и ушел.

      Я ничего не могла понять, но тут прибежала сестренка Татьяна, она и рассказала, что произошло.
      - Танюш, ты беги домой, не дело малых детей оставлять одних, как бы чего не натворили, а я пойду выяснять про нашу маму. Ты уже большая, справишься, не впервой тебе и печь топить, и щи, варить, и козу доить.

      К милиционеру я добежала быстро, постояла, чтобы успокоиться. Чтобы, зайдя к нему, не вызвать ярости в его кровожадных глазах. Он был царь и бог для всей округи, но глупый и от этого наглый и злобный.
      Он мог без разбору упрятать в камеру человека, пришедшего с законной жалобой на соседа, который вдруг оказывался его дальним родственником. О родстве жалобщик не предполагал, поэтому со словами: - «Разберемся! Подожди вот здесь!» попадал под замок в камеру. И не факт, что он оттуда когда-либо выйдет. Были случаи, придя за помощью, человек, уже на следующий день, оказывался в городе, в камере НКВД, с придуманным за ночь обвинением. А на следующий день вся его семья была раскулачена, хотя кроме кормилицы-коровы взять в этой семье было нечего. Вот и боялись этого сатрапа хуже всяких бандитов.
       -  А почему никто не жаловался на него? Ведь была же советская власть.
       - А вот он для всех и был и советская власть, и прокурор, и судья, и «палач». Однажды председатель сельсовета пожаловался на него и на следующий день был арестован, как английский шпион.
       - И как же ты осмелилась зайти к нему.
       - Осмелилась вот. А что делать, маму надо было спасать. Прикинулась дурой непонятливой и очень вежливо поздоровалась, но больше ничего ни сказать, ни спросить не успела. Он заорал так, что дверь за моей спиной распахнулась.
       - Какого черта припёрлась! Я тебя вызывал?
       - Я хотела…
       - Рядом с матерью сесть? Могу устроить!
       - Я только узнать…
       - Узнаешь, когда придет время. А теперь пошла вон, пока я добрый! – и расхохотался мне вслед.

       - Как же бабушка освободилась?
       - Освободилась не сразу.  Прошло две недели, и я узнала, что этот «блюститель закона и порядка» двоюродный племянник той самой Марии Акимовой – пострадавшей агрономши. А так же я узнала, что у неё есть сын, который живет где-то в Кривозерье, то есть недалеко от мамы.  И я решила действовать через сына агрономши. Я готова была обойти все это огромное село в его поисках, но нашла быстро. У меня было много знакомых сверстников из села Кривозерье., которые мне и помогли разыскать Павла Акимова.

        Оказалось, что он и живет-то совсем рядом с мамой. Просто он терновский и поселился в Кризозерье всего несколько лет назад, как женился.
- Я встретила его недалеко от дома, когда он возвращался с работы, представилась, а он сразу:
        - Это чо? Ты - Шуркина жена что ли?
        - А вы что, знаете моего мужа?
        - Еще бы… в друзьях не были, он моложе лет на пять, но на улице играли в лапту вместе.

        - Я рассказала во всех подробностях об аресте мамы, о том, как его мать вывезла всю картошку и оставила сирот умирать от голода.
        - Лена, а что же Шурка сразу не пришел ко мне?
        - Да он в Армии. Сначала не брали, а как только женился, сразу призвали, уже полгода служит.
        - Так, сделаем вот что: - ты перестань плакать, и спокойно иди домой, корми своих младших братиков и сестру, а я сейчас перекушу и тут же займусь вопросом твоей мамы. А завтра утром, часов в девять, приходи за матерью к зданию милиции и жди. В здание не входи, «не дразни гусей».
        - Я с сомнением смотрела на Павла и даже не замечала, что говоря с ним, всё время плакала.
        - Ну, всё! Всё! Поверь мне, завтра ваша мать будет дома. Она ведь живет недалеко здесь, в Суматовке?
        - Я шла домой, и здесь меня прорвало, я ревела навзрыд, радуясь и не веря обещаниям Павла.

        Утром, после бессонной ночи, я пришла к милиции. Это был пятистенный дом, принадлежавший до революции местному купцу. Когда-то в нем располагалась купеческая семья и их торговая лавка. С тех пор он перетерпел небольшую перепланировку с выделением нескольких камер и изоляторов.
        Я не стала подходить ближе и стояла в стороне, порядком промерзая этим морозным утром. Уже начала сомневаться – не злая ли это шутка от Павла, как открылась дверь и на крыльцо вышла мама и, цепляясь за перила, вдруг села на заснеженные ступеньки. Я рванулась к ней, чтобы поскорее увести от проклятого места, не дай бог, передумают и заберут обратно.

        Провожая маму домой, я поняла, что она простужена. Очень сильно кашляла, и  у неё совсем пропал голос. В этот вечер в ее доме нас ждал ещё один сюрприз -  Павел привез три огромных мешка картошки. Мои младшие братья, сестра и мама были спасены от голода.
        На мой вопрос – как удалось ему освободить маму и откуда картошка, он улыбнулся и сказал:
        - Как удалось – неважно, а картошка кончится, привезу еще. Шурке будешь писать передавай привет, но без подробностей. Зачем волновать мужика на службе. -  Улыбнулся и ушел.
       - А мама, невзирая на высокую температуру, весь вечер провела в молитвах, отдавая поклоны перед иконой Николая Чудотворца. Благодарственными молитвами она благодарила святого Угодника за свое спасение и за послание ей в помощь доброго человека.  Святой Николай Угодник Чудотворец – наиболее почитаемый христианский святой, это покровитель всех невинно осужденных, обездоленных и одиноких.

       - Мам, а вы так и не узнали, кто воровал картошку у агрономши и, как удалось Павлу освободить бабушку?
       - Всё узнали, сынок, всё! От людских глаз ничего не спрячешь. Приходит время и всё тайное становится явным. Бабушка…  это сейчас она бабушка, даже прабабушка, а тогда у нее еще не было внуков, это просто моя мама. Хотя именно тогда она состарилась, сгорбилась, сморщилась и превратилась в старушку …
Она долго болела, оказалось, что этот сатрап две недели продержал маму голодной в холодном помещении. Кружка горячей воды и кусок хлеба  – вот и все довольствие за весь день.

       Я тогда сразу переселилась назад к маме. Свекровушка моя поворчала мне вслед – «Иди, иди! Погулять захотела? Недолго же ты мужа ждала из армии».
       И только свекор Никита – тятенька, как мы все его звали, проводил меня со словами:
      - «Иди, доченька, иди. Не обращай внимания – поворчит - поворчит, и успокоится. А ты ступай – негоже мать больную бросать».

      Мама проболела почти два месяца, не поднимаясь с постели. Никакие лекарства не помогали. Порой я уже и не надеялась к утру увидеть ее живой. Ожила она только к апрелю, к началу пасхальной недели. Бог услышал ее, ведь она не лечилась, она – молилась. У неё не было сил встать, она сползала с постели на колени перед иконами и молилась, молилась, молилась.

      На пасху мама самостоятельно пошла в церковь, а вернулась домой не одна. Под руку с ней пришла женщина, которую я где-то видела, но не запомнила.
      - Лена, я смотрю, ты меня не узнаёшь. Не ломай голову, это мы тебя все запомнили, когда Шурка женился и привел тебя в наше село. Я – Евдокия, соседка агрономши, чтоб ей пусто было, стерва проклятая.
      - Ой, не хорошо это - сквернословить в такой праздник, - Вмешалась мама, - Грех это - на Святую Пасху. Нет у нас такого права – обвинять и проклинать.
      - Аксинья, ты святая женщина! Тебя чуть не заморозили, голодом морили, детей твоих голодать одних оставили, а ты ее защищаешь. Не заслуживает она этого, вот те крест – не заслуживает, - перекрестилась Евдокия.
      - Ну, откуда ты знаешь, кто заслуживает, а кто нет?
      - Знаю! Всё знаю! И сейчас вам всё расскажу. Утром, когда Машка обнаружила пропажу картошки из своего огромного погреба, все соседи слышали ее крик. Она вызвала своего племянника в погонах и взяла с собой  двух молодых батраков, которые жили у нее под видом дальних родственников, и они пошли по следу в сторону Кривозерья.
      У кого они забрали картошку и кого арестовали, долго никто не знал, ходили слухи, что арестованная женщина невиновна, а картошку изъяли зря, но они с племянничком ее уже поделили.

      А вот дальше я всё сама слышала, собственными ушами. Как-то вечером забежала я по-соседски к Машке сольцы занять, да новости послушать. Думала, расскажет про кражу-то сама, все-таки полмесяца прошло, небось, всё утряслось. Но такие новости из нее клещами не вытащить, это про других она сто вёрст нагородит, только слушай. Так и ушла бы ни с чем, хоть и с солью, но в сенцах, на выходе, меня чуть не сшиб сын ее Павлушка. 
      
      Он влетел в дом, и с ходу на мать кричать начал: -  « Ты за что бедную женщину в тюрьму упрятала? Ты зачем у нее картошку отобрала, детей голодать оставила?»
      Тут я притихла в темных сенях-то, вот тебе и новости, думаю, никаких сплетен не надо. А Машка-то громче сына орать начала: - «А тебе какое дело до моей картошки? Ишь, как о чужих детях позаботился, о своих бы лучше подумал!»
      - Ну вот, что, - твердо заговорил Павел, - Как, и когда ты будешь решать эту проблему, мне все равно, но чтобы завтра утром не позже девяти часов твой любимый племянничек выпустил женщину без вопросов. А после обеда ты со своими работничками насыплешь три больших мешка хорошей, крупной картошки, и будете ждать меня. Я отвезу картошку этой женщине.
      - Ты сума сошел. Я не ведра не дам ей, обойдется!
      - Если к моему приходу ты не подготовишь три мешка, это сделаю я сам и тогда уже не три, а шесть мешков увезу, Выбирай! Что тебе дороже.

      И тут Машка начала причитать – «и в кого он такой вырос - негодник, все в дом несут, а он из дома тащит…»
      - Ну, скажи мне, почему ты это делаешь? - Взмолилась она, наконец.
      - Потому что ты обвинила невинную женщину и заставила страдать всю ее семью.
      - Откуда тебе известно, что она невинна, след привел к ее дому.
      - Просто дальше след затоптали, если бы не затоптали, то он привел бы вас по мне. Это я вывез у тебя пять мешков картошки.
      - Как ты? Воровать у родной матери?
      - Я не воровал, я просто взял, когда мне было удобно это сделать. И взял я не твоё, а свое. А ночью, чтобы поменьше соседи нос свой совали в наши отношения.
 
      Забери я это днем, ты бы своим воем всю округу оповестила, что сын тебя без картошки оставил. Ведь ты как решила – усадьбу делить не будем, «все равно, сынок, всё тебе достанется. И зачем в огороде лишняя межа, чей, вместе-то полегче выращивать будет». А в вместе – это – Паше надо пахать, картошку сажать, а невестушка пусть спину-то погнет - полоть, рыхлить и окучивать постарается. Ну, а в сентябре урожай  соберем.

      Собрали, в погреб пятьдесят мешков картошечки засыпали. Заметь, мама, пятьдесят мешков! «У меня погреб сухой хороший, зачем тебе, Пашенька, в тещин-то погреб ссыпать?».  Ты и за стол сажаешь с оговоркой – «Ешьте картошечку-то, вон, сколько наварила, рассыпчатая - с пылу с жару. Мне для вас ничего не жалко!» Не жалко… Куда тебе столько? К весне прорастет, к лету сгниет. Даже когда беру домой ведро-два, ты просто трясешься, чтобы лишнего не насыпал. Вот поэтому, я приехал на санях и насыпал своей картошки столько, сколько мне надо. Запомни, мама, - своей картошки – своей!

      Одним словом – я всё сказал! Завтра в девять утра – женщину освободить, а к пяти вечера три мешка картошки, чтобы стояли наготове в тепле.

      Паша, видать врезал кулаком по столу, да так, что даже я в сенях подпрыгнула и скорей, скорей восвояси, пока не застукали. Вот так вот, я и узнала всё про кражу, которой в итоге не было. – Закончила своё сообщение Евдокия. – Я только спросить хотела – Паша картошку-то привозил?
      - Как же, как же – привозил.  А недавно мешок семенной картошки привез, - ответила за маму я.
      - Хороший сын у этой агрономши вырос, добрый и честный, - добавила мама, - Дай Бог ему здоровья!,
      - Да уж, не в мамашу, – согласилась Евдокия, и заторопилась, - Спасибо, Аксиньюшка, за чай, пора и честь знать. Слава Богу, что у вас всё хорошо. Еще раз с праздничком вас – Христос Воскресе!
      - Воистину Воскресе! – мама три раза поцеловала гостью и проводила ее до порога.

     Моя мама, закончив свой рассказ, долго молчала, мысли о событиях прошлого, видимо, не отпускали.
     - Мам, прошло с тех пор тридцать лет, и ты так хорошо всё запомнила.
     - Такое невозможно забыть, мама тогда вернулась с того света, так тяжело она болела. Ты все спрашивал, почему бабушка такая набожная. Она всегда была богобоязненной, а вот после этой тяжелой простуды, она как-то сразу сгорбилась, и молитва стала ее ежедневным основным делом, а уж после второго ареста через десять лет это усилилось стократно.

     Таких подробностей я о своей бабушке раньше не слышал, и стал уважительнее относиться к ее вере, к тому, чем она просто жила. Она ежедневно молилась и благодарила Бога не потому, что она жива и здорова, она жила для того, чтобы ежедневно молиться и просить Бога за всех обездоленных, бедных и больных. Она в низких поклонах вымаливала у Бога прощение за их вольные и невольные прегрешения. И ничего не просила для себя.

     Тем же летом, буквально через неделю, как в бабушкином огороде появились бетонные столбы, она решила выкопать эти два ряда картошки, пока их не затоптали совсем, с ней вновь приключилось несчастье – она неудачно повернулась и споткнулась из-за этого столба, упала, ушибла голову и получила перелом шейки бедра.

     В тяжелом состоянии ее привезли к нам, никакой помощи по лечению бедра от врачей она не получила, ее даже не взяли в больницу. Было понятно, что бабушка уже не встанет. Не вставая с постели, бабушка пролежала у нас год и четыре месяца, чем очень удивляла участкового врача, приходившего к нам.

     В то время я перешел на четвертый курс техникума и очень радовался присутствию у нас бабушки, она очень много рассказывала мне историй из своей дореволюционной жизни. Она никогда не оставалась у нас одна, у нее всегда кто-то сидел у кровати. В основном это были старушки, которые заходили к ней на чаепитие после церкви. И теперь они после службы, заходили к ней, справится о здоровье, поделиться новостями, и, конечно, попить с нею чайку из самовара, который каждый раз ставила мама, заботясь о бабушкиных гостях.

 Примечание: Все события – это воспоминания из моего детства. Имена и фамилии подлинные.

24.03.2025 г.