Убивец

   Кличка «Убивец» перешла ко мне по наследству. Сначала так называли преподавателя с кафедры микроэлектроники, который приезжал в наш студенческий горнолыжный лагерь (лагерь был горнолыжным зимой, а летом становился горно-туристским), но на горные лыжи не становился. Он брал беговые лыжи, запас которых неизвестно зачем когда-то привезли в лагерь, и шёл с ними на склон. На таких лыжах спускаться по горнолыжной трассе можно было только по прямой, маневрировать они не позволяли. Поэтому после того, как наш «беговой горнолыжник» сбил случайного горнолыжника, он получил звание «Убивец», а при его выходе на стартовую позицию, вниз по склону неслось раскатистое предупреждение о необходимости пропустить неуправляемую торпеду. Время нахождения на склоне источника повышенной опасности было случайным, так как заканчивалось оно в текущий день тогда, когда наш герой ломал лыжу или сразу две.
   Как-то раз я спускался по слаломной трассе, внимание моё было занято вешками,  и я слишком поздно заметил лыжницу, которая, нарушив все правила, вылетела мне навстречу, и сумел только не поранить её своими лыжами. Мы схлопнулись, стукнулись лбами и застыли, обнявшись, в вертикальной позиции. Опросив друг друга и выяснив, что повреждений ни у кого нет, мы покатились дальше.
   За обедом я рассказал соседям по столу эту историю как редкий случай равенства импульсов.
 – А не твою ли эту соударницу увели сегодня в медпункт с сотрясением? – спросил  один из обедающих.
 – Не может быть, – сказал я, на мне же никаких следов, не помню даже, каким местом треснулся.
   Однако оказалось, что как раз её. Ей вообще нельзя было выходить на склон, так как недавно она перенесла серьёзное сотрясение мозга, и лёгкий удар по голове был чреват…
   А я стал «Убивцем». В день закрытия смены перед ужином с возлияниями и покатушками в темноте с факелами, проводилось торжественное финальное соревнование. Начальный участок трассы проходил по просеке, откуда основная часть склона не была видна, выпускающий судья и судья на финише контактировали по рации. Когда я вылетел из просеки на открытое пространство, вся толпа болельщиков куда-то бежала. Что-то случилось, понял я, но отвлечься от трассы не мог. Финишировав, я бросился выяснять, что же произошло, и вот что услышал:
 – Когда передали, что ты на старте, выбежал начальник лагеря Носиков и заорал: «Всем уйти от трассы! Всем уйти от трассы!»

   Напомнили мне об этом почти почётном звании в том же пейзаже, но летом. В двухместной комнате финского домика я проснулся среди ночи и ощутил некоторое беспокойство. Через пару минут услышал крадущиеся шаги, а потом скребущие звуки. Приглядевшись, понял, что кто-то пытается откнопить марлю, которой от комаров было затянуто окно, но попытки были безуспешными и через пару минут прекратились. Я натянул трусы, открыл окно и тихонько выбрался наружу. Никого. Я обогнул домик и за углом увидел три укутанные в простыни фигуры, склонившиеся друг к другу в беседе, распознать их в таком прикиде было трудно. Я завопил и прыгнул на них. «Привидения» тоже от неожиданности завопили, а придя в себя, сообщили, что решили вспомнить старую пионерлагерную шутку и украсить некоторых студентов выдавленной на физиономию зубной пастой. Только зря они начали с меня, так как своим воплем я перебудил весь лагерь, и к какому бы окну злоумышленники не подступали, оттуда кричали: «Боря, уходи, мы знаем, что это ты».
   Следующей ночью я решил взять инициативу в свои руки, созвал более широкую компанию и предложил играть в карты на желание. Я первым остался в дураках, а один из игроков вспомнил мою зимнюю кличку «убивец». Поэтому я получил задание убить начальника лагеря.
   Прикидывая, как мне справиться с задачей, я направился к домику начальника Валерия Терентьевича Комарова, доцента нашей кафедры, в прошлом гребца на байдарках и каноэ. В домике ещё горел свет, и, войдя,  я объяснил хозяину апартаментов, что пришёл его убивать.
 – Тогда давай быстрее,– сказал Валера,– а то я спать хочу.
Ещё не решив, что делать дальше, я осмотрел комнату и увидел в углу мольберт, кисти и краски – Валера писал картины.
 – Это у тебя масляные краски,– спросил я.
 – Масляные.
 – А их легко с кожи смыть?
 – Никогда не смоешь.
 – Тогда давай так: Я дарю тебе жизнь, а ты мне выдави на картонку несколько капелек, совсем чуть-чуть.
Вернувшись к компании с красками, я предложил раскрасить кого-нибудь под индейца – это куда круче, чем пастой измазать.
   С выбором жертвы быстро пришли к консенсусу – красить решили моего соседа по комнате Валеру. Во-первых к нему не нужно было пробираться через окно, а во-вторых он всех достал своим мерзким характером. А я ещё и жалел, что на третий день нашей смены спас его от ощутимого по тем временам конфуза.
   Мы с ним тогда направились в нашу лагерную баню, а по дороге встретились с преподавательницей с кафедры физкультуры, дамы молодой и красивой. Та попросила нас взять с собой её сынишку и, получив согласие, пошла за ним. А мы, подойдя к бане, обнаружили, что она занята нашими студентками. Баня представляла собой половину сарая, во второй половине которого находилась дизельная электростанция, служившая для освещения лагеря. Летом дизель охлаждался не радиатором, а проточной водой, подававшейся из ближайшей речушки по шлангу. Из дизеля вода вытекала в банное отделение такой горячей, что её для мытья приходилось смешивать с холодной в тазике.
   Мы зашли в дизельную и увидели, что дощатая перегородка, отделяющая электростанцию от бани, имеет щели, сквозь которые удобно рассматривать купающихся девушек, чем мы немедленно и занялись.
   Через несколько минут я оглянулся, посмотрел на электростанцию, сердце у меня ёкнуло, и я подошёл к ней. Это была точно такая же электростанция, как та, что была в моём распоряжении во время службы в армии и служила для зарядки аккумуляторов. Я стал поглаживать такие родные мне рычаги и тумблеры и задал себе вопрос – уж не признак ли это старости – рядом прекрасный вид на голых девушек, а я глажу железяку. Но тут мой взгляд упал на открытую дверь, и я увидел то, что не было видно Валере – приближающуюся физкультурницу с сыном. На мой крик, заглушаемый грохотом дизеля, увлеченный процессом Валера не отреагировал, а бежать к нему было уже поздно. Тогда я схватил какую-то гайку и метнул в него. Валера взвизгнул от боли и, возмущённый, повернулся ко мне, а я показал ему на дверь. Тот всё понял и успел отпрыгнуть.
   И вот, свечу я фонариком, а студентка из нашей компании пальцем наносит краски на физиономию Валеры. Через пять минут он уже индеец индейцем, и мы уходим, предвкушая завтрашнюю веселуху. Валера окончил курсы горно-туристских инструкторов и был помощником и замом нашего главного альпиниста Миклашевского. Завтра утром мы выходим в поход, и Валера должен будет предстать перед строем и проинструктировать коллектив, а увидеть себя в зеркале он не сможет, так как умываться мы ходим на речку.
   Этот сценарий ломает Миклашевский, который приходит будить Валеру, чтобы тот успел до завтрака получить продукты и снаряжение. Я тоже просыпаюсь и вижу на соседней койке Фантомаса – синяя-синяя рожа без каких-либо признаков вчерашней палитры, до сих пор не понимаю, как это могло произойти.
 – Ты чего такой синий? – удивляется Миклашевский .
 – Вот такой?– спрашивает Валера, поднося к лицу такие же синие руки.
 – Да.
 – А это мы с Борей вчера по кухне дежурили и картошку чистили. А в ней крахмал. Он синеет, вы что не знали?
 – Нет. Первый раз слышу.
   Миклашевский уходит, а Валера бросается ко мне:
 – Покажи руки.
 – Вот.
 – Странно, не синие, а ведь ты тоже картошку вчера чистил.
 – И что?
 – А в ней крахмал. Он должен был посинеть.
 – Это если бы я руки йодом полил. Синий цвет – это реакция крахмала на йод.
   Тут возвращается Миклашевский с зеркальцем и подносит его к носу Валеры. Увидев свою фантомасную рожу, Валера молча хватает мыло и убегает. На построение он приходит уже чистым – отмылась всё-таки несмываемая краска.