Сквозняк

Посвящается моей любимой подруге Ленке, мне, и всем кто почти дожил до пенсии...( Но это не точно)


Она стояла у окна, Лена, пятидесяти двух лет, с лицом, на котором годы вырезали морщины словно иероглифы неведомой цивилизации. За стеклом кружился ноябрьский снег, но ей чудилось, что это пепел. Пепел сожжённых идеалов, пепел страны, которой больше нет. Рука её дрогнула, коснулась холодного стекла — и вдруг, будто сквозь время, она ощутила прикосновение той, восемнадцатилетней, что когда-то клялась у мраморных стен музея Революции. Клялась жить по совести, строить, верить... Но сквозняк истории сдул её клятвы, как пыль с алтаря забытого Бога. 

Она родилась в 1973-м, в эпоху бетонных домов и парадов, где даже воздух пах надеждой. Отец, инженер со значком депутата местного созыва на пиджаке, учил её: «Жизнь — это стройка». Мать, учительница литературы, шептала на кухне стихи Ахматовой, пряча их от соседей. Лена верила в оба мира — и в марширующие колонны, и в тайные строчки о любви. Но главное — верила, что её жизнь будет кирпичиком в здании коммунизма, в здании где лучшее, светлое будущее, без зла,  и с  верой в высшую справедливость равенства и свободы...

А потом пришёл 1991-й. Ей было восемнадцать — возраст, когда душа ещё не знает, что такое предательство. Она тогда  смотрела в это же окно , в подвенечном платье, высматривая где же идёт её жених, что бы теперь уже вместе , как их родители, стоить дорогу в светлое будущее, будущее в коммунизм ?  А увидела , как снимают красные флаги со зданий, будто срывают струпья с живой плоти. «Это временно», — говорили гости на свдьбе. «Теперь мы свободны, наконец-то подул ветер перемен», — в ответ кричали другие , под "Черемуху белую" , модного августовского шлягера 91 года....
 Но свобода оказалась голодным зверем, рыскающим по разграбленным заводам. Отец, лишившись завода, запил. Мать умерла от инфаркта, не выдержав очереди за хлебом и обрушившимся на её сознание потоком лжи и отрицания всей её жизни.
А Лена... Лена рожала первого сына в квартире без отопления, завернув его в платок, подаренный матерью на шестнадцатилетие. 

Девяностые. Какое ёмкое слово — будто звук ломающихся костей. Она торговала на рынке китайскими куртками, пряча лицо от бывших одноклассников, ставших «новыми русскими». Ночью, кормя младенца, слушала, как муж, бывший учитель физики, считает в уме долги. «Сквозняк, — шептал он, — сквозняк выдул из нас всё. И душу тоже». Однажды он не вернулся домой. Его нашли спустя неделю...Нашли в серой подворотне Васильевского острова,  с пустым кошельком и пулей в виске. 
Она выживала. Не жила — выживала, как зверь в клетке, лижущий собственные раны. Второго сына рожала уже вдовой, под завывания коллекторов за дверью. «Вы — поколение перестройки, — шипел врач, принимая ребёнка, — вам  бы дворы мести , а не голытьбу плодить, всеж пользы было ». Но она плодила, понимала все , но не убила. Не была наша Ленка убийцей. Любила. Кормила детей макаронами с сахаром, рассказывая им сказки о стране, где люди верили в братство. 

Теперь, в пятьдесят два, она считает не годы, а долги. Полтора миллиона, то, что бы ей удалось получить от государства , если бы она вышла на пенсию в 55 лет. И тут не случилось, то ли ветер перемен, то ли сквозняк, теперь уж все равно , всё одно - сдуло...Цифра, за которой — тысячи ночей без сна, сотни унижений, десятки расписок с дрожащим подписью: «Елена Петровна». Пенсия маячит впереди, как мираж в пустыне — знает, что дойдёт, но не верит, что напоит. 

«Был ли смысл?» — спрашивает она у темного окна тишину. В квартире, где пахнет сыростью и лекарствами, где звучит эхо из музея Революции: «Клянётесь ли вы...». Нет, не клятвы были ложью. Ложью оказалось всё, что пришло после. 

Она подходит к шкатулке, где хранит пожелтевший комсомольский билет. Рядом — фотография сыновей: один стал врачом, другой учит историю. «Мы выжили, — говорят их глаза. — Ты нас выходила». 

И тут она понимает страшную правду, ту, о которой писал Достоевский: смысл — не в зданиях, не в идеях, не в деньгах. Смысл — в том, чтобы, пройдя сквозь ад унижений, сохранить в себе искру, которая обжигает даже сквозняк истории. Её жизнь — не строчка в учебнике. Это — пощёчина времени, которое хотело её сломать. Это — тихий бунт матери, тридцать лет кормившей детей не ненавистью, а любовью. 

За окном воет ветер. Но теперь ей слышится в нём не сквозняк, а голос. Голос тех, кто, как она, выстоял. Они не герои — они щепки в потоках эпохи. Но именно из этих щепок, обугленных, покорёженных, время тайно сплетает плоть новой земли. 

И, может быть, когда-нибудь её правнук, читая в учебнике о конце XX века, вдруг почувствует как  сквозь сухие строчки,  пробивается тепло. Тепло рук прабабушки, которая в самые холодные ночи прижимала к груди жизнь, отказываясь отпускать её в небытие, веря в наивысший смысл, смысл её неукротимой любви...
Такова её победа. Негромкая. Неузнанная. Вечная.
Мы живые, рождённые в семьдесят третьем году...

Посвящается всем рождённым в эпоху перелома ...