Дама в белом рассказ

                Дама в белом  или вечера в глуши
Я был тогда молод и счастлив. В то лето мы поехали к моему дяде в поместье, то было приглашение – и нельзя было отказать. Никак. Я быстро попрощался со своими подружками из варьете и выехал в деревню поздно вечером. Мне было тогда так весело переживать новые ощущения от возбуждения новыми романами, и чувства захлестнули меня, как лавина или как океан. Впрочем, зачем об этом я пишу? Нужно быть скромнее. Тем более, времени у нас мало. А читатель рвется в бой. Ему подавай развязку повести и все! Итак, дорога шла возле озер и лесов, так как глушь, куда я собирался проникнуть, был спрятана очень хорошо от посторонних глаз. Я начал было подъезжать к одинокому хуторку, называемому деревней издревле, как ко мне подбежали крестьяне с косами и потребовали ответа, кто я и откуда и почему еду к ним… Подобные осторожности возбудили во мне подозренье и страхи… Я не ожидал увидеть в глуши отряд молодых защитников Руси. Мой кучер осадил лошадь и прикрикнул на толпу, чтоб она не шумела. Он тут же объяснил, что я будущий хозяин Пустогорок и что я ничем не причиню крестьянам обиды или зла. Вроде бы толпа успокоилась. Но не сразу. Я даже не смел слова вымолвить. От страха. Но после этого водружения тишины я немного преобразился и сразу резко проговорил: « Друзья мои. Здравствуйте!». И, сделав театральный жест рукой, я снял свою столичную шляпу. Крестьяне начали было извиняться, и,  потупив глаза, разошлись кто куда. Но я не был намерен выслушивать всякий вздор и приказал кучеру ехать быстрее, чтобы не рассердить дядю, который, видимо, уже заждался у камина. И около мельницы, как только мы объехали озеро, увидел я примечательное явление или факт, даже не знаю, как и сформулировать свои мысли. У куста орешника молодая и мне незнакомая дама, одетая в белое платье, прикрывалась темной вуалью и настороженно всматривалась сквозь пенсне в мою фигуру, как если бы была мною чрезвычайно заинтересованной… Рукой она держалась за рябину. А около нее крутился белый пуделёк, тявкающий на меня с отчаянием разъяренного льва. Я приблизился. Мы подъехали, и дама засмеялась. Да так сильно, что у меня невольно душа ушла в пятки от страха, как бы не прослыть в эдакой глуши странноватым субъектом, который бы опасался дам и вообще женщин…. Она давала мне понять, что именно  я в их глуши достаточно смешное явление. Я понял это по ее губам, которые будто говорили: « Какими судьбами в нашей дыре… да такой франт. О- ля-ля!»
Мне пришлось привстать и осанисто представить свою личность. Я отрекомендовался как племянник князя Щедринского. Дама залилась смехом и в этот раз. Она скинула вуаль, открывшую ее прелестное белое молодое лицо, затем взяла на руки пуделя и, отвернувшись к рябине, проговорила: « О Боже мой! Николя!... Как ты изменился!». Хохот не дал ей возможности договорить, и она бросилась ко мне в объятия. Я и дух перевести не успел, как ее губы поцеловали мои, а руки соприкоснулись так, будет товарные поезда на дальнем вокзале. И в тот миг, когда она насмешливо опрокинула в меня свой черносливовый взор, я вдруг осознал и понял, что это моя кузина, о которой я и забыл думать в течение десяти лет отсутствия в деревне. Это война и учеба разъединили нас. Но, собравшись с силами, я прослезился, не выпуская кузину из моих крепких объятий. Мы сели в мою коляску. Пели птицы. В тишине слов не требовалось, чтоб описывать наши чувства. Мы не могли наглядеться друг на друга. Кучер окрикнул меня. Я опомнился и приказал ехать. Кузина посадила пуделя рядом с собою. И мы облокотились друг на друга. Дыхание ее сливалось с моим, и я не дал бы и полмиллиона золота за иное мгновение счастья, которое переполнило нас, двух родственников, так долго в разлуке ничего не знавших о наших судьбах. Когда колокольчик перестал заливаться, коляска подъехала ко двору Щедринских. Из дома выбежала свора слуг, а дядя ковылял ко мне на своем костыле, так как не мог передвигаться иначе после Крымской войны. Вся дворня и все слуги столпились у ворот, а жена дяди, Фекла Марковна вынесла из сеней пирог вместо каравая хлеба и квас. Таков был обычай их дома. Встречали гостей так, как умели. Без фасона. Попросту. Я спустился с коляски. Моя дама в черном, а вы уже догадались, что ее звали Настей или Анастази, оперлась на протянутую мною руку, и спрыгнула вниз на землю с несмолкающим хохотом. Вся округа залилась смехом. Это было свидетельство радости и гостеприимства дома, в котором прошло все мое детство.
 Дядя, будучи отставным полковником, подошел ко мне по всем полагающимся порядкам и в соответствии с правилами военного этикета, вытянулся и громогласно произнес фразу, которой он встречал всех родственников: « Здравия желаю, Ваше высокоблагородие, господин родственник! Разрешите начать парад? Прошу погостить … и милости просим. Желаю здравствовать, али вы не расслышали…?» Затем он крепко обнял меня, поцеловав три раза, как и полагается христианам, а после этого взял за руку Анастасию и повел нас обоих в сени своего пышного дома, возвышающегося над холмом, усеянным кустами сирени и черемухи. Войдя в гостиную, мы увидели накрытый стол, возле него стояла челядь, еще как-то сводящая концы с концами после реформы 1861 года, но преданная барину и не желающая расходиться. Жили князья бедно. Однако званых обедов не отменялось никогда. Экономили на балах и светских раутах. Но принимали они гостей всегда чинно, благородно и со вкусом, поскольку слуги их способствовали продвижению идей капитализма, а крестьяне, которые сами хорошо продавали овощи и фрукты о господах не забывали и каждый раз норовили и им преподнести то, что оставалось в избытке от продажи на рынках Владимира. Они испытывали благодарность и проявляли такое уважение к бывшим своим хозяевам только потому , что те безо всякого выкупа их освободили от крепостной зависимости и снабдили всем необходимым для предпринимательской деятельности. В таком случае выпить и закусить у князей было всегда в избытке, даже на обучение Анастасии в университете могли они накопить некоторую сумму. Торговля шла хорошо у крестьян, которым фермерство подошло как нельзя лучше изо всех занятий. И поэтому выручку они делили надвое – что-то себе оставляли, а что-то приберегали для господ. Подобный вид хозяйствования был весьма необычным и удивительным. И об этом даже начали писать в газетах. Хотя князей это вообще не волновало. Они даже и не думали о том, на что жить, так как бедность и отсутствие проблеска в их делах приучили их стоически принимать все происходящее. Во время обеда Фекла Марковна выспрашивала меня об учебе, о войне, о моих приключениях. Я , конечно, сразу же бросился рассказывать о своих подвигах в Крыму, про то, что спас генерала от смерти прикрыв собой снаряд, оказавшийся пустой бутылью от вина, брошенной в генерала хулиганами, переодетыми в английские костюмы. Травма головы была уже не видна. И все снова порадовались, что им будет что рассказать на приеме у губернатора: ведь у них и новостей –то не было в помине. Анастази слушала долго мои рассказы и почти ничего не ела. После тоста за здоровье императора нашего Александра Третьего, слуги разошлись, а хозяева откланялись и пошли поспать после обеда. Нас пригласили в сад – там было приготовлены  варенье и чай. В беседке был душно, и мы с Анастасией ушли, не притронувшись к чаю, к реке, которая опоясывала холм. Я слышал, как бьется ее сердце. Я видел, как она заламывала руки, волнуясь. Но я не  решался заговорить первый. Надвигалась гроза. Птицы умолкли. Уже у самой реки Настя повернулась ко мне лицом и произнесла, заплакав от счастья. « Как же давно я мечтала с тобой свидеться и снова с тобой поговорить! Как я молила Богу, чтоб ты вернулся и стал мои заново! Неужели ты не слышишь и не видишь, что я … как разрушенная крепость… как опустевший сад – меня нет, нет меня на этом свете, так как ты далеко, далеко…от меня и от моей любви.. Да. Не мешай мне говорить…» Она присела на скамейку у воды. Я было хотел возразить ей, но не смог. Я понял, что тоже давно был влюблен. Но самообман и невозможность любить кузину стояли запретным кордоном между мною и этою очаровательной обольстительницею…. « Я давно ждала момента признаться вам первой… тебе… потому, что невыносимо и больно обманывать себя. Да – ты мною так любим, как будто я твоя рука или нога…» Она засмеялась – но после этого сильные рыдания сковали ее грудь. « Я прошу извинить меня. Я не писал и не давал знать…. Но я боялся вас потерять…» - проговорил сквозь слезы и я. Она промолчала. Взяла мою руку и поцеловала. Затем внезапно она поменялась в лице и фигуре – уже иная осанка появилась у нее и даже иная интонация прозвучала в ее театральном голосе. « Я очень благодарна вам… тебе.. за визит и за вашу… твою… извини – любовь и страсть ко мне. Но… прошу оставить меня и не приезжать сюда. Я умоляю. Ради нашей дружбы, Николай Иванович. Коля…!» - она онемела и снова разрыдалась. « Почему ты гонишь меня, ты ведь любишь меня, как и я?»- спросил я,  вытирая слезы из глаз.  Она перестала плакать, холодно посмотрела на меня и – будто приговор – произнесла шепотом: « Я слабая. Мы родня. Ты брат мне. Как возможно?.. .. как мы и брак?  и пожениться нельзя… ведь нельзя…!Поэтому я предлагаю расстаться. Осенью я выхожу замуж за Иверского. Ты его не знаешь… Но он предан мне. Вдобавок он мой любовник. Да. Я тоже не святая!». Она встала – протянула мне руку для поцелуя, а потом – убежала… убежала навсегда… оставив вуаль на скамье… я плакал, мне никто не мешал, никто меня не звал… и только раскаты грома предвещали мне иную судьбу, наполненную любовью к уже чужим женщинам, пророчили мне тяжкие муки от потери своей первой любви, пусть даже и к родственнице…
За вечерним чаем она спела мне романс, подошла и обняла меня, поцеловав в лоб, как покойника, улыбнулась так, как обычно на Монмартре прощались с очередным клиентом девушки-певички, и ушла спать. Я было что-то рассказывал дяде, чтоб он ничего не понял и не узнал о нашем расставании у реки. Однако он радостно пожал мне обе руки и произнес: « Не переживай и не волнуйся. Скоро я приеду в Москву и не один. Твоя печаль никому тут не нужна. Пора и твоем гнезде подумать! Собирайся в дорогу. Жди меня к осени. Да не вздумай застрелиться. Наша-то Настюха впервые –то влюбилась по-настоящему. Нашла,  видишь ли, выбрала себе доктора. Говорит, надобно служить обществу. Хватит жить ради себя… Вот и ты не поминай нас лихом,… не обессудь. Стерпится слюбится! Подыскал я тебе кое-кого…»  После этих слов я почувствовал себя так, будто меня обдали кипятком. Делать было нечего! Стыд и гнев мешались во мне с тоской и с обманом всех надежд. Но я умом я понимал, что роман этот никуда привести нас и не мог. Стоило прекратить юношеские мечтания и заняться выбором невесты. Супружество, которое я находил единственным выходом из сложившейся ситуации, было выбрано мною в качестве мести. Анастази со временем поймет, кого она теряет и от кого отказалась. Да. Эти слова крутились в голове моей, а в это время вся дворня и все слуги уже начали собирать меня домой, оформив все запасы и подарки и разложив их по чемоданам. Я написал записку Анастасии, что буду любить ее всю жизнь, а в душе моей какой-то ангел говорил, что это ложь и неправда. Я давно уже был не невинный мальчик. Мне оставалось только попрощаться и уехать. Провожать она меня не стала. Видимо, ей тоже было стыдно…или больно…
 Я сел в коляску, поцеловал дядю на прощание, поблагодарил дворню и всех слуг за хлопоты, а затем укатил в свою столицу с жадным желанием отомстить гордой кузине и жениться во что бы то ни стало на дворянке, которая ничем не была бы хуже или глупее ее. Тем более там меня ждали все подружки бурной юности, которые не пели романсы, а знали свое женское дело…
Осенью дядя представил мне княжну Белоярцеву. Ей было двадцать лет. Имя она носила обычное – Наталья. Но все  в ней напоминало мне Анастасию, -решительность, открытость и загадочность. Она то улыбалась, то готова была плакать. Ее невинность сквозила отовсюду. Она волновалась и смущалась даже тому, что в танце мужское тело напрягалось и придвигалось к телу женскому всего лишь по инстинкту обладания и желанию любить. Что я мог с собой поделать? В танце ее грудь и бедра разожгли мои желания и скрывать это было невозможно. Наталья была умна и порою говорила со мною, как будто предлагаю надежду и веру в будущее. Она вела меня к какой-то цели, настоящее местоположение которой не было известно никому, кроме нее. Она давала ту опору мне голосом и словами, о которой я давно мечтал. При всей ее элегантности и утонченности она не боялась сама работать в саду и по дому, что было так забавно и даже странно. Но род ее – обедневший и старинный – привык к трудностям быта, и поэтому она с удовольствием слушала о моих хлопотах и заботах, которые были мною устранены в моем поместье. Она так же хорошо пела, как Анастасия, она так же танцевала, как моя любимая кузина, но никогда я не мог заметить в ней ни игры, ни превосходства, ни снисхождения пресыщенной в любви дамы… Она была как неизведанная целина, которую я  был способен вспахать по своему усмотрению. И гордости и смелости в ней не было. Она тиха уходила от ответов, если видела, что я жажду сам решать дела. Эта ее готовность жертвовать собой умиляла меня и покоряла сильнее, чем неутолимая страстность и энергия Анастасии. В нашей паре я ощущал себя не жертвой, как было ранее, но хозяином положения. И дяде это тоже нравилось, хотя он и не показывал вида, что смог женить еще одного помещика на славу. Однако однажды между нами случилась размолвка и ссора, после которой мы уже никогда не  испытывали ревность или обиду по отношению друг к другу.
 Перед самой свадьбой Наталья пригласила меня в примерочную ее модистки. Ей нужен был совет мой и мнение о платье, отобранным для венчания. Я знал, что наступит этот момент. Но я и догадаться не мог, что она выберет для самого торжественного события в нашей жизни. То, что меня заставило замолчать и испугаться, было неожиданным и даже очень обидным. Белое, прекрасно скроенное платье, напоминающее мне Анастасию, украшало Наталью и облегало все ее замечательные формы. Невеста сияла от счастья. Модистка пела ей дифирамбы, а я стоял остолбеневший и не знал, что и отвечать… Впервые я расхотел жениться. Но возвращаться в холостую жизнь было уже поздно. « Милая моя! А нельзя ли поменять как-то цвета или добавить сюда розового или голубого…? Мне кажется, ты уже не обижайся, это слишком старомодно и шаблонно… стереотипно… я верю, что ты достойна лучшего!»- сказал я со смущением и отвращением к собственной памяти о первой люби. « Ты знаешь, а я думаю, нет, я уверена, что ты прав, Николя… Это платье слишком увесистое и вычурное.. да и белый без оттенков – это уже старо!»- согласилась моя будущая супруга. Жена в ней так гордо вытеснила любовницу, что я уже волновался,  выдержу ли с такой женщиной я все годы долгого брака… Однако , как только Наталья сняла и поменяла платье на более сказочное с бело-синими узорами, как сердце мое успокоилось и начисто позабыло о прошлом. Затмить красотою – вот задача дамы. И это Наталье удавалось больше всего!
Через неделю мы сыграли свадьбу, а на венчании все только и говорили о том , что платье Староярцевой победило своей оригинальностью и красотой платье Щедринской. Если Наталья не затмила образ Анастази в моем сознании, то я бы никогда не женился. Расставание с узиной был травмой для меня, а Наталья стала способом излечиться. А настоящая любовь приходит постепенно к супругам. И не всегда нужно рассчитывать на чистое сердце или родственность душ. Будущее требует от нас опоры, поддержки и смелых решений. А испепеляющая страсть губительна и порочна. И сердцу иногда приходится приказывать.Правда, оно само их ждет и само жаждет обновления и перемен в душе…
Я и теперь счастлив с моей Натальей. Отныне не думаю о реке, о холмах, о романсах… Меня питает ее любовь, словно и не было никакого детского романа с кузиной… и пуделя тоже не было… Наверное , это и есть семейное счастье: понимать новое и благодарить Бога за каждое мгновение жизни в паре с истинно любящим Вас человеком!
 Долгополов Алексей Викторович. СПБ. 2025 год.