Ритм поворота

(Драма в 4-х действиях, в которых повествуется о последних военных месяцах 2023 года, участником событий которых мне было предназначено оставаться).

«Умирая, бабушка Нора – и этого от меня не скрывалось – подписала завещание, в котором дарила три четверти своей квартиры мне, а четверть – Яковке».

« - А это у тебя, собака, от чего?
         - Да так, - сказала собака.
         - Да что так?
         - Да так, от цепи. Днем я ведь на цепи сижу, так вот цепью и стерло немного шерсть на шее».


                ПРОЛОГ:

«29-го марта я объявил положение об управлении областями, занимаемыми вооруженными силами на Юге России.

       ПРИКАЗ Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России № 2925.
       Г. Севастополь, 29-го марта 1920 года.
Объявляю положение об управлении областями, занимаемыми вооруженными силами на Юге России.
Правитель и Главнокомандующий вооруженными силами на Юге России обнимает всю полноту военной и гражданской власти без всяких ограничений. Земли казачьих войск независимы в отношении самоуправления, однако с полным подчинением казачьих вооруженных сил Главнокомандующему. Непосредственно Главнокомандующему подчиняются:
     помощник Главнокомандующего,
     начальник Его штаба,
     начальник военного управления,
     начальник морского управления – он же командующий флотом,
     государственный контролер,
     начальник гражданского управления, ведающий: внутренними делами, земледелием и землеустройством, юстицией и народным просвещением,
     начальник хозяйственного управления, ведающий: финансами, продовольствием, торговлей и промышленностью и путями сообщения,
     начальник управления иностранных сношений.
Все эти лица составляют при Главнокомандующем совет, имеющий характер органа совещательного.
               Генерал-лейтенант барон Врангель.

Приказ этот я издал по предварительному соглашению с атаманами и председателями правительств Дона, Кубани, Терека и Астрахани. Наконец, Главнокомандующий в отношении подведомственных ему казачьих войск получил полную мощь и нахождению в рядах армии казачьих частей, хотя бы и разных войск, но на разных основаниях, был положен конец. Этот приказ впервые ясно и определенно поставил вопрос о диктатуре.


                ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ:

Действующие лица:
Николай Яковлевич М я с к о в с к и й, композитор.
М а л а н ь я, сестра Н.Я. Мясковского, помешанная.

На сцене:
Необжитая, но просторная комната с красным мебельным гарнитуром, в углу – кровать, большое узкое окно, за которым – Колокольный переулок. В приоткрытую дверь видно продолжение квартиры, полутемно. На стене – календарь, где большими арабскими цифрами написано «22», но месяца не разглядеть. Маланья лежит на кровати, Николай Яковлевич стоит у трельяжа и держит какие-то напечатанные листы. Время – вечер.

М я с к о в с к и й:
Сестра, вот мы и разместились:
Здесь одиноко, хорошо.
Под этот шкап – в таком же стиле –
Я и комод сюда нашел…
С утра ввезут. Какая башня
Там, за окном, шагах в двухста…
Аскеза, тишина – не страшно.
Страшна людская суета.
Ведь ты считаешь так же, правда?

Шуршит листами бумаги, разворачивая их:
Открой газету, ужаснись.
Погоня и собачья травля –
Вся эта жизнь.

Не спеша прочитывает вслух, отрывками, написанную статью, где подвергается суровой критике одно из его новых сочинений, 12-ая симфония. Вздыхает. Уходит за сцену и возвращается с подносом, на котором небольшой сервиз – фарфоровый чайник и две чашки – себе и сестре.

М я с к о в с к и й:
На улице такой тяжелый,
Такой глубокий снег! Октябрь!
С дубов осыпался весь желудь,
И птицы улететь хотя б
На юг успели… Вот так месяц!
Давай согреемся ко сну,
Напьемся чаю, вечер встретим,
Ну а потом тебя одну,
Увы, оставлю ненадолго…
Работы много у меня.
Когда в порядке с чувством долга –
(Усмехается)
Ни дня, себя не показня,
Не проживешь… Ну что, ты сдюжишь?
Наутро буду. И комод.
Спокойно спи, мой друг недужий,
Никто тебя не украдет.

Открывает дверцу шкафа, начинает аккуратно подготавливать одежду для похода в Консерваторию. Сестра молчит и наблюдает за его неторопливыми движениями.

Он продолжает говорить:
Не надо бегать от событий!
Когда вернешься – не простят…
Все люди, вещи – право быть их –
Как стрелки на часах, блестят.
Вот я уйду, а ты останься,
Закатный веер, кружева,
Со мной беда какая станься –
А ты лежишь зато, жива.
Однообразие покоя
Научит время различать,
А небо давит, городское,
Как тут смолчать…
Кружатся плитки на обоях,
И симметричен лист в окне,
Молчание, как шум прибоя,
Его услышат те, одне,
Чьи взоры неподвижно смотрят
На противоположный дом –
На высветляющийся мостик –
И утро в нем.

Подходит ближе к кровати сестры, поправляет кружево на изголовье, выходит в коридор из комнаты.

За сценой:
Равномерно-тускло-подсвеченной улицей Мясковский направляется пешком в ночную Консерваторию. По сторонам тротуара его сопровождают тщательно подстриженные черные кусты.

М я с к о в с к и й:
След мой останется здесь, на песке,
Травка за травкой колечком сплелась,
Плоти осталось в одном волоске,
Станция следующая – сдалась.

Делает поворот против часовой стрелки. Движется дальше.

Ангел из плоти той вышит в степи,
Дух его плачет, колеет в пути,
На разлинованный люк наступи,
Новый подсвечник под ним освети.

Продолжает идти, напевая дальше на ту же ритмику тихим вокализом. Улица поворачивает вправо, и открывает по пути своего следования черные ходы – запасные подъездные двери, располагающиеся на торцевых ребрах во всех домах.

Ты не смотри, не гаси, не мечи,
Семь четвертей без одной, без одной,
Выставить глазу от глаза мечи,
Кто приторговывается волной,
Скатерть замшела, под ней – караван,
Я доскажу наперед, наперед,
Там, под чертогом – есть озеро Ван,
Кто его в правой горсти соберет…

На сцене:
Консерватория ночью. Широкие ступени лестницы, безлюдие. Сонная охрана передает Николаю Яковлевичу ключи от его кабинета, засыпает дальше. Мясковский поднимается, но прежде чем завернуть к себе, позволяет себе проведать, как обстоят дела в зале. Ручка двери щелкает перед его приближением, кто-то отворяет замок изнутри, но когда Николай Яковлевич заходит внутрь, то у самой двери никого не наблюдает, а видит, как на закрытой крышке клавесина сидит по-турецки едва дышащий черкес с очень большими и очень выразительными глазами, и смотрит прямо на него.

      Ч е р к е с: Ты вспоминаешь?
      М я с к о в с к и й: Вспоминаю.
      Ч е р к е с: О чем же там? Предполагай…

      М я с к о в с к и й:
Мы шли тропой. Тропа лесная.
Ты звался, вроде, Улагай.
Там пели птицы, птицы, птицы,
И череп крался меж ветвей,
В его бездонные глазницы
Просвечивался мой трофей –
Такая чаша на веревке,
Как полуморда у быка.
А снизу – божие коровки
Пищали из-под каблука.
Мы шли вперед. Тропа ветвилась
И уходила из-под ног.
Как будто чувство отравилось,
Везде мерещился подлог.
А дальше – вышли к морю. Яхта
Качалось бело по волнам,
И от нее пробирка яда
Плыла, покручиваясь, к нам.
Я стал кричать: «Остановитесь!»
Мне подражали голоса.
На пляжа каменной орбите
Лежало море, как коса.
И мы пошли, за хвост хватаясь,
Под воды солнце завлекли,
Открылась внутренность витая,
Там был конец большой мели.
Потом я оказался дома,
Сосед мой молотком стучал,
Он приколачивал гнедому
Копыто, в общем, выручал…

Ч е р к е с:
Довольно! Здесь остановиться!

М я с к о в с к и й:
…Здесь… здравствуй… здание… Сдаюсь!
Мне – подневольно-вольной птице
Не знама грусть…

На сцене:
Маланья, оставшись одна в комнате, встает с кровати и подходит к окну. Фонари на улице не зажжены, улицу видно плохо, а видно в основном только противоположный дом, в точности расположением окон копирующий их собственный.

М а л а н ь я:
Там были ели, ели, ели,
А комнат, комнат – было три.
На каждой вороны сидели,
И голосили до зари.
Ненастный день петлял кругами,
В окно – боялись заглянуть.
И под недвижными коргами
Сидений им не шевельнуть.
Та бабка – с лестницей у края,
Была подвязана накрест,
Та, возле сундука, вторая,
Как будто постоянно ест,
Так гложет челюстью. А третья –
Лежит, дровами подперта.
Весь дом заканчивался клетью,
А дальше – поле, и цвета.

Раздается трель дверного звонка. Маланья выходит в коридор и пристально вглядывается в глазок. В комнате тем временем происходят не видимые ей перестановки.

За сценой:

М я с к о в с к и й, оставшись один в зале:
Едва заметно, еле видно,
Но, день за днем, не отвратить…
Луну, похоже, съели свиньи,
И больше нечему светить.

Стоит на паркетном полу, почти в кромешной тьме. Поворачивается, пытаясь на ощупь, по стенке, выйти из зала.

Ах, этот фокусник – ни спички
И ни окурка от него
Не подобрать: одни кавычки,
Как елочки, глядят мертво.

Пробирается к двери, к двери, стараясь не наступать на щели между полосами паркета. Выходит.

На сцене:
Маланья пытается заснуть, мучается, но пока на потолке комнаты не появляются первые полосы – лучи рассвета – не может успокоиться ни на минуту. Потом очень внезапно находит себя проснувшейся на другой кровати в другой комнате, где проживала когда-то ранее, и видит наставленные на нее из настежь оголенного окна зенитные прожекторы. В их свете образовывается престарая старуха, а точнее, ее голос, под звуки которого Маланья понимает, что превращена в скелет мертвого, и ощущает торчащие из своих бывших некогда плечей острые, как весла, кости.

Г о л о с:
Всё все знают, всё всем видно,
Ничего не скрыть от глаз.
И безродно, и обидно
Жизнь твоя во мрак сдалась.
Покосилась, укатилась,
Опрокинулась вверх дном.
Что же богу не молилась,
Черным опилась вином.
Свет на свете поседевший
Со стыду погас навек,
Ничего сто лет не евший,
Пал последний человек.
И гниют, гниют в могилах
Утренние голоса,
Им помочь никто не в силах.
Поменялись полюса –
Север на Югу растаял,
Юг на Севере замерз.
Что ж ты глазка, как святая,
Устремила на ковер?
Этот цвет четырехгранный
Вышит здесь для чистых душ,
Им он служит, как охранный,
Вьется по стене, как уж.
Ты же – бросила дорогу,
Отдала за сто рублей,
А рубли – все видно богу,
Превратились в голубей.

Маланья оказывается снова в том же месте, на котором ложилась спать. Слегка меняется только время.

За сценой:
Мясковский сидит в своем кабинете за роялем и импровизирует темы, занимается поиском материала для новой симфонии. Он страдает этим, так как испытывает побуждение написать об одном, но все вокруг и в нем самом словно сопротивляется этому, не оставляя ему выбора, кроме как коснуться развития чужеродной навязанной темы.

М я с к о в с к и й:
Где поезд? Поезд мой прощальный?
Я раздвигаю кирпичи
Колонны вышней, безначальной,
И слышу голос: «Замолчи».
Как будто музыка, как спица,
Удерживает чей-то сон,
А бедным узникам все снится;
Но этот кто-то – где же он?
Не я, не я, не эти руки
Нагородили кирпичей.
Тончайший ток смертельной скуки
Отпущен в радостный ручей.
И предрассветные скамейки,
Родные рощи юных дней,
Как будто силятся… Не смейте!
Не смейте говорить о ней!
Под лампою месопотамской
Московский скромный уголок,
Где ветер малодушный, хамский
Не обнаружит мой залог
До времени. И без пристрастья,
Без доблести и без венца
Чужому призрачному счастью
Я строю замок без конца.

За окнами начинает сереть рассвет. Мясковский собирает партитуру, выходит из-за рояля, и, отрывая кусок алоэ от цветка, стоящего в горшке на подоконнике, выходит, запирает дверь, спускается по холодной и все такой же тихой и безлюдной лестнице, где внизу на входе дремлет будка с охраной. Идет пешком по направлению к дому.

М я с к о в с к и й:
Вот попадается навстречу
Пустой трамвай, привозит день.
Был птичий – будет человечий
Проулок. Не люблю людей.
Шагает грач, держа брилльянты
В отважном клюве, без сапог,
И мне меха его приятны,
И хлопья в черепе слепом.
Вот церковь – бледная разиня,
Стоит за гранями ворот.
Ее наверно поразили
Мои шаги наоборот.
Вот облако плывет, по-невски,
Жасминно-душно накренясь,
И крылья галок, цвета нефти,
Подпрыгивают, все лоснясь.
Изломами на тротуаре
Известный миру карнавал,
Становятся глаза по паре…
Я хорошо повоевал.

По мере приближения к дому Николай Яковлевич постепенно, сначала со спины, а затем и спереди, становится видим человеческому глазу, как обыкновенная дворовая птица семейства врановых. В собственную квартиру, где должна дожидаться его возвращения сестра, он появляется уже в полностью законченном виде, через приоткрытое окно.

М я с к о в с к и й:
Антар, антар! Чего столпились?
Дорогу гостю! И поесть.
Часы слегка поторопились,
И я зашел сюда, как есть.
А где сестра моя? Ночует?

М а л а н ь я:
Ночует здесь твоя сестра.

М я с к о в с к и й:
И ничего пока не чует?
Однако, хитрая игра!
Спокойно ль ночь прошла? Не снились
Плохие сны, пока твой брат
В исканиях гармоний силясь,
Прошел один досужий ад?

М а л а н ь я:
Мне снилась старая квартира,
И бабка, ведьма, надо мной
Рассказывала и чертила
Цветок и тетрахорд иной.




                ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ:

Действующие лица:
В П Н, Главнокомандующий,
Т р а у т л о ф т, помощник Главнокомандующего,
Ш т е й н г о ф, начальник его Штаба,
М е л ь д е р с, начальник военного управления,
А н н а, начальник морского управления, она же командующий флотом,
У р с у л а, начальник гражданского управления,
Ю с т и н и а н, начальник управления иностранных сношений.

На сцене:
Штаб Главнокомандующего на выезде на рекогносцировку. Пасмурное, затуманенное поле, раннее утро, холмы, поблизости лесополоса. По вырубке тянутся грандиозного вида опоры линий электропередач. В автомобиле с открытыми дверцами сидят ВПН и Траутлофт и пьют чай из блюдечка и сухое вино из фужера. Анна, Урсула, Юстиниан и Штейнгоф копают землю лопатами – роют окоп. Мельдерс расхаживает широко, глядя вниз.

Ш т е й н г о ф, смотря в бинокль:
Позиций вражеских не видно.
(Подумав):
Куда девался враг?

Ю с т и н и а н:
Пролез,
Как пирожковое повидло
С другого краю в тот же лес.

В П Н:
А что у нас по части конной?
Небесной части?

Ш т е й н г о ф:
Тишина.
Прямоугольностью иконной
Глядит копна, заражена.
Но к ней не подступиться точно.

В П Н:
Что, точно?

Ш т е й н г о ф:
Некуда точней.
Так беспардонно, беспорточно!
Но перевес пока на ней –
Той стороне. Не знаю, право,
Что будем делать по копне.

Ю с т и н и а н:
У них весь штаб такого нрава,
Что как-то боязно и мне.

А н н а:
Долой боязнь. Ты, знаю, было
Почище бабушки Яги
Заговорил у них пол-тыла.

Ш т е й н г о ф:
Потише! Вот вам и враги.
(Приглядываясь в бинокль):
Идет, идет, какой-то умник…
И тащит эдакий прибор.
К копне… Скрывается за угол,
Переступает сквозь забор…
Он тащит швабру. Боже правый!
На нем – мясковское лицо.
Но в целом путь – весьма корявый,
Придется ждать, пока свинцом
Запахнет новым… Огляделся.
Не видит нас. Но видим мы.
А вот опять куда-то делся…

Т р а у т л о ф т:
Получше просмотри холмы.

Ш т е й н г о ф:
Да, правда. Он уж под травою,
Ползет, как крот, у них там лаз,
Их, кажется, уже там двое…
И, кажется, ползут под нас.

В П Н:
Поедем! Шерсти набросайте,
Не забывайте.

Ю с т и н и а н:
Да, сейчас.

Ш т е й н г о ф:
Как на одном известном сайте
Прошли под нами, мимо нас.

Все садятся в автомобиль и спешно уезжают с этого места. Шерсть, оставленная на траве, начинает медленно разгораться зигзагами, потом поднимаясь все выше, и вскоре охватывает пламенем пирамидальные контуры опор линий электропередач. А на небе за их пылающими телами высветляются и держатся, не гаснут, какое-то время лики сурово глядящих идолов, принятые за узорные облака той малой горсткой очевидцев, что успевает их явление застать.

Ш т е й н г о ф:
Ну что, какие перспективы
У нас, как думаете кто?

М е л ь д е р с:
А эти лестницы красиво
Горят…

Т р а у т л о ф т:
Назавтра под мостом
Я их столкну.

У р с у л а:
Через Маланью?

Т р а у т л о ф т:
А через что же?

У р с у л а, вздыхая:
Это вы…

М е л ь д е р с, тоже вздыхая:
Вся жизнь ушла военной данью.
О, лучше б я был рядовым…

Т р а у т л о ф т:
Тот поезд следует на Адлер,
Агента вычислил уже.

Ш т е й н г о ф:
Она пойдет на это вряд ли…

Т р а у т л о ф т:
Пойдет.
(Мельдерсу):
А ты настороже
По левой стороне помчишься
И там угрозу отведешь.
Чуть что – листвой оборотишься.

А н н а:
«Н а ш   н о ж».

Т р а у т л о ф т:
Пускай «Наш нож». И этот поезд
Разрежет ровно посеред
Его. Да, пусть их будет двое,
Но ни один из них вперед
Бороться с нами не захочет.

Ю с т и н и а н:
Собачий лай из-за спины.
Уже подкатываем к ночи.

Ш т е й н г о ф:
Их ночи все перечтены.

На сцене:
Штаб Главнокомандующего в том же составе находится внутри одноэтажного многокомнатного здания, представляющего собой туннель из комнат, заваленных всевозможным барахлом. Посередине находится работающий старый музыкальный проигрыватель. Пройдя все комнаты насквозь, Юстиниан решает вернуться, чтобы его отключить. Мельдерс тем временем разговаривает с задней стенкой разобранного по частям устройства типа системного блока.

М е л ь д е р с:
Просторы Персии, ответьте,
Как мне унять свою тоску.
В Ширазе дождь стоит отвесный –
Я знаю это по щелчку
Переключателя. Но если
Исход войны решен уже,
Повырублены лики смерти,
И крови на моем ноже
Висит полкапли – почему же
Такая боль стоит в груди?
Душой цветов, душой оружий
Прошу я время: пощади.
Там мой покой, и на закате
Последний вылет боевой,
Где в каждой сводчатой палате
На каждом ромбе вензель свой…
Повязаны несметным долгом
Семь смелых душ, и с ними – две.
Но та, одна, ошиблась домом,
Колышется в ночной траве,
И тянет сон на дно могилы,
Но у могилы нету дна,
И время развернуть не в силах
Никто, покуда та, одна…

У с т р о й с т в о, человеческим голосом:
Стоять спиной к ночному лаю…
Дышать из ямы пустырем…
Ковер земли перестилая
Всенепременно поперек…
Раскладывать зубные бусы
В крестоматическую вязь…
Оспаривать чужие вкусы,
Не пререкая, что ты – Князь…
Дороги чистить от карбита,
Таскать за шеи мертвецов…
В цепи, на дребезги разбитой,
Искать сращения концов…

М е л ь д е р с:
Довольно, хватит, я собрался.

Ш т е й н г о ф:
Пора в атаку. Выходи.

М е л ь д е р с:
С такими я еще не дрался…

Ш т е й н г о ф:
Мы – «Одиссей», вы – «Саади»,
По-прежнему.
(Про себя):
Проходят годы…

На сцене:
Штаб Главнокомандующего на командном пункте Сираим-3 в составе ВПН, Траутлофта и Юстиниана. Наблюдают и координируют намеченную операцию внизу и одновременно следят за разворачивающимся воздушным боем, служащим для наземной операции в качестве прикрытия.

Ю с т и н и а н:
Пошла по четной стороне.

Т р а у т л о ф т:
Перевожу.

Ю с т и н и а н:
Насчет погоды –
Как подобает на войне:
Восточный ветер. Тянет гарью.
Опять, похоже, жгут коров…
Остановилась…

Т р а у т л о ф т:
Помогаю.

Ю с т и н и а н:
Навстречу продавцы ковров…
Проходят мимо… Испугалась.
Так я и знал. Уж вся дрожит.
Скажите, что предполагалось
На случай, если побежит?

Т р а у т л о ф т:
На остановке перехватим.

Ю с т и н и а н:
Вернулась в чувство… «Одиссей»
Заметил первый неприятель…
Идет по темной полосе…
Заходит в правильный автобус…
У двери – этот. Смотрят врозь.
Он вытащил из сумки сдобу
И вертит ею…

Т р а у т л о ф т:
Началось!..

На сцене:
Штаб Главнокомандующего в полном составе находится в штабной квартире. Бой окончен. Присутствующими подводятся итоги.

Ш т е й н г о ф:
Судьба моя – считать убитых.

Т р а у т л о ф т:
Моя – убитых воскрешать.

Ш т е й н г о ф:
Проветрить бы. Несет карбитом.

У р с у л а:
Тебе мерещится.

Ш т е й н г о ф:
Как знать…
У храма, там, под лопухами,
Остались наши…

Т р а у т л о ф т:
Не без жертв…

Ш т е й н г о ф:
Стена по-прежнему глухая…

Т р а у т л о ф т, указывая на дверь:
Она не столь глуха уже…

В помещение входит высокий человек с обеспокоенным выражением. На нем – что-то напоминающее пижамный костюм и почему-то бортовые наушники. В руке – большой пакет, доверху наполненный стеклянными бутылками. Они звенят, и человек всеми силами способствует их звону, то и дело перебирая пакет из руки в руку.

Т р а у т л о ф т:
Он здесь! По-прежнему сражает.
По-новому волнует кровь.
Все отдаляет, приближает…
Хитрец зрачка – месье Бомжовь!..

Гость продвигается глубже в комнату, со всеми здоровается за руки, держится при этом не весьма уверенно.

М е л ь д е р с:
Знакомы будем.

Ш т е й н г о ф:
Да, слыхали.

Ю с т и н и а н:
Читали даже…

Б о м ж о в, смущенно:
То – обман…

Т р а у т л о ф т, продолжая в том же стиле:
Роскошный, точно Каринхалле!
Свободный, словно дон Хуан!

Б о м ж о в, обращаясь ко всем:
Я рад сотрудничать бы с вами.
Я вспомнил многое, узнал…
Моря и скалы бушевали,
Когда я это вспоминал…
(Передергивается)
И в доказательство твердыни
Своей присяги я даю
Вот эти витязи младые –
(Протягивает Траутлофту пакет с бутылками)
На службу в Северном краю.

В П Н, к Траутлофту:
Ну что, берем?

Т р а у т л о ф т:
Подумать надо.
Уж очень длинный хвост за ним…

В П Н:
Для проницательности взгляда
Я взял бы.

М е л ь д е р с, торжественно, со слезами:
Здравствуй, Сираим!

Все берутся по кругу за руки.

На сцене:
Стоит несколько нелакированных, из светлого дерева, роялей, в прихотливом порядке. Анна протирает с них, а также со ступеней сцены, густую пыль. Из зала к ней приближается одетая в длинное фигура с наружностью пожилой дамы, кивает головой, проходит мимо. За дверью позади сцены что-то происходит, там явно много народу, доносятся голоса.

Г о л о с 1: Над ними делается контроль, чтобы в решающий момент стало ясно, смогут ли они совершить свой побег.

Анна слышит в нем голос ВПН, но она все же не до конца в этом уверена. Спустя короткое время толпа из-за двери врывается на сцену и в зал. Кто скачет, кто по-звериному орет, кто пляшет. Мельдерс стоит в стороне, опечаленный. Траутлофт и Штейнгоф ходят вдвоем по залу.

Ш т е й н г о ф:
Пора кое-какую правду
Открыть Маланье. Только как?
Она едва ли будет рада…
Держали, скажет, в дураках
Такое время. Впрочем, каждый
На этом месте бы взроптал.

Т р а у т л о ф т:
На этом месте? Скоро каша
Одна останется.

Ш т е й н г о ф:
Ты стал
К концу войны довольно резок.
Без жалости совсем нельзя.
Ведь вскоре ей еще в довесок
Предстанут старые друзья,
Но в новом качестве… Как будем
Все эти факты подносить?
Боюсь, весь город перебудим,
Так заведется голосить.

На сцене и по всему залу распаляется очагами дикая пляска с возгласами, дамы высоко поднимают подолы юбок, в разные стороны подбрасывают коленями, кто-то играет за одним из роялей. Мало спокойно стоящих в стороне. Воздух от напряжения краснеет, готовый вылиться в некую грозу. Из-за двери позади сцены выходит быстрым шагом ВПН, далеко начинает разрастаться звук сирены.

В П Н, Мельдерсу:
Иди во двор. Скачи к Маланье.
Твой конь готов.

Т р а у т л о ф т, ему же:
Тропа темна
Для неприятеля. Заданье –
Поведать, кто теперь она.

Ш т е й н г о ф:
Да не задерживайся.

М е л ь д е р с:
Еду.

В залу входит темно-гнедой в белых перчатках конь.

У р с у л а:
Как жаль нас, меченных войной,
Если взглянуть…

Т р а у т л о ф т:
Свою победу
Мы заберем любой ценой.

За сценой:
Мельдерс скачет на коне. Тьма кромешная. Конь при этом не спотыкается ни о какие камни, а даже словно подымается на небольшой зазор над землей. Шелестят по бокам невидимые крылья.

М е л ь д е р с:
Любой ценой. Кто знает цену
Тем лабиринтам под землей,
Себе уже назначил смену,
А сам готовится змеей
Уйти на отдых, в рай свой хладный
И темный рай, что для иных
Совсем не рай, а терем жадный,
Порабощающий их сны.
Дороги даль неизгладима,
Неизмерима под конем,
Подсчет копыт в поток единый
Перечисляется при Нем.
Дрожит земля, несется возглас
Чуть над землей, а выше – сон.
А ниже – просятся на воздух
Плененные со всем времен…
След мой останется здесь, на песке,
Кочка под кочкой – и новая жизнь,
Мы же уйдем, наконец, налегке,
Только до нового дня продержись.
Ты – не полковник и не генерал,
Я – был посланник оттуда тебе,
Тот поворот, что случился вчера,
Преобразится на всякой судьбе.
Даль открывает нелегкую даль,
Скачет ворона верхом на коне,
Спереди – радость, а сзади – печаль,
Ты различишь наши лица во сне.
Красный пузырь водяной поднялся,
Враг приближается, хочет взглянуть,
Смотрит, взирает, а дальше – нельзя.
Руку свою не спешит протянуть…

Мельдерс слезает с коня. Он уже – черная птица, ворона с костяным нерушимым клювом. Она входит в приоткрытое окно в комнату с красным мебельным гарнитуром.



                ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ:

Действующие лица:
М я с к о в с к и й, М а л а н ь я.

На сцене:
Все та же комната. Календарь на стене четко просвечивает цифру «22», но весь ранний снег за окном уже растаял, как это часто случается с ранним снегом. Оба сидят на кровати.

М а л а н ь я:
Есть, брат, на неохватных верстах
России господин стальной.
Он с четырех щелчков зовется,
А с виду – брат тебе родной.
Откуда-то меня он знает,
Все знает он и про тебя,
Про наши жизни сочиняет,
Что будет много лет спустя.
Вот он писал давно когда-то
По незапамятной зиме
Про изворотливого брата,
О выдумке и о змие.

М я с к о в с к и й:
Положим, он и мне встречался,
Тот прозорливый господин.
Но как бы он ни отличался,
Поверь, таков он не один.
А что тебе тот брат туманный?
Ужель вы виделись? Но где?

М а л а н ь я:
Мы видимся обычно в ванной,
В вечерней крановой воде.
Он говорил, что под снегами
Оленя режут пополам,
Подвешенного вверх ногами.
Он говорил, что я спала
И не заметила, как в мире
Произошел водораздел.

М я с к о в с к и й:
Водозабор. У нас в квартире
Один, похоже, не у дел.

М а л а н ь я:
Он говорил про ад из гжели,
Про ад из соли говорил.

М я с к о в с к и й:
Вот это вещи. Неужели.
Тебе он что-то подарил?

М а л а н ь я:
Да, подарил. Стальные зубы
На волокне, семи цветов.

М я с к о в с к и й:
Конечно, ты взяла. И ну бы
Сказала мне. Но я готов
К такому оказался, ладно.
Умалишенная сестра
Всегда обходится накладно.
(Глядя на часы):
Ну, ночь подходит. Мне пора.

Встает с кровати и начинает собираться в Консерваторию.

За сценой:
Мясковский по темному городу направляется не в Консерваторию, а в ту башню, что виднеется вдалеке из их окна. Там его ожидает небольшое общество. Мясковский поднимается на самый верх по выкрученной лестнице, замечает изменения на внутренних стенах.

М я с к о в с к и й:
Как побледнели эти стены.
Такое чувство, что зайду
И будет поздно. Перемены
Благодаря его труду
Настигли раньше. Беспокойно.
Пусть верят люди, что средь них
Не ходит ни один покойник,
Что мертвых – больше, чем живых.

На верху есть незаметная дверь, проходя в которую необходимо сильно нагнуться. За дверью внутри закругленной комнаты со столом его ожидают несколько.

О д н а  и з  н и х, оглядывая вошедшего:
Мясковский, вы заколебались?
Засомневались?

М я с к о в с к и й:
Я? Отнюдь.

В т о р о й  и з  н и х:
А кто огонь тогда убавил?

М я с к о в с к и й:
Я знаю армию одну…

В т о р о й  и з  н и х, вынимая из сундука какие-то замотанные куклы:
Вот эту?

М я с к о в с к и й:
Эту.

В т о р о й  и з  н и х:
Ну, понятно.
Пустились свиньи в огород.
(Смотрит в небольшое углубление в стене):
Однако что у них?.. Занятно.
Но, правда, все наоборот.

Т р е т и й  и з  н и х:
Сегодня в полночь наступаем.
Ту площадь надо возвратить.
(К Мясковскому):
Любыми средствами!

В т о р о й  и з  н и х:
Клопами
И муравьями угостить
Так тоже не пренебрегаем.

М я с к о в с к и й, морщится:
Я лично буду ждать в саду.

О д н а  и з  н и х, пристально:
Мясковский, мы вам помогаем,
А вы…

М я с к о в с к и й:
И я не подведу.

Все выходят, спускаются по лестнице башни в прилегающую к ней территорию сада. За ним – видны бесконечные просторы. Сперва тихо, а после начинают шевелиться листья, и чуть подрагивают оконные стекла. В их направлении мчится всадник.

В т о р о й  и з  н и х:
Вы видите его?

Т р е т и й  и з  н и х:
Прекрасно.
К нам мчится всадник удалой.

По мере приближения становится ясным образом видно, что вместо лошади он, одетый во все синее, скачет на предлинной вздыбленной свинье с клыками и косматой холкой.

В т о р о й  и з  н и х:
Ну вот, теперь всецело ясно:
Не кто-нибудь вам, а Велой.

В е л о й, слезая с вепря:
Я под прицелом у Бомжовых.

О д н а  и з  н и х:
Не паникуйте.

В е л о й:
Я в строю.
Но в этих варежках ежовых
Бывал, и всякого убью,
Кто нерешительность проявит
(Оглядываясь по сторонам):
И недостаточную прыть.
Та туча с рваными краями
Сюда бы не должна заплыть…
(К Мясковскому):
Ну, доброй ночи. Что, и вы здесь?
(К второму из них):
У вас сложился четкий план?

В т о р о й  и з  н и х:
У Юга ничего не выйдет.
Наш план зовут «С о б а к о б а н».

На сцене:
Ночь. Маланья одна в комнате, не спит, смотрит на противоположный дом, его параллельное окно, пытаясь высмотреть в нем, что происходит с братом. Позади нее на стене, прямо на обоях, зажигаются две больших вертикальных трубы.

М а л а н ь я:
Вчера по улице ходили
Все в одинаковом. Теперь
Все тучами загородили.
Но воевать, а не терпеть
Привыкла я по воле вышней,
Особенно за этот год.
Тот винт, что в старой спальне вышит,
На том ковре, меня возьмет
На поле битвы и сегодня.
Да, обязательно возьмет.
Боец я никуда не годный,
Но и такой один раз в год
Удачно выступит.  - Эскадра!

Проводит рукой по воздуху. Две трубки за спиной слегка сдвигаются, Маланья ложится и на удивление быстро попадает в сон. Там – молниеносно движущиеся в запутанных направлениях разные по цвету колеи. Она смотрит на них, неуклонно сама к их потоку приближается.

М а л а н ь я:
Что делать с этим? Не пойму.
Пусть скажет голос из-за кадра:
Виднее, все-таки, ему.

Г о л о с  Т р а у т л о ф т а:
Не лазь туда! Вернись в берлогу!
Как будто жизнь не дорога!
Сегодня братушки Велого
Хватают за его рога.

Поздно. Маланья проваливается в движение крайней левой колеи, а по соседней, движущейся ей навстречу, несется разъяренный образ полусвиньи-полусобаки и мощным ударом бивней сталкивает ее с путей в комнату.

За сценой:
Смущенная группа лиц у зенитной установки.

П е р в ы й:
Подбили девку. Чья наводка?

В т о р о й:
А что не так? Не в бровь, а в глаз!

П е р в ы й:
Изжарит Лофт на сковородке
Всех до последнего из нас.

Т р е т и й:
Бежать! Бежать теперь осталось.
Все так и есть.

В т о р о й:
Но кто виной?

Ч е т в е р т ы й:
Свинья отчаянно бодалась,
Но человек рулить свиньей
По праву должен!

П е р в ы й:
Что есть силы
Бежим отсюда, кто куда!

Разбегаются, бросив свою батарею.

За сценой:
Мясковский стоит в темной комнате противоположного дома и смотрит оттуда в свое окно. С ним – несколько велойцев.

М я с к о в с к и й:
Бойцов как одного скосило…

О д и н  и з  в е л о й ц е в:
В чем дело там?

М я с к о в с к и й:
Беда…

В с е   в м е с т е:
Беда.

На сцене:

М а л а н ь я, глядя в то темное окно:
Братик мой, кажется, вовсе ослеп,
Все позабыл, как растил он меня.
Как же, за что получает свой хлеб
И от кого?.. Не узнаю до дня…
Мы же ходили с ним вместе к реке,
Темной, красивой, считать камыши.
След мой останется здесь, на песке,
Но не останется прежней души.
Он ведь не мог не любить меня, брат.
Мы же с ним сдвоены, как у змеи
Вещий язык. Помню, как он был рад
Слушая первые песни мои…

В том окне внезапно среди ночи зажигается яркий свет. Спустя несколько минут в дверь квартиры внеурочно возвращается Мясковский. Молча, не глядя на стоящую у окна сестру, складывает в шкаф свои вещи.

М а л а н ь я:
Нет вдохновения? Так рано
Вернулся ты.

М я с к о в с к и й:
Все написал.
(Садится на кровать)
Как ты сама тут? Как охрана?
Ну, то есть, эти… голоса,
Которые ты слышишь всюду.

М а л а н ь я:
Молчат сегодня голоса.

М я с к о в с к и й:
Устали, видимо. Ну, буду
Ложиться. Все же три часа.

Ложится, укрывается с головой одеялом.

М а л а н ь я, подходит, тормошит его:
Скажи мне прямо: ты желаешь
Меня убить? Но почему?

М я с к о в с к и й, откидывая одеяло:
Война… Бывает, шутка злая…
Ты не поймешь того.

М а л а н ь я:
Пойму.

М я с к о в с к и й:
Я говорить с тобой не в силах.
Поговорим, как тосковать
Уляжемся в своих могилах.
На этом свете – воевать.

По одной из стен комнаты проходит темная рябь, открывается дополнительный занавес, и в комнате появляются несколько здоровых летчиков, которые, напрягая все свои силы, ведут за длинные витые рога упирающееся, бьющее копытами животное, напоминающее зубра. Следом за ними входит цепочкой весь Штаб Главнокомандующего, кроме самого Главнокомандующего.

М я с к о в с к и й:
Они ведут сюда Велого…
Теперь весь замысел пропал.

Ю с т и н и а н:
Начальству флота дайте слово!

М я с к о в с к и й:
Какое слово?

А н н а:
Элн. Вин. Па.

Мясковский встает с кровати, подходит к Траутлофту и сам позволяет ему одеть себя в звенящую цепь. Четырежды клацает замок.

За сценой:

М я с к о в с к и й, в плену:
Все пережить… Что пережили
Они. Все это перегнать…
Течет огонь по каждой жиле.
«Любить» не означает «знать».
Тут крошки щебня на кровати,
И вездесущие клопы.
Но никаких ночей не хватит,
Чтоб развернуть меня с тропы,
Которую я занял крепко
И занял ложно, вопреки.
Я послужил для них, как скрепка,
Связующая языки
Змеи той, близкой и далекой,
Той недосказанной земли,
Холодной, темной, одинокой…
Но не искомой самой ли?
Когда ложится невод медный
На воду в озере чужом,
Вся чешуя ее, победна,
Блестит под режущим ножом.
И в этой чешуе надменной
Призыва нет сложить мечи.
Но птице, сделавшейся пленной,
Казаться стало: он звучит!
Как будто с лестницы взирают
Спокойные глаза Его,
И, вглядываясь, выбирают:
Из легионов душ – кого?
Чур не меня! – клокочут птицы,
Их темный вод пошел кругом…
Я выйду из Твоей темницы
Врагом, но не Твоим врагом.

На сцене:
Маланья быстро движется, выбежав из квартиры, по ночному Колокольному переулку. Навстречу ей идет младшего чина офицер, по форме врангелевец. Хочет ее остановить.

М а л а н ь я:
Я удавиться собиралась,
А мне навстречу – это вот.
У нас страшнее Генерала
Возможен лишь солдат его.

Бьет его наотмашь рукой по лицу.

О ф и ц е р:
Постойте, надо объясниться!
На вас – погоны, но битье…

М а л а н ь я:
Я собираюсь удавиться!
И это – дело лишь мое!

О ф и ц е р:
Давились вы неоднократно
И трижды вешались. Но вот
Оказываетесь обратно…
Вам и теперь не повезет.

Маланья бросается на него с кулаками, бранясь на всю округу очень скверными ругательствами. Офицер, как может, защищается. И только проехавшая мимо машина с громкой мигалкой заставляет их расцепиться.

О ф и ц е р:
Удар у вас, конечно, дюжий…
Но бить своих, да на войне…
Теперь вас к дому проведу же,
А там – пожалуетесь мне
На что хотите. Выпьем чаю
И брюта – что у вас в чести…
На этом свете отвечаю
За вас ведь я, и мне нести
Ответ мой прямо к Генералу.
Поэтому скорей домой.

М а л а н ь я:
Я на всю улицу орала?

О ф и ц е р:
Нет, на весь город.

М а л а н ь я:
Боже мой…

За сценой:

Мясковский пишет послание на стенах камеры, просидев несколько суток:
Мы познакомились на фронте.
Я шел к Вам с целью рассказать,
Надеясь, Вы меня поймете –
Что предпочел бы Вас не знать.
Мы говорили об атаке
Частей германских ВВС,
Но для меня другие знаки
Являли больший интерес.
Как часто в книгах говорится,
Я понял: видел Вас во сне.
Ну, или Вы меня. Пшеница
Росла на поле. На коне
Ко мне подался всадник черный,
И, взяв с меня один обет,
Печальный, словно обреченный,
Умчался в золотистый свет…
Теперь, когда обет исполнен
И ниспровергнут мной же был,
Хочу признать, что я – Ваш воин,
И попросить во вражий тыл
Меня направить на работу.
Прощения же не прошу.
Свою проклятую свободу
Вверяю Вам, пока дышу.
И мне останется словами,
Делами рай Ваш заслужить.
Я до конца пойду за Вами,
Ваш сон неверный сторожить.




                ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ:

Действующие лица:
В П Н, Главнокомандующий,
Т р а у т л о ф т, помощник Главнокомандующего,
Ш т е й н г о ф, начальник его Штаба,
М е л ь д е р с, начальник военного управления,
А н н а, начальник морского управления,
М а л а н ь я, государственный контролер,
У р с у л а, начальник гражданского управления,
М я с к о в с к и й, начальник хозяйственного управления,
Ю с т и н и а н, начальник управления иностранных сношений.

На сцене:
Пересеченное полосами леса запорошенное и замерзшее поле. Юстиниан и Мясковский движутся с лопатами по его темным изгибам. Юстиниан несет штыковую лопату, а Мясковский – саперную. Чуть позади их сопровождают Анна и Урсула, но в виде теней, глазами их не видно.

М я с к о в с к и й:
Вдали я вижу бой воздушный.
Мне кажется? Не может быть.

Ю с т и н и а н:
Хозяин их налог подушный
Задумал удесятерить.
С чего бы?.. Драка меж своими.

М я с к о в с к и й:
Давай свернем поближе в лес.

Ю с т и н и а н:
Агент, что на бумажке имя
Нам передал, вчера исчез…

М я с к о в с к и й:
Чего же… Но бумажка – с нами,
Коль скоро свидимся внизу…

Ю с т и н и а н:
Когда земля пойдет волнами?

М я с к о в с к и й:
Так точно.

Останавливаются перед засыпанной листьями ямой, из которой виднеется неширокая труба.

М я с к о в с к и й, указывая на нее:
Первым поползу.

Начинают медленно и осторожно спускаться. Анна и Урсула остаются сверху, стоят и читают заклинания. Вскоре спускающиеся останавливаются в небольшом вырытом погребе, которым узкая яма отнюдь не заканчивается, а продолжает спускаться ниже, но Юстиниан и Мясковский делают здесь небольшую остановку.

М я с к о в с к и й:
Сундук стоит. Ищи тетрадку,
А я начну считать ворон.

Ю с т и н и а н, ковыряясь в содержимом сундука:
Среди такого беспорядка
Хранят… И я не удивлен,
Что слугам их порой подраться
Друг с другом хочется. Нашлась.

М я с к о в с к и й:
Что ж, помогать им убираться
Приходим мы. Пока наш лаз
Надежно сверху защищаем,
Пройдем еще пролета два.
Возможно, ниже повстречаем
Еще какие-то слова.

Мясковский продвигается вперед, Юстиниан же открывает на ходу найденную тетрадь.

Ю с т и н и а н:
Какие-то стихи, агитка,
И нарисован паровоз.
А дальше – длинная молитва,
Вместо «Аминь» в конце «Авось».

Оба продолжают спуск. По стенкам начертаны рожи, при взгляде на которых у людей в разных концах земного шара случаются разные события. Но Мясковский и Юстиниан умеют обращаться с собственными глазами.

За сценой:
Небольшой кабачок, столики. Толпится много всякого люду, Маланья стоит у одного из столов с коробкой пороха в руке и что-то громогласно требует, готовая вступить в драку.

М а л а н ь я:
Я подвзорву контору вашу!
В микроволновку, и на старт!
Сейчас здесь будет ваша каша!
Я начала считать до ста…

Все реагируют по-разному. Кто-то смеется, кто-то действительно на всякий случай собирается. Пока она считает, из-за сцены начинают доноситься ритмичные приближающиеся шаги. В помещение заходит ВПН, и оно мгновенно пустеет. У него – шарманка и еще бубен. Он смотрит нескрываемо радостно и торжественно.

В П Н:
Чего орем? Припоминаем,
Что где-то виделись?

М а л а н ь я, приглядываясь, о себе во множественном числе:
Едва.
Мы и не помним, и не знаем,
И отгадаем черта с два.

ВПН представляется ей. Маланья приходит в глубокое замешательство.

В П Н:
Недавно вы писали даже
Роман с названьем «Командор».
Он жизнью собственною зажил
И заглянул на этот ор,
Что раздается в Эрмитаже,
По каждому его двору.

М а л а н ь я, задумчиво:
Он жизнью собственною зажил…
(Со слезами):
Угомоните немчуру!

Начинает неистовую жалобу, прежде всего, на Траутлофта, рыдает.

М а л а н ь я:
Мне кажется, Вы – единственный приличный человек на всем свете остались…

В утешение ВПН дарит ей вавилонские часы, устройство которых так запутанно, что, принимаясь в нем разбираться, Маланья перестает ненадолго кричать и буйствовать.

На сцене:
Штаб Главнокомандующего в сером каменном зале. Метричный счет с той поры не прекращается. Он звучит теперь постоянно, похожий на колотьбу в барабан или какое-то перекидное сердце. По деревянным поверхностям он звучит судорожнее, легче и выше. По каменным – тяжело, низко, словно из-под воды. По асфальту городских улиц – совсем гулко, по-разному, так, что его слышит луна. Его все слышат.

М я с к о в с к и й, улыбаясь:
Его все слышат. Скажем, братцы,
В последний раз, в последний раз.
Ведь некто хочет перебраться
Домой, в Шираз…
А кто-то по долинам Нила
Извелся весь,
Юстиниановая сила
В них есть.

В зал бесшумно заходят три фигуры. Они становятся в ряд и представляются как Советский Союзник, Иранский Союзник и Манчжурский Союзник.

И р а н с к и й   С о ю з н и к:
Нам незачем соревноваться.
Но в завершение войны
Испрашиваем ведер двадцать
Лепнины битой со стены.

С о в е т с к и й   С о ю з н и к:
И мы вам здравия желаем,
Но, с позволения сказать,
Желаньем гравия пылаем,
Хотя бы вагонеток пять.

М а н ч ж у р с к и й   С о ю з н и к:
А мы в долгу пред вами сами,
Но попросить хотели бы
С шлифованными корпусами
Семидюймовые гробы.

М я с к о в с к и й:
Война отходит по кривому
Пути назад, и иже с ней.
Но до чего порой живому
Противно в царствии теней!

Союзники получают расписки, каждый, о непреложном получении желаемого в досягаемом будущем, еще сколько-то торгуются и договариваются с представителями Штаба по другим вопросам. Уходят.

За сценой:
Комната с красным гарнитуром, на стене – все тот же неперелистываемый календарь, но на перпендикулярной стене добавлен точно такой же. Штейнгоф добивается от Маланьи навыка проныривания в календарную зеркальную поверхность путем своего собственного правого глаза.

Ш т е й н г о ф:
Подходим к зеркалу. Ныряем
В свой правый собственный зрачок.
Теперь вас двое. Проверяем.
Вода темна, и не прочтет
Никто намеченной дороги.

М а л а н ь я:
А как расставить зеркала?

Ш т е й н г о ф:
Все сдвиги производят Боги.
А ты для этого мала.

М а л а н ь я:
Я – генерал! Я выбирала
Сознательно свой ратный путь.

Ш т е й н г о ф:
Иных порой и в генералы
Сажают Боги… Это пусть.

Маланья перемещается по темным водам межзеркалья, видит много всякой всячины, в том числе, пытающихся допрыгнуть до нее и боднуть маленьких голосистых шавок с навостренными рогами. Окольными путями она попадает в Эрмитаж, где в хорошо известном ей концертном зале проходит представление. Она садится с краю в ряды.

На сцене:
У правой колонны – Траутлофт, по центру – ВПН, с косой.

В П Н:
Орлы! Над вашими глазами
Помчалась лента из камней.
Мы опрокидываем сами
Не сжатых вовремя коней.
Вода уже журчит под сводом,
Четыре тысячи тех лет,
В которые был верховодом
Один гранит, идут на нет.

Отходит к левой колонне, Траутлофт выходит на середину.

Т р а у т л о ф т:
Как чешуя перед народом
Блестит вскипевшая вода,
Шипит за каждым поворотом,
Ползет. День Гнева, господа!

Маланья оглядывается на публику, сидящую подле нее и на соседних рядах. Замечает, что глаза у них – янтарные, гримасы – бесьи. Одна, с вытянутой нижней губой, как у гималайского медведя, и запекшимися из смолы неровно-шершавыми глазами, тянется прямо к ней, под ногами ползает мелочь и отъявленно уже кусается.

Т р а у т л о ф т, со сцены:
Двойную пеструю лошадку
Седлают ворон и сова.
Ну все, пора менять площадку!

Маланья, отбрасывая давящих ее отовсюду чертей, встает с кресел и протискивается к выходу. Та дама, хватаясь, шипит ей вослед:

А я еще жива, жива!

Маланья попадает в промежуток между двумя лестницами Дворца Эрмитажа, где-то между пятым и шестым верхними этажами. На стене стекло оконное, которое делится сперва вчетверо, а после – всемеро, и в каждом образовавшемся квадрате возникают все из Штаба Главнокомандующего, кроме Мясковского и Юстиниана. Все по очереди, образуя по окончании своей цепочки единый, но множественный семиугольник, способный разворачиваться перед врагом и перед самим собой разными своими сторонами. Маланья ощущает начавшееся движение по обеим несущим лестницам, глядит вниз, а там – уже подступившая к нулевому этажу вода, которой все прибывает. Старший Мардук вышел и стоит внизу, у перила левой лестницы.

Г о л о с   С т а р ш е г о   М а р д у к а:
Ну, коли так, тогда качаем
Дворец до самого конца.
Раз мы теперь не отвечаем
За собственные пол-дворца,
Пусть гибнет весь. Ушла эпоха,
Нас гонят с собственных начал.
Дворец всегда держался плохо,
На трех обманах рос, крепчал,
И вырос в немощного змея.
Второй Мардук его прибрал.
Раз так – дарю свою камею
Ему. Управься, генерал.

Вода подступает, накатывает, размывает лестницы, они с невиданной амплитудой раскачиваются.

За сценой:
Комната с красным гарнитуром готовится к решающей ночи. На календаре – впервые «22 декабря», но одна из двоек читается слева направо, а другая – справа налево. Штаб Главнокомандующего, а также другие приглашенные лица собираются сами и приготавливают Маланью в поход.

Ш т е й н г о ф, нанося ей под глазами особые росчерки, повторяет:
Два символа у нас с собою…
Два символа у нас с собою…

М а л а н ь я:
Скажите мне, что происходит?

Анна и Урсула завязывают ей глаза платком.

Ш т е й н г о ф:
Припоминаешь Кострому?
Не только в древности в народе
Обычай жертвовать Ему
Справлялся.

М я с к о в с к и й, нараспев:
Долгими путями,
Болотами, где кости ждут…
Отягощенные костями,
Они спускаются, идут…

С помощью сил Южного Ветра Маланью заговаривают так, что она перестает чувствовать наземную боль и начинает чувствовать подводную, и тогда ее поджигают.

Н а  с ц е н е  видят, как  з а  с ц е н о й  выстраивается порядок: Мельдерс и Маланья, которая горит огнем, становятся впереди, за ними – ВПН и Траутлофт, затем – другие, а замыкает шеренгу – Мясковский. Но остановить их продвижение оказывается невозможным: все ворота на их пути неминуемо раскрываются. На самом-самом дне висит на стене в больничной палате, где пахнет старыми бинтами, треугольная, составленная из старых больничных бинтов, козья морда. Смерть Сама. А рядом находится генерал Улагай с очень большими и остановившимися глазами. Мясковский стреляет в него, потому что только Мясковскому примерно известно, где у генерала Улагая может находиться сердце, и со второй попытки попадает, куда нужно. Смерть Сама отдает за это свой левый глаз.

- Смерть!

- Власть!

- Кровь!

- Нефть!

Четыре угла коробки раскрываются, и бесчисленные орды мертвых вырываются на свободу, длинной-предлинной цепью выстраиваются за поднимающимися в обратный путь почти в той же последовательности. В руках у Маланьи оказывается по длинному витому жезлу, она бьет ими, добивает какого-то воина.

В П Н:
Остановись! Что ты делаешь? У него же там глазки!

Только тогда Маланья останавливается…

С самых нижних, страшных этажей, хочется ухватиться за чуть более светлые, те, что чуть выше – оттуда они кажутся не такими страшными. Но стоит подняться на те ступени, как эти этажи начинают вызывать ужас и несказанное отвращение, и свет кажется еще недосягаемо выше. Все близстоящие дома от дома Мясковского на Колокольном переулке имеют по сигнальному окну. В каждом из них не спит караул, горит свеча, ведьма молится. Через квартиру идут табунами кони, свиньи, овцы. Козы объедают стены.

М а л а н ь я:
Мясковский, слышишь?

М я с к о в с к и й, очень низко, хрипло и гулко, со дна колодца:
Слышу, слышу.

М а л а н ь я:
Я выздоровею?

М я с к о в с к и й:
Да, да…

Ш т е й н г о ф:
Глядите: выше, выше, выше
Взбирается, идет вода.

М а л а н ь я:
А мы когда-нибудь станцуем
С тобою вальс?

М я с к о в с к и й:
Когда-нибудь.

Первые уже вышли на поверхность земли, которая сплошь покрылась огненными ямами, глазами. Ожили русские и немцы Второй войны, восстали белые и красные. Вот выходят и последние: Траутлофт, Мясковский и с ним – его собака.

Ш т е й н г о ф:
Сперва бы пламя голубое
Сицилианы нам задуть…

Все отпыхиваются, стряхивают с себя четырехтысячелетнюю пыль и землю.

Т р а у т л о ф т:
А теперь – дальше… Главное – не погореть в дружественном огне.

Мертвые истощены, замотаны, многие падают, еле идут, и за ними придется возвращаться еще неоднократно.

22-ое декабря настало. Утро. С Маланьи снимают погоны, она больше не Государственный контролер.



Конец.
(J-M-W-H-T-T-T. Юстиниан. Мясковский.
Картина рисована летучим творческим объединением имени генералов Роммеля и Ренненкампфа и называется "Любовь и Память").