Михаил Петренко. Вечер

Склонившись на руку, смотрю в раздумье я
В вечерний небосвод, далёко и глубо́ко.
И слышу: просится душа моя
Туда, где в облаках тонуло око.
И сердце ёкнет и замрёт,
В очах — темно, темно и мутно...
И отчего в душе становится так смутно,
Когда смотрю в тебя, вечерний небосвод?
Покрытый облаками, как волнами море,
О чём там шепчешь в высоте?
Свет первых радостей ли, тяжкое ли горе
Ты шлёшь мне, сироте?
Зачем язык твой грустный, неслыши́мый
Моей душе — непостижимый?
И твой язык, и шёпот твой
Так тёмен для меня, как тот покров ночной.
Быть может, шепчешь ты, что так, как мглою
Покрыло, небо, красоты́ твои, —
Заволочёт так дни мои,
Отнявши радость, карою людскою?
И что сиротский мой убогий след
Зальётся на́ свете слезами,
А жребий злой, и туча бед
На бедну голову посыпятся громами?
Тебя я не пойму, — как и того,
Что́ будет, но так тяжко мне на свете,
Как будто б небо всё и тучи эти
На грудь мне давят гнётом мрака своего.




Схилившись на руку, дивлюся я
В вечірнє крайнебо далеко і глибоко.
І чую: проситься душа моя
Туди, де потонуло в хмарах око.
І тьохка серце у мене,
А в очах темно, темно, мутно...
Чого ж в душі становиться так смутно,
Коли дивлюсь, вечірнє небо, на тебе?
Покрите хмарами, мов хвилями те море,
Що ти там мовиш в вишні?
Чи перші радості, чи тяжке горе
Ти шлеш самотньому мені?
Чого твоя журлива мова
Моїй душі недовідома?
І мова ся, й велика річ
Для мене темна так, мов тая ніч.
Ти, може, мовиш те, що так, як хмари
Покрили, крайнебо, краси твої,
Так потемніють дні мої
Без радості і від людської кари?
І те, що мій сирітський слід
Заллється на світі сльозами,
А доля зла, і хмара бід
На бідну голову посиплються громами?
Тебе я не пойму, як і того, що буде,
А тільки важко так мені,
Неначе небо все і хмари ті
Мені схилилися на груди.