Естественно-научная история слонов. Милтон Экорн

Milton Acorn
The Natural History of Elephants (1983)
__________________________________________

В его мозгу пятифунтовом
мир есть гармония, а также хрен моржовый.
Он в этом мире бродит и ищет что пожрать,
попутно может навонять неслабо,
при этом ждет поощрений.
Гудение его желудка
похоже на коллапс
всей нашей солнечной системы.
Скиталец вечный, он готов язык подставить
под огромный сочный фрукт размером с дыню.
В своем кильватере он оставляет вновь и вновь
такие артефакты, что пигмеи тонут,
не в силах превозмочь их пагубную силу.

В его мозгу пятифунтовом
меняют ветры курс
от мощного дыханья,
глотком одним он осушает реки
и забредает в океан бывает,
но там не сильно разбежаться можно,
поскольку утонуть несложно.
Земля банальна, порой ее трясет нещадно –
ступай везде, но осторожно,
а то развалится на комья твердь
и зверь один в холодной бездне
нам протрубит средь звезд об этом.

В его мозгу пятифунтовом
все карлики ужасно злобны,
их воля к разрушению безмерна,
однако выверты деструкции
ему непостижимы, его сознанье
другими занято делами,
такими как
шатер из крон зеленых
и хрупкость леса.
Ах, если б снизойти ему хоть раз
до низменных банальностей,
он мог бы враз очистить Землю от своих врагов,
чихнув как следует – да мощно так,
что марсиане б это услыхали.

В его мозгу пятифунтовом
луна и солнце – два мяча
в прекрасной, увлекательной игре
и нет сомнений никаких,
что небо разверзается дождем
лишь для того, чтобы служить ему.
О мастодонтах и о мамонтах мечтает он,
а все же сердце гордо бьется –
да так, как будто это сердце мира,
а его сознание доходит до конца вселенной
(пусть даже он стоит столбом
и это лишь воображенье).

В его мозгу пятифунтовом
стихи слагаются как тихая замена смеху.
Когда в тени он отдыхает, то мысли
его эпичны как новеллы. Своих собратьев
он различает по понятьям – они зовутся так,
как мы восход назвать могли бы – по-своему каждый.
О полдне и закате он полон дум серьезных,
они имеют привкус предстоящей ночи.
Его морщинистая кожа
подвижна наподобие ртути –
И он от этого кайфует так же,
как иные племена в экстазе буйном
от своих жилищ.
Он запах свой и хлопья кожи оставляет как печать –
мол “здесь был я”
и точка.

В мозгу слона пятифунтовом
и Оксфордский словарь не вместит
все его фантазии – их тяжесть непомерна;
настолько,
что даже вымолвить их сложно.
Вот почему лишен слон дара речи,
его судьба - сомненьями терзать свой разум.

В своем мозгу пятифунтовом
он гибким хоботом играет беспрестанно,
что по невинности своей он не считает извращеньем
и, в общем, надобно заметить,
он разными кусками мира
всегда ворочает с такою нежностью,
что жизнь его в любовной неге длится
и ей же истощается подспудно.
С любою самкой он спешит совокупиться,
а та уж вне себя от счастья – слон грациозным жестом
ее заставит содрогнуться
всю, сверху вниз,
до скрюченных ногтей.

И вот когда сезон настанет
он будет снова в мозг ужален –
да, собственной елдой.
Вот тут наш слон становится комком
сконфуженного мяса… ни тени мысли,
лишь похоти шестнадцать тонн
в погоне за китами, пауками
и прочей живностью…
слипается от семени весь лес,
а впрочем, муравьям
по гроб запасов протеина хватит.

В его мозгу пятифунтовом
смерть не находит выраженья,
своих друзей готов он ждать
хоть вечность –
его терпение фундаментально
как ледник
и для него столетья громыхают
не эпично, а будто это детская трещетка.
Вся жизнь его – мазок художника
в картине вечности.
Он все продумал точно:
начало своего исхода
в бездну ада,
а также все этапы –
до конца.