Надежда

- Самойлов, ты есть собираешься?! Будешь выкрутасы мне свои устраивать, без пайки останешься!

Так начался самый обычный его день в детском доме.
Родители погибли - отец на фронте, мать под бомбежку попала, до бомбоубежища не добежала.
А его соседка, баба Маня, отвела, когда бомбить начали. А потом - детский дом.

Есть  то он хотел, да девчонка там, совсем маленькая, Маша, тоже сирота, ну такими глазищами смотрела на эту сто двадцати граммовую пайку черняшки, что Костик не смог просто ни кусочка проглотить. Отдал ей, а у самого живот в узел завязывался.
"Ничего, водички попью,- решил он,- мужик я или нет!"

Воспитательница отругала Костика, но почему-то при этом гладила по голове. Это было приятно. Жить стало совсем голодно - хлеба давали мало. Да Костик сам видел, как воспитатели свои куски отдавали тем, кто послабее. У некоторых от голода начинали пухнуть животы. Воспитатели категорически запрещали выходить одним на улицу - особенно малышне - всегда в сопровождении старших. На все вопросы отводили глаза или говорили уж совершенную ерунду:"Придет, де, серенький волчок". А какой волчок, когда кошек с собаками уже съели. Как-то обидно, когда совсем за малыша держат.

Он подошел потихоньку, ходить становилось все труднее почему-то, к Машке, девчонке, которой пайку отдал, и тихо ей на ухо прошептал:"Маш, ты не плачь, нас спасут, я знаю. Надо только крепкого льда дождаться."
Костику было семь лет.

В Ленинграде  стояло начало сентября 1941 года.
До нормальных заморозков(когда Ладога встанет)оставалось не меньше двух с половиной месяцев.