Из Былого. 2021. К Делу Лукаса

«Дело Лукаса. Под Камю от Лукино Висконти»

Никита Казак. Студент-историк.
Проявляет интерес. К философии (или, как её там…). Что-то подчитывает. Что-то его волнует.
В одном из перекидов после пары упомянул Дюркгейма. «Самоубийство». Тема, конечно, мама не горюй…
Тема – из ключевых. Фундаментальных. Если по-взрослому, обойти её никак нельзя. И не только в философии (психология, социология).
Дюркгейм – антрополог. Как-то – этнолог (пусть и без конкретного контакта-опыта будущих структуралистов). Его обобщения если и выходят за рамки обыкновенной социологии, до философских глубин-высот не продвигаются.
Так он сам этого продвига категорически избегает. Ибо вторит Конту: Метафизику – за борт!
Хотел сказать «и поделом!» – метафизике той.  Да при упоминании о ней всегда оглядываюсь. Через плечо. Ибо без неё – всё становится пресным. Как и без поэзии. Пресным и муторным. И никакими приправами от психологии такое варево не умастить. Тем более, что и сама психология – научка постольку-поскольку будет. Да и социология. В приличную математику они толком не укладываются.
А тема (самоубийство) – конечно…
Вот и Никиту она подначивает. К тому же он и экзистенциалистов почитывает. Сартра (к «Стене» прислонялся), теперь – Камю. «Постороннего» (L'Etranger) добирает. Мерсо… Чужой-одинокий-инаковый. Почему не просто «Странный»!?
И фильм Висконти с Марчелло (1967) Никита просмотрел. Я-то, со своей деменцией, сейчас точно и не припомню: за последние 2-3 года столько из Антониони, Бертолуччи и пр. (вестимо и из Лукино) прокручивал… Неужели, «Постороннего» вниманием обошёл?! А, ведь, не факт, что и прежде причащался. Хотя, какие-то эпизоды из памяти всплывают. Неужели, лишь благодаря былому общению с текстом «Чужынцы»?!
Неспроста всё это. Я – про Никиту. От оценок (симптомов-диагназов) пока воздержусь. А на приглашение пообщаться, конечно, откликнулся. Ибо отказывать (в такой ситуации) права не имею. Ибо – долг! Если – по Канту.
А «Постороннего» всё-таки смотрел. Наташка уверяет, что и вовсе в этом году. Чередой с другими итальянскими. Сейчас поставил (через «Загонку»), и всплывающие эпизоды начинают укладываться в одно полотно. И Мастроянни, со своей флегмой, в Мерсо Альбера попадает. Тем паче, именами в переклик. И голос за кадром…

Солнце… Всему виной алжирское солнце. Попробуй, отличи его отблеск от лезвия ножа. А и припекает ещё! И пистолет… Будто нарочно перехватил его у буяна Раймона.
Вот и выпустил всю обойму. С задержкой после первого.
– Почему?
– Сегодня умерла мама. А может быть, вчера – не знаю…
Впрочем, фильм начинается не с этой фразы главного героя (как в самом романе), а с врезки, где его, уже в наручниках, препровождают в кабинет по длинному коридору.

Никита. Длинненький. Худощавый… Не-а: худющий. Тощ, аки щепка! В жалость. Это – уже после того, как в квартире он скинул куртку и предстал в облегающем его свитерке.
Волосы длинные, но совсем не густые. В смоль. И глаза. Выразительные, цыганковатые. Может, что и есть. От Казака до ЦЫгана недалеко будет.
Уши… Уши тоже замечательные. Прилично оттопыренные. И правое – больше левого. В оттопыр. Про то он сам выложил. По какой-то отморозке случилось.
Побаливает голова. Как я понял – не эпизод. Где-то приложился затылком. Ну, это нам хорошо знакомо. Бывало… И затылком, и темечком. И лоб в лоб. На мяче. С последующим зашиванием раны и до сих пор приметным шрамиком. Не говоря уже о вмятине по правому виску.
Думаю, что этим трансформациям я, во многом, и обязан своими провалами в памяти. Однако судьба воротчика ЦСКА Серёжи Перхуна меня-таки миновала…
К чаю успели перекинуться кое-какими фактами из биографий. В контексте упомянутых болячек и отморозок.

А могли и не пообщаться. По предварительной договорённости от пятницы. Домашний номерок я записал Никите неверно. Переставив местами 6 и 5 в двух последних парах. Зная о склонности к подобным казусам, я скинул соратнику и свой почтовый. Надо было бы и его адресок прихватить, тогда бы и поправку дал ещё тем вечером.
А прикидывали примерно на 17 в субботу (13.11).
Понятно, что звонка не будет. Слежу за почтой. Уже за 18.30. Значит, мимо. Я и Наташку успел перенастроить: мол выход мой отменяется. И она, не спеша, после стрижки, добирала гули по достойным торговым лавкам.
18.48. Илья вышел на связь. – Скидываю номер домашнего. Он. В трубку: Поздно? – Чуть притормозив (уже не ожидал): Да не очень. Где? Во сколько?
У «Макдональдса». В течении получаса. Ну, чуть сверху.

– И тогда я сразу успокоился. Я изнемогал и без сил бросился на койку. Должно быть, я заснул, потому что увидел над собою звезды, когда открыл глаза. До меня доносились такие мирные, деревенские звуки. Виски мои овевала ночная прохлада, напоенная запахами земли и моря. Чудный покой тихой летней ночи хлынул в мою грудь, как волна прилива. И в эту минуту где-то далеко во мраке завыли пароходные гудки. Они возвещали, что корабли отплывают в далекий мир, который был мне теперь (и уже навсегда) безразличен. Впервые за долгий срок я подумал о маме. Мне казалось, что я понимаю, почему она в конце жизни завела себе «жениха», почему она играла в возобновление жизни. Ведь там, вокруг богадельни, где угасали человеческие жизни, вечера тоже были подобны грустной передышке. На пороге смерти мама, вероятно, испытывала чувство освобождения и готовности все пережить заново. Никто, никто не имел права плакать над ней. И как она, я тоже чувствую готовность все пережить заново. Как будто недавнее мое бурное негодование очистило меня от всякой злобы, изгнало надежду и, взирая на это ночное небо, усеянное знаками и звездами, я в первый раз открыл свою душу ласковому равнодушию мира. Я постиг, как он подобен мне, братски подобен, понял, что я был счастлив и все еще могу назвать себя счастливым. Для полного завершения моей судьбы, для того, чтобы я почувствовал себя менее одиноким, мне остается пожелать только одного: пусть в день моей казни соберется много зрителей и пусть они встретят меня криками ненависти.

– Последняя страница романа Камю. А привёл я её в свой переклик (задирку) с Ковбасюком. Буквально накануне. И как «попадает»! Со звёздами.
Однако отвлекусь – продублирую. К мистике совпадений. Ибо переклик тот (от 13-го) никоим образом о «Странника» (Lo straniero) не спотыкался

«И звезда с звездою говорит…»

Вольф Никитин скромно промычал
(мог и вовсе промолчать). Однако
В чайник из музея Ильича
Впрыснул минералочку-бонакву.
Просчитал в созвездии Стрельца
Уйму звёзд, увязнув в переменных.
И, поправив сбившийся прицел,
Чуть расслабил мышцу (из ременных).
Матерком спровадил материк.
Остов остывающий потрогал.
Не решаясь слиться с Мунком в Крик,
Выю повернул до Козерога.
Чайник (не стрелецкий Астеризм)
Дал сигнал вскипанием ретивым.
Звёзды встали в очередь реприз
В невербальной гавани Кратила.
(13.11.2021)

В.К. «Отложу заботы на вчера». Выставлено 12.11.

Отложу заботы на вчера.
Отбываю в ночь на звёздный остров.
Надо мной созвездий мошкара,
и жара на звёздных перекрёстках.
В этом нерестилище планет
ни одной звезды живородящей,
и на весь огромный звёздный свет
только я один прямоходящий.
Стоя наблюдая кутерьму
на крутых планетных перегонах,
я руками трогаю звезду,
звёздную звезду,
не на погонах.

И пару виршей издалека. Чуть пафосных…

«Неприкаянный Стрелец»

Я – последний Стрелец, хоть и вписан под знак Козерога.
Безо всякой нужды в Новый год отправляя меня,
Вряд ли думал отец, что ломается жизни дорога.
А иначе б не стал он ту дату рожденья менять.
Как погасший огонь, занесённый на чуждую землю,
Я ночами ищу заплутавшую в небе звезду.
Простирая ладонь, с затаённым дыханием внемлю.
В запредельной печали чего-то с тревогою жду.
(12.12.2011)

«Боль»

Звезда дрожит среди вселенной…
Чьи руки дивные несут
Какой-то влагой драгоценной
Столь переполненный сосуд?
Звездой пылающей, потиром
Земных скорбей, небесных слёз
Зачем, о Господи, над миром
Ты бытие мое вознёс?
(И. Бунин)
-------------------------------

Багровый след на снежном поле.
И гробовая тишина.
В краю, где каждый вздох намолен,
Не слышно звона с колоколен
И даже песня не слышна.
Над рваной раною заката
Дрожит вечерняя звезда.
Так сиротлива и близка так,
Что хочется рукой достать.
Потрогать, отогреть дыханьем.
В другую передать ладонь.
Души забытой содроганье…
Уставшей от былых погонь,
Ей так же в небе одиноко,
Как мне, сегодня, на земле.
Мы все здесь – лишние немного
Среди берёз и тополей.
Среди полей и троп звериных,
В своих дремучих городах.
И журавлей, летящих клином,
Воспетых некогда в былинах,
Мы потеряли навсегда.

Кровавый снег по кромке поля.
Под сердце раненый закат.
И я – сражённый этой болью.
С звездой погасшею в руках.
(23.11.2011)

Корявое, конечно (с(о) звездой)...

«ТАМ»

Выхожу один…
Под звёзды.
Сам с собою говорю.
На осенний перекрёсток.
Уплываю к ноябрю.
Белым Лебедем Сен-Санса.
В кантилену. Широко.
В стансы старого Прованса.
От ракушек рококо.
В ритмах зыбки-колыбели.
Над закатною волной.
В мир афазии Равеля.
К сердцу женщины родной.
(18.10.2019)

Что имя Никиты перекликается с моим ником, – оставим для любителей.
А посиделка с чаем и сушками могла всё одно не состояться.
Минутная стрелка неумолимо приближалась к северному полюсу. Уже 19.55. Обычно я оставляю для ожидания полчаса к назначенному и ретируюсь. Ибо мобильным не пользуюсь. Определяю ситуацию так: «значит, что-то не сложилось».
Оказывается, путь второго странника к месту встречи был гораздо витиеватее моего. Не знал! Так и он мог заложиться не на оговоренное, а с запасом. Но…
Поручкались. Дальше пёхом. За мост. На другую сторону. В глубину билевских дворов. Под самый «Строителей».
8-й этаж. Квартира отсутствующей родственницы. На кухне. Кухня – просторная.
Ограничились (по времени) до 22.00. Никита много говорил о музыке. Ранний Гребенщиков (Аквариум). «Доисторический». Синий (альбом). Где-то кивнули Бутусову (обмолвившись о его разрыве с Кормильцевым). Ну, а то, что мой собеседник расповёл об «англосаксах», мне поддержать было уже не с руки.
«Посторонний». Специально на него я не настраивался. А память… Никита вышел на фильм. С Мастроянни. У меня – смутно… Под эту тему у собеседника всплыл Вуди Аллен. «Иррациональный человек». Придётся дома глянуть.
Ну, и – уже от меня – кое-что из собственной «философии самоубийства». Коль был упомянут (ранее) Дюркгейм. Несколько своих давно отработанных схем-зарисовок. Думаю (пост фактум), что и на Аллена Никита вышел именно после упоминания мною об «инстикте убийцы».
«Иррациональный человек». Дело Лукаса. Профессора философии Эйба Лукаса.
А по делу Лукаса у нас – с избытком! Правда, наш – не профессор. Наш – куда как круче. Лукас-дуче.
А по фильму и Таракана поминают, коего не мешало бы… Но Тараканом там величают (мельком) не злодея-философа, а вредного судью (Томаса Спанглера), идеально убитого профессором. У нас же Таракан и Лукас сливаются в одно.
А по фильму – изрядно философического антуража. Цитат, тезисов понапихано… В основном из багажа экзистенциалистов.
Оказывается, я, по деменции, подзабыл, что одна из лЮбых мне сентенций по вопросу о сопряжении жизни и смысла, вовсе и не моя (хотя бы, как вариация), а напрямую Жана-Поля Сартра. Обидно! Как от сердца отрываю.
Хайдеггер, Достоевский… Щелчок по носу аналитической философии. Хватает и Канта.
Фильм забавный. Про злодейство, а смотрится весело. Пусть и не шедевр. Не итальянское диво.
А и доисторическое БГ слегка прослушал. На следующий день. Чуть в ностальгию. Из «Синего».
А «Англосаксов» пока не поднял (да и запамятовал уже).
Ну, а с Никитой где-то как-то ещё спотыкнёмся.

14-15.11.2021
PS:
Да. К совпадениям. Включаю БГ. Продолжение. Из «Треугольника». Случайно попадаю на «двух трактористов». Один из которых Жан-Поль Сартра имеет в кармане, и этим сознанием горд. В кармане-каймане.
И почти следом – «Матрос»: «Со злым тараканом один на один ты бьёшься…».