Ледяные куклы sps

.




ЛЕДЯНЫЕ КУКЛЫ
(питерская строфика 4-3-4-3)


***

Закрыв глаза, я снова вижу: ночь,
играющую в ледяные куклы,
расчесывающую гребнем букли
и любящую каждую, как дочь;
     К слепым домам разбитую дорогу;
     Кривые ветви… Боль пережитого
     Не позабыть, не снять, не превозмочь.

Закрыв глаза, опять всхожу на плаху,
Ведя с собой всех двойников своих,
Несчастных кукол, вечно ледяных,
Брось их в огонь – ни слёз от них, ни праха –
     лишь лёгкий дым, почти прозрачный дым
     над палою листвой, двором пустым
     и не ноябрь так пахнет – жжённый сахар.


***

Дворцы в красно-коричневых плащах
осеннего недолгого заката.
Замёрзшая душа не виновата,
что холодна кровь в каменных сердцах.
      Листвы в воде разорванный пергамент.
      Янтарь ольховый и кленовый яхонт
      Ещё чуть-чуть и превратятся в прах…

Ну а душа, согреется однажды…
Когда вокруг небесные снега,
становится дремучей белой жаждой
глубинная мольба. И берега
      Невы не скованной ночными льдами
      как шепчущие губы: Боже, пра...
      прости меня, за то, что грежу снами...


***

Ещё не знаю, много или мало
осталось сил переживать, любить…
В осеннем небе паутинки нить
летит в своё ночное зазеркалье.
      Река течёт, несёт с собой листву,
      На алтари, к слепому божеству,
      Храня языческие ритуалы.

Обновлены прошедшими дождями
Проспекты, скверы, площади, дворы.
Вверх всходят бирюзовые пары,
К плывущим облакам – к небесным храмам
      Не здесь, а там мой мудрый государь,
      Его любовь и боль бесценный дар,
      Последнее, что сохраняет память…


***

Мой город слеп и я в нём тоже слеп.
Любая встреча – испытанье болью.
Опять зима. Лёд посыпают солью
И сыпят голубям вчерашний хлеб.
      Мой город стар, как выцветшая книга
      С картинками, которые лишь блики
      На серых стенах, рваных мыслей цепь.

Лохматый пёс, скрипач-еврейчик, день.
Мой город не живёт, а прошлым бредит,
Всё ищет блеск величия и цедит
Сквозь каменные губы улиц тень,
      Похожую на ангела с Дворцовой,
      Фонарь на Лиговке, на кран портовый…
      Возьми её, сквозь мой зрачок продень


***

Часы спешат, но замедляя ход
быстрее мчится время. Перемены
провозглашённой внутренней вселенной
не обещают призрачных свобод.
      Всё те же скалы, волны, небо, тени,
      На цвет и звук воздействие мгновений
      И день в их власти, и прошедший год.

И новая гармония возникнет
из хаоса… и слово, и поэт,
клокочущий над морем силуэт
владыки снов без голоса, без лика.
      Прорезавший ночные бездны след,
      Укутавший весь мир медвежий плед
      И нас с тобой – два лунных, тусклых блика.


***

Молчаньем усыплённые стихи
скисают в брагу, проникают в вены,
а ржавый велик подпирает стену
сарая, зарываясь в лопухи
      по самые рога. Святая правда –
      бесшумная поэзия распада,
      соборные колокола глухи.

За пару строк, написанных живыми
об умершей любви – благая весть
и хорошо, что в венах брага есть.
порогами не мучит болевыми.
      Течёт, пьяня, замкнувшись в вещий круг,
      знакомым незнакомцам вьючный цуг
      перевязав душой с причальным рымом.
 

***

Заблудшим душам – зимние могилы,
Печалей дом в стеклянном тростнике.
Скворчит стишок в потёртом дневнике
И он в нём станет скоро старожилом.
      Жизнь продолжается.
      День.
      Свет в окне
      ещё прерывист, он не обо мне,
      а о весне,
      о чём-то очень милом.

Из выпотрошенного «москвича»
выглядывает морда рыжей кошки.
Игрой в «пятнашки» мучает окошки
луч солнца, следуя по «Ильича»
      к Финляндскому от набережной, впрочем
      ещё длинны, по-петербургски, ночи
      и  быстро прогорает жизнь-свеча.


***

По осени шаги не так легки,
Не так светло в душе, тревожны мысли…
До остановки наперегонки
Трамвай и листья… Жёлтый ворох листьев
      Я не спешу, куда идти, к кому…
      Из полусвета, молча, в полутьму
      По переулкам от дождя осклизлым.

Осенние водовороты лет.
Не слышен смех из греческой альтанки.
Вокруг неё всё тише дни-подранки,
Клюют, как корку хлеба, тусклый свет
И понимают – в крыльях счастья нет
и тяжела любовь. С её чеканкой
летит с деревьев листовая медь.
 

***

Мы сновидения, в которых мы
друг другу снились слишком откровенно.
Сны – это дверь в иное измеренье,
Смешение небес, тревог, сурьмы.
Проходит всё, ничто не исчезает,
Цветные стёкла треснувших мозаик
Об этом бы сказали, но немы…

Потёртый, неопрятный черновик,
в который, как в депо, спешат трамваи
он тоже – сон. И сон: собачья стая;
Три тени, что у Спаса на Крови
поют псалмы печали Петербургу;
Любовь, скользящая над переулком
И шепчущая смерть ей вслед: «живи».


***

Когда из невесомости стихи
о камне, то и камень – невесомый
и в космосе находят астрономы
его тысячелетние следы
в трёхпалости созвездья Ориона
на картах мирозданья Вавилона
в евангелии от Петра, средь схим

торжественно прошептанных во имя
Отца и Сына.. и дождя весной,
спешащего куда-то вслед за мной,
больным самим собой неизлечимо.
В кармане  символ завтрашнего дня –
ключ от пустой квартиры, жизнь – волна
всё невесомей, тише… всё незримей…


***

От Пасхи и до Пасхи вал событий,
К кресту прибита лишь одна рука,
Одна в коленях сломана нога,
И рёбра слева…
Это ли не пытка…

ГОЛГОФА – Я

Разрушен мир и храм.
В аорте крови больше не в избытке
Но поднимусь с колен, наверно, сам.

Венец тернов. Не нужно больше слов.
Жертв больше, чем убийц. Убийцы – жертвы
Нет между них апостольских шагов,
Лишь у виска дрожит дыханье смерти

ГОЛГОФА – Я?..

Растрескалась земля
Её не вспашут,  светом не напоют…
С лихвою бросят в раны зёрна зла.


***

Мне вспоминается начало марта…
Не плеск волны, не шорк твоих шагов
из тьмы ко мне по камешкам стихов,
в пустом Крыму французская мансарда….
      Прости меня, я стал бессрочно стар,
      Истрепанная память – данный дар,
      Растраченный на поиск звёздной карты.
 
В безмолвии ночном всё для всего –
Моё дыхание теперь твоё;
Писк мыши – вздох волны – полынный шорох –
И шелест листьев, и шуршанье шторок –
      Сквозь сон твой шёпот он же шёпот мой,
      В нём розы из ракушек смотрят в море,
      В нём солнце зреет розой золотой.






.