Энн Секстон. Красные туфельки

Я стою на круглой площади
мертвого города
и завязываю шнурки на красных
туфельках.
Все моё, что было спокойным:
часы были ходячим муравьём,
пальцы ног, выстроенные в ряд,
словно собаки,
плитка, задолго до того, как на
ней сварятся жабы,
салон, белый зимой, задолго
до появления мух,
лань, лежащая на мху, задолго
до пули.
Я завязываю шнурки на красных
туфельках.

Они не мои.
Они моей мамы.
А раньше её мамы..
Передаваемые по наследству,
как реликвия,
но спрятанные, как позорные
письма.
Спрятаны дом и улица, где они
находятся и все женщины тоже
спрятаны.

Каждая из этих девушек,
которые носили красные туфельки,
садилась в поезд, ехавший
без остановок.
Станции пролетали мимо,
как женихи,
а поезд не останавливался.
Они все танцевали,
как форель на крючке.
С ними играли.
Они отрывали себе уши,
как английские булавки.
Их руки отваливались
и становились шляпами.
Их головы падали
и с песнями катились
по улице.
И их ноги (о, боже, их ноги
на рыночной площади)
их ноги, эти два жука,
добегали до угла,
а затем пританцовывая,
двигались дальше,
словно гордясь собой.
Конечно, восклицали люди,
конечно, они механические.
А как иначе.

Но ноги продолжали идти.
Ноги не могли остановиться.
Они были возбуждены, как кобра,
которая видит тебя.
Они были упругими,
растягивающимися пополам.
Они были островами во время
землетрясения.
Он были кораблями,
сталкивающимися и идущими
ко дну,
Не говоря уже о нас с тобой.
Они не могли слушать.
Они не могли остановиться.
То, что они делали было танцем
смерти.

То, что они делали, их погубило.


The Red Shoes

i stand in the ring
in the dead city
and tie on the red shoes.
Everything that was calm
is mine, the watch was an ant
walking.
the toes, lined up like dogs,
the stove long before it boils toads,
the parlor, white in winter, long
before flies,
the doe lying down on moss, long
before the bullet.
I tie on the red shoes.

They are not mine.
They are my mother's.
Her mother's before.
Handed down like an heirloom
but hidden like shameful letters.
The house and the street where they belong
and hidden and all the women, too,
are hidden.

All those girls
who wore the red shoes,
each boarded a train that would not
stop.
Stations flew by like suitors and
would not stop.
They all danced like trout on the
hook.
They were played with.
They tore off their ears like safety
pins.
Their arms fell off them and
became hats.
Their heads rolled off and sang
down the street.
And their feet - oh God, their feet in
the market place-
their feet, those two beetles, ran for
the corner
and then danced forth as if they
were proud.
Surely, people exclaimed,
surely they are mechanical.
Otherwise.

But the feet went on.
The feet could not stop.
They were wound up like a cobra
that sees you.
They were elastic pulling itself in
two,
They were islands during an
earthquake.
They were ships colliding and going
down.
Never mind you and me.
They could not listen.
They could not stop.
What they did was the death dance.

What they did would do them in.