Евпатория Крымский Иерусалим

Евпатория – Крымский Иерусалим


Азан плыл над синагогами и кенассами, обласкивал тугими сладковатыми волнами дальние православные кресты. На углу Красноармейской стояла маленькая собачка – ножки тоненькие – и настороженно следила, как я приближаюсь к ней, прохожу мимо... И вдруг тявкнула мне вослед. Я оглянулась – она попятилась. Смешная милашка! Сторожи, сторожи свой угол!
Переулок с названием Ломаный улыбнулся, обнажив на сломе щербатость в виде двух мотоциклистов: они вели мирную беседу, опершись на своих коней прямо по середине проезжей части.
На стене здания с противоположной стороны Караимской улицы я увидела изображение большой виноградной кисти. Сразу вспомнилось: «Виноградную косточку в землю зарою…». Но тут раздражённый старческий голос, донёсшийся из окна, заставил меня поневоле прислушаться к нему. Голос кому-то пенял на перебои с доставкой почты и пускал в ход угрозы «подключить» телевидение.
– Поверьте, у меня есть возможности...
Но, получив с другого конца телефонного кабеля отпор, отступил на полшага:
– Я ветеран!..

В маленьком кафе после экскурсии по Кенассам сидят женщина и девочка, обе в белых косынках, завязанных сзади под волосами. Они стараются разобраться в меню незнакомой кухни: брать или не брать язмУ. Или Язму? Женщина с надеждой взглянула на меня – их случайную соседку по столику. Мы разговорились. Они из Красноярска. Верующие. В разговоре дошли до наших предков, которые у нас обеих оказались из СПб. Мои – новгородский кузнец и мещанка из Невеля – делали революцию, а её – позажиточней, было, что терять – в стрельбу отсиделись, затем быстро собрали всё самое ценное и – подальше от греха, в Сибирь! Мои тоже отправились в Сибирь – революцию разворачивать. Да по дороге бабка чуть не померла от тифа. Молиться в бреду начала, мол, если выживу, уверую в тебя, Боже. С тех пор, говорила, в Бога поверила, что, однако, не помешало ей служить делу революции.
– А в дельфинарии вы уже были?
– Да, были, – заулыбались дочка и мама.
– Дельфин Ян картину рисовал. Кисточками, зубами держал, – продолжала девочка интересную для неё тему.
– Говорят, мы с ними произошли от одного предка. Они нам братья, и у зародыша дельфина тоже пятилучевая конечность, – я приподняла растопыренную ладонь.
Женщина смутилась и, опустив глаза, ответила:
– Мы верим в божественное создание.
– Одно другому не мешает. Может, то, что для людей миллиарды лет, для Бога – единый день творения. И, наверное, не тяп-ляп творил по своему образу и подобию, постарался и потратился, небось, на пробные образцы.
– Без Его позволения нам это не может быть ведомо.
– Думаю, Он привык к нашему любопытству и вряд ли сердится на то, что мы заглядываем в его лабораторию и суём носы в его колбочки и коробочки: раз оставил их, значит, позволил.
Женщина помолчала.
– А на лимане Вы были? – она уводила беседу в другую сторону.
– Нет.
– Сейчас...
Она покопалась в сумке, достала фотоаппарат и, понажимав кнопки, протянула его мне. На экранчике у водной глади, украшенной каймой пены, в лучах низкого солнца плясала фигурка девочки. Как пляшущая звёздочка: две ручки, две ножки и смеющаяся головка с торчащим вверх хвостиком задранных и приколотых к затылку косичек.
– Обязательно побываю.
Мы вместе вышли из кафе в нагретый воздух. В нём, высоко над нами колыхалось монотеистическое светило. Над всеми нами, даже если мы поклоняемся ему, оставив бедняге по пальцам перечесть лучей и один какой-нибудь цвет из бесконечного и непрерывного множества.
Мы улыбнулись друг другу на прощание и разошлись.


                2010 г.