Сергей Жадан. Лютер

1

Можно засвидетельствовать одно –
даже самый злой,
насквозь лишенный света внутри,
отравленный самим собой
житель этого города
заслуживал снисхождения.

Даже самые безнадёжные,
заклеймённые невниманием,
с искривленными голосами,
с металлическими хребтами дети
имели право на приют,
имели право на место
в списке защищённых.

Однако не было снисхождения к этим,
нарисованным на газетной бумаге мужчинам,
и к этим, вырезанным ножницами
материнской любви женщинам;
не было места детям, которые
подходили к рождественским ёлкам
и становились похожими
на ёлочные украшения.

Cнисхождения не было
ни к кому. 

Не учитывались ни возраст,
ни голос.

Единственным доказательством вины становилось сердце.

Размещённое между страхом и доверием,
плохо спрятанное от злого глаза –
его одного хватало, чтобы брались за работу
ремесленники погибели,
чтобы ускорялось дыхание
погонщиков свежей смерти.

Сердце – светилось в сумерках,
привлекая к себе внимание,
навлекая беду,
подставляясь огню.

Его присутствие, его аритмичная работа
были достаточным основанием для
вспышки огня.

Сердце как предпосылка жизни.
Сердце как причина смерти.

Сердце как то, что делает тебя видимым,
делает тебя беззащитным.

2

Наш творец – тот, кого мы согласились
называть творцом, просто иначе всё это видит,
иначе об этом говорит.

Найдите, где он говорил о снисхождении?
О любви – да.
О неотвратимости – да.
О человечности.

Но не о человечности смерти.
Не о любовном потоке уничтожения.
Не о необратимости справедливости.

Читайте отныне внимательно,
все, кто приходит в последний раз поцеловать покойника,
все, кто вспоминает добрые черты умершего,
кто говорит о щедром характере убитого –

нигде не говорилось об уместности зла,
об освещённости тьмы,
речь шла лишь о том,
что вы теперь знаете и сами:

любовь не является гарантией выживания,
не предотвращает ужас,
не выделяет тебя в толпе
лишённых заботы,
обделённых ею,
презираемых.

Больше там нет ничего.
Напрасно искать буквы в черноте.
Напрасно приписывать ей свои
дневниковые записи.

Все слова в оправдание зла принадлежат именно злу.
Все слова об условности несправедливости
несправедливы.
Никакие слова, оправдывающие убийцу,
убийцу не оправдывают.

Умейте читать.
Умейте читать так, чтобы никому за вами не пришлось
отстраивать кварталы.

Что останется напоследок?
Останется ваше право не свидетельствовать против себя.
Вырастает трава на школьной площадке.
Мир наполнен чудесами.
Мир наполнен криками.

3

Просто писали не вы.
Поэтому и читаете как не своё.

А кроме того,

даже самые злостные,
те, кто пытался уравновешенно говорить о мраке,
с хирургическим швом на совести,
с детьми, что выжигают кислотой
собственные имена, словно татуировки
с кожи,
даже они
нуждались в адвокатах
и не заслуживали,
чтобы их засыпало строительным мусором
в собственных кроватях.

Читайте отныне вслух,
все, кто находит общие черты в лицах убийцы и жертвы,
все, кого заставили кричать на ветру,
кто готов потерять, лишь бы не противоречить –
тот мир, который не видит разницы между
школой и бойней,

мир, который обменивает хлеб на свободу –
такой мир вряд ли нуждается в вашем голосе,
вашем участии,
вашем согласии.

Всё происходит помимо воли покорных.
Всё определяется без учёта голоса обречённых.

Среди вас не было никого, кто бы возразил,
не было никого, кто бы не промолчал.

Ни одного безумца посреди улицы.
Ни одного смельчака перед вратами.
Ни одного крика в собственную защиту.
Ни одного слова в знак протеста против погрома.

Плачь теперь, разбитое школьное пианино,
мучайся, терпи, рыдай.
именно тебе будет хуже всего,
именно тебе будет невыносимо,
именно тобой будут топить,
именно тобой не смогут
согреться.

4

Напоследок вас будут заставлять.
Добрые люди будут заставлять вас говорить
правильные вещи. 
Вещи, на которых держится мир.

Тот мир, который держится на несправедливости,
который убивает лучших и не имеет прописанных
правил для наказания убийц. 
Мир, в котором именно убийцы обычно и
определяют правила.
А теперь говорите о нём правильные вещи.

Мир, – скажут вам, – держится на равновесии.
На равновесии добра и зла.
На равновесии честности и коварства.

И всё бы хорошо, но вот, посмотрите –
зло весит больше, именно за ним стоит
сладкий вес безнаказанности.
Зло притягивает своей свободой.
Зло завораживает.
Зло смущает.

Поймите, – скажут вам напоследок, –
речь идёт лишь о словах,
речь идёт лишь о языке.

Но что это будет за язык?

Язык принуждения, язык разорванных губ, язык,
начинённый металлической стружкой фальши.

Просто признать слабость языка,
просто согласиться, что язык тоже
способен работать на смерть,
способен обрамлять подлость,
способен объяснять позицию того,
кто стреляет в затылок.

Просто язык, как и все, что создано в этом мире,
не отвечает за замысел,
не отвечает за логику того,
кто его создавал.

Поэтому ещё раз –
никакого равновесия,
никакого балансирования над трупами,
никакого взвешивания вырванных золотых коронок.

Только защищать собой того, кого можешь ещё защитить.
Только говорить слова, значение которых знаешь.
Только самим, раз за разом, после всего,
перебирать язык, словно обгоревший кирпич. 
Только самим.
Только так.

17.03.2025

(Перевод с украинского)