Лягушка

(краткий конспект лекции для экскурсовода по городу Дмитрову и «Музею Лягушки» на ул. Кропоткинской)

- В конце марта, если снег раньше сходит, у нас никакой погоды нет. Её невозможно определить по сезону и климату в этом забытом богом месте. Не сравнить даже с погодой холодного лета, или тёплой зимы, или осторожной осени севера средней полосы, далёкой от ледяных или жарких морей, каких-нибудь предгорий или лесов, не говоря уж о пустынях и джунглях. Тут и реки могут течь в любую сторону света, и ветер дуть куда ему заблагорассудится, и цвета земли и неба совпадают настолько, что линия горизонта сливается в печально-серый тон, чуть различимый при бледных, будто вымученных закатах и восходах. Кажется, что и солнце на этом участке нелюбимой им суши в это время не задерживается потому только, что лучше всех понимает безнадёжность своих творческих усилий.

К началу апреля окружающее погружается в белёсую безвитаминную хмарь, в настоящий Великий Пост, чуждый чувственному торжеству и грешным позывам горячей плоти. И даже суета прибывающих с юга перелётных птиц вызывает внутри какое-то брезгливое сочувствие пернатым судьбам. Что их сюда так тянет? Ах, да… Обилие червей, мух, комаров и земноводных на местных болотах и торфяниках… Не даром символом города Дмитрова выбрана лягушка. Тут есть фонтан с лягушками, каждая величиной с небольшого тюленя, музей «Лягушки», и отель «Princess Frogg», стоящий недалеко от сточной канавы Берёзовец, вдоль которой сами берёзы давно не растут. Добро пожаловать!..

***

После первой казни египетской (превращение воды в кровь), второй казнью в Библии было нашествие жаб из Нила на фараоново племя, не дававшее евреям исхода на землю обетованную.

 Европейская геральдическая традиция приписывала сатане герб с тремя лягушками и золотым поясом на червлёном фоне.

Антильский свистун, горная лягушка с Доминиканы, эндемик Карибских островов, тоже попала на герб страны обитания, но по другой причине. Она, величиной с цесарку, наряду с бананами и рыбой до сих пор является там источником пищи для местного населения. О вкусе её можно поспорить с теми редкими людьми, кто свистунов ел.

Российские домыслы о своих скользких и холодных собратьях по болоту до красивых легенд так и не дошли. Кто-то из яйцеголовых советских краеведов придумал байку о том, что лягушки спасли своим кваканьем Дмитров от крадущегося к городу врага, разбудив спящих людей, будто гуси в Риме. Но это ни в какое болото не лезет, так как все знают, что лягушачий концерт летом на водоёме замолкает именно в тот момент, как только к нему приблизишься. Поэтому разбудить спящих дмитровчан лягушки не могли, а только погружали их в ещё более глубокий сон, который был для горожан и так спокоен, потому что брать с них по бедности врагу было нечего.

***

Погружаясь в болотные пучины праславянских времён, касаясь не упавших ещё в сфагнум берёз и елей, подвинув ледник к нынешней Вологде и ещё не выпустив на просторы будущих болот угро-финнов, вернёмся на опушку перед озером у берегов полноводной мутными старицами Яхромы и послушаем правдивый разговор тамошних старожилов, которые были тогда «на ты» с природой и понимали языки животных, птиц и зверей также, как и мы сейчас легко понимаем друг друга.

Благодать, творившаяся вокруг в виде заболоченного леса, дававшего приют редким формам жизни, была ещё невинна и далека от подсечного земледелия, связанного со всепожирающим огнём, расчищающим перед людьми площади для посева злаков, которые в будущем гарантировали прибыток человеческому роду. Солнце неспешно прогревало затенённые трясины, лениво извергающие скопившиеся внутри удушливые болотные газы. В заросших камышом и ряской провалах оттаявшего грунта пошевеливалась одноцветная грязно-зелёная дрянь, копившая червей, мотыля и дафний. А над чёрной поверхностью воды вился голодный гнус, жаждущий крови редких теплокровных.
Безопасность разливалась вокруг удушливо и вязко, убаюкивая своей непроходимостью и вневременной долготой.

На мягкой кочке с недозревшей клюквой восседал заросший человек в грубой одежде из оленьих шкур и, пожёвывая корешок осоки, смотрел в родной пейзаж, как смотрят нынче приглашённые на праздничный стол ко второму дню свадьбы: и съел бы чего-нибудь, да уже не лезет. Но, в отличие от людей теперешних, он не жалел, что лето, как и свадьба, кончится, и стол уберут. Абориген не бросался заготавливать на голодную зиму припасы. Он тихо завидовал безобразной твари, чьи злые глаза показывались на поверхности воды, исчезали и вновь появлялись в другом месте, с лёгкостью перемещаясь по тому пространству, на которое человек посягнуть не мог в силу своих физических особенностей.

- Балдеешь… А мороз жахнет, что будешь делать? – с издёвкой спросил он у неё.

- Ничего, - проквакала тварь, медленно, вальяжно выбираясь на торчащую из воды корягу. – Посплю. Пока лёд снова не растает.

- Вот сволочь! – восхитился абориген. – И тебе девять месяцев ни жрать, ни пить, ни дышать не надо?

- Не-а… Я под водой кожей немного дышу, в анабиозе. А на суше лёгкими, как ты, дурак… Но только летом. Разницу улавливаешь? – И лягушка озорно подмигнула ему одним глазом.

- До чего же ты безобразная! – сплюнул под ноги человек. – Но почему так устроено, что тебе всё за так достаётся, а мне через пот и кровь… Да ещё медведи эти, волки…

- Я тебе давно говорю, что ты дурак! Вот у вас бабы по одному рожают. А мы – по десять тысяч икринок мечем. И детей своих, как вы, не кормим и не воспитываем, нервы и здоровье на них не тратим. Головастики наши сами по себе растут и кормятся. Сообразил?.. А эти цапли да щуки только для больных и глупых лягушат опасны. Ну сам представь, как тебе не заметить вот эту сосну в двадцать метров, что над тобой нависнет, как цапля? Или волка, длинной с вашу деревню, что из леса покажется, как щука из водорослей? Спрячешься ведь, если не на всю голову сумасшедший?

- Оно конечно, схоронюсь, - кивает абориген. – Или убегу…

- Куда бежать, глупое ты животное. Дома надо сидеть, дома! За высоким забором и с дубиной хорошей, желательно… Руки у тебя есть. Город тебе надо строить.

- А это что такое?

- Мне тут подруги расквакивали, - потянулась земноводная на коряге. – Там, на юге, за морем, есть такой город на речке Нил построенный, Акорис, и там главная богиня Хекат, лягушка. Она у тамошних людей за плодородие, влагу и деторождение отвечает. Там зимы не бывает, но склады для продовольствия есть, если голод наступит. А вокруг складов стена, которую охраняют, чтобы ни зверь, ни человек не смог туда залезть.  Понял, зачем город нужен?

- Ну?

- Вот тебе и ну! Дубина ты стоеросовая! Тебе не сидеть сейчас надо на солнышке, а город строить и продуктами его набивать на зиму впрок. Ты же не лягушка?

- Нет, - поморщился человек, ещё раз осмотрев и себя, и умную тварь, - Только давай завтра, а? Сегодня погода уж сильно хорошая…

- Как знаешь… - равнодушно развела лапами собеседница. – Мне-то по барабану. Только не жалуйся следующей весной, что сил нет и жрать нечего. Хорошо?

- Ну-у… это когда ещё будет… всё лето впереди, успею…

И прилёг спиной на кочку.

***
   
Минуло три тысячи лет. Потеплело в наших местах необычайно. Двинутые ледником камни искрошились до песка, на песке маханули вверх дубы да сосны. Посветлело в лесу, задышалось. Люди построили деревянные дома на вырубках, протоптали дороги, проложили гати через болота. Били дичь, ловили рыбу, огородики содержали, а лягушек не трогали и не слушали.

Соседи друг друга грабили по очереди, кто посильней да половчее. Разбойников-викингов подкармливали для защиты от хитрых своих и чужаков. А разбойники, лихие люди, не будь дураки, скоро и сами хозяйства хозяев к своим рукам прибрали. Это им их оружие и сила делать позволяли. Викинги сами себя в князья над народами местными ставили. Жили не впроголодь, убивали время от времени, отдыхали, когда вздумается.

Вот лежал как-то молодой князь Хорог на той же кочке перед Яхромой, репу с кабанятиной внутри себя переваривал и лягушек в дремоте слушал. Хор гармоничный выходил, трепетный. Но тут почудился князю вроде незнакомый голос в этом хоре:

«Ой, ли, красный молодец, не за мной ли ты, красавицей да умницей, сюда пожаловал? Не меня ли ты просватать в жёны и матери своих детей хотел?»

Открыл князь глаза и обомлел: стоит девица краса по колено коса, сарафан - до пят и раскосый взгляд.

- Бери, - говорит, - меня в карман быстрей, да неси отсюда подальше к себе, а не то все копья твои переломаю.

- Откуда ты? – спросил князь Хорог.

- Я, - отвечает девица, - царьгородская царица, на расправу злобная кикимора болотная, не подушка-потаскушка, а лягушка-девчушка. Икру мечу, скачу, куда хочу! Жизни всех учу и православному деревянному зодчеству… Хватит на кочках прохлаждаться, надо уже кремль строить, вал насыпать, город возводить неприступный.

- А зачем? – спрашивал князь Хорог спросонья. – Мне и так неплохо живётся. Пусть славяне работают… Я лучше тебя, озорницу, в наложницы возьму и буду жить на репе с мёдом, веселясь. Никто мне не указ! Меня тут братцы и так все боятся!

Схватил он лягушку-девчушку и домой отнёс: себе в утеху, хозяйству не в помеху.
Живёт себе с ней и живёт невенчанный и горя не знает. Та правой рукой махнёт: получи сто центнеров ячменя с гектара; левым рукавом о хлев заденет – у семи свиноматок по двадцать поросят в опорос. На кур только взглянет: из-под каждой с десяток яиц СО вываливается. Пчёлы мёд вёдрами носят, реки молочные сами из вымени у коров текут, звери стаями из леса приходят и вдоль ограды на бойню выстраиваются в очередь. А вокруг лепота – белые лебеди на прудах между лилий плавают, рыба пудовая осетровая в сеть как в гамаки по ночам укладывается, а про икру и говорить нечего: ушатом из колодцев черпают. Что тебе красную, что чёрную, что заморскую (баклажанную).

Так бы себе и жили-поживали, детей наживали. Да детей-то и не было! И уж перед самой смертью своей старый князь Хорог позвал к одру девчушку-лягушку и говорит:

- Давай повенчаемся, тварь ты моя ненаглядная, полюбим друг друга в последний раз и родишь ты мне после моей смерти в ночь хочешь сына, хочешь дочь, хоть мышонка, хоть лягушку, хоть неведому зверушку. На кого же я такое хозяйство оставлю?

А кикимора болотная ему отвечает:

- Нет! Не выполнил ты своей клятвы! Не жена я тебе, а раба бессловесная и домработница по вызову была. Не любил ты меня, зарубежный наёмник! Так я за это тебе отомщу! Сначала город построю, а потом и рожу, кого захочу, и не от тебя, а от брата нашего болотного, Юрия Долгорукого c Клязьмы, будучи ему второй женой, неизвестной в истории. А младший его сын, Всеволод Большое Гнездо, при крещении Дмитрий, названный так в честь Дмитрия Солунского, этому городу даст название Дмитров. Не ты, Горох, основателем города станешь! А святой защитник!

Прилетел Золотой Петушок, клюнул его в темечко.

Тут старый князь Хорог от наглости такой земноводной и помер.

А кикимора его узкоглазая, как только город подняла чужими руками до кремля, родила сына, да и сгинула в болото где-то под Константинополем, теперешним Стамбулом, чтобы налоги в казну не отдавать, как говорят о том древние дмитровские летописи, сгоревшие при нашествии татар.

И кто этот город потом только не жёг, недостроенный!

И свои, и чужие орды стирали его с лица заболоченной земли. Никто его разорением и огнём не миновал: ни Батый, ни Тахтомыш, ни Едигей, ни литовцы гетмана Сапеги, ни французы, ни немцы. Камня на камне после себя не оставляли, и никакой покровитель, воинский святой Дмитрий Солунский, Дмитрову не помог.

Но было время, что девушка-лягушка возвращалась-таки в столь печальный град из небытия.

***

Затеяли как-то советские власти перед войной, в тридцатых годах, канал от Москвы до Волги копать. И Дмитровлаг посреди этой стройки организовали. Сотни тысяч заключенных рыли землю от темна и до темна, гибли от холода и непосильной работы, пока не поняли, что источником протеина для продолжения бесполезной их жизни могут стать прыгающие между их ногами земноводные.

Поначалу рабочие морщились, но потом нашлась одна девушка, француженка, Мари Гренуй, бывшая анархистка, угодившая в лагерь вместе с мужем, шотландцем, эсером Полем Фрогом, которые и научили каналстроевцев готовить лягушачьи лапки в походных условиях.

С пойманных лягушек сдиралась чулком кожа от головы к задним конечностям, и, потрошённая с помощью того же ржавого гвоздя, тушка помещалась в карман фуфайки. Вечером, возвратившись в барак, «зэки» сваливали свою добычу в общий чугунок и ставили его на огонь, добавив внутрь немного воды. Капли соляного раствора строители добывали из выжатых вручную потных рубах тех, кто был помоложе да почистоплотнее. Летом в тушёные лягушачьи ножки обильно добавляли крапивы и лебеды, в остальные сезоны – еловых шишек и живицы.

Многочисленные письменные воспоминания об этом блюде и его удивительный рецепт были сожжены вместе с архивом Дмитровлага в окрестностях канала имени Москвы после расстрела Фирина и Ягоды. Но до сих пор лягушачьи ножки в таком виде подаются в Париже в ресторане «Roger La Grenouille», что на Rue des Grand Augustins, 28, потомками Мари и Поля под великолепным кармелиновым соусом (если у вас будет время, попробуйте!).

Внешность же Мари Гренуй была весьма запоминающейся. Если вы вспомните картину Врубеля «Царевна-Лебедь», написанную им в 1900 году со своей красавицы жены Надежды, актрисы, изображённой на полотне в костюме к опере Римского-Корсакова «Сказка о Царе Солтане», то, по словам очевидцев, будете не далеки от истины. И не путайте её с матерью Гренуя, персонажа «Парфюмера» Зюскинда, чей образ вряд ли совпадает с этой прекрасной особой, хотя территориально рыбный рынок средневекового Парижа находился неподалёку от знаменитого теперь ресторана. Скорее внешность Мари Гренуй была ближе к той легендарной жене Юрия Долгорукого, чьи следы пропали после рождения Всеволода Большое Гнездо в топях под Дмитровом почти девятьсот лет назад.

***

Легендарная девушка-лягушка всегда была склонна к таким перевоплощениям, согласно русскому фольклору. Ей что из скользкой зелёной твари в красавицу и умелицу превратиться, что – наоборот, ничего не стоит. Нашёлся бы повод.  А стремление её к строительству городов и гидротехнических сооружений не оставляет сомнения в том, что и через сотни лет она, вольно или невольно, не могла не принять участия в развитии основанного ей поселения на болотах.

Остается неразгаданным лишь одно обстоятельство, которое, возможно, ждёт очередного пришествия из небытия своей спасительницы.

«А зачем теперь и кому этот город нужен? Что придумает земноводное для смысла его существования? Чем озадачит современную власть, чтобы направить людские силы на производительный труд по строительству счастливого будущего?»

Этим озадачен не один головастик в окрестных лужах.


Говорят, что в Рыбном, пригороде Дмитрова, в Рыбохозяйственном Технологическом Институте появилось новое направление: батрахологическое, чисто лягушачье. Оно направлено на разведение экологически полезного поголовья этих земноводных и уже включено в продовольственную программу Московской области. На основе налаженных связей с Доминиканой в реку Яхрому завезут знаменитых карибских свистунов под два килограмма весом каждый. Для размножения их в непривычных условиях Средней полосы разработан проект возведения над Дмитровым стеклянного купола Фуллера размером в несколько cот квадратных километров и высотой в километр. Планируется в ближайшую пятилетку замкнуть пространство над Дмитровым этим высокотехнологичным колпаком, позволяющим создать внутри микроклимат небольшого Карибского острова за счёт дополнительного освещения и тепла от новой атомной электростанции под Дубной и увлажнением с Иваньковского водохранилища на Волге.

Новое место жительство для антильских свистунов, именуемое в проекте как «Большое Гнездо» позволит спасти их популяцию на Земле, потому что на самой Доминикане, вулканическом острове, в результате частых ураганов, стихийных бедствий и удалённости печальная судьба их предопределена.

На гостеприимной же дмитровской почве спасение свистунов как вида и как источника дополнительной продовольственной базы для Москвы и Московской области по расчетам Рыбного Института вполне решаемо, если из столицы вовремя придут необходимые федеральные средства.

Дмитровский лягушачий питомник намерен в будущем расширить свою географическую волю и стать мировым батрахологическим центром.

Ведутся переговоры с Францией о возможных поставках лягушачьего мяса по приемлемым ценам в некоторые бедные кантоны и открытия в Париже и Марселе собственной cети ресторанов «Dmitroff Liagus».

В областную Думу депутатами от Дмитровского городского округа подано предложение об изменении герба города, где четыре короны на белом поле французского щита должны быть заменены четырьмя зелёными лягушками на алом щите Дмитрия Солунского.

Автором проекта стал Жан-Батист Гренуй, молодой парижский художник, праправнук знаменитой Мари Гренуй, Дмитровской великомученицы, причисленной недавно к лику святых в Борисоглебском монастыре, бывшей резиденции Дмитровлага…

До свидания! До новых встреч в Северной Жемчужине Подмосковья!