Зоя Геннадиевна умирала тяжело. Болезненными страданиями извела вокруг себя и проживавшего с ней сына Петю и его старшую сестру Вику, из самого Нижнего Новгорода приехавшую поухаживать за доходящей престарелой матерью. И врачей измучила – чуть не каждый день карета скорой помощи с перевёрнутой надписью «Ambulance» подъезжала к подъезду двухэтажного дома – бывшего общежития закрытой поселковой мебельной фабрики. Поднимавшиеся на второй этаж в перепланированную из двух комнат тесную квартиру врачи делали уколы с транквилизаторами, успокаивали Зою Геннадиевну, желали здоровья, скорейшего выздоровления и, вручив невидимый букет оптимизма, уезжали под безучастные укоризненные взоры Петра и Вики.
- Слушайте, вы бы поменьше бодрили её, - не выдержал однажды Пётр, среднего роста крепко скроенный, хоть и рано облысевший шахтёрский пенсионер пятидесяти лет. – Вы как уезжаете, она же жизни никому не даёт. Орать начинает, командовать. Мол, врачи сказали, что я скоро танцевать начну, а вы, мол, подлецы эдакие, меня заживо хороните. То деньги какие-то требует, которые мы у неё украли. То лекарства от неё прячем. То нужным врачам её не показываем. Она уже на горшок оправиться сесть не может, вдвоём её поднимаем и держим, а вы – про танцы…
- Работа у нас такая, - улыбнулся моложавый, но, судя по сноровке, опытный врач, - ну, не про опухоль же в её головном мозге нам рассказывать. Сильное сердечко у вашей мамы. Сильное. Извините за каламбур, могла бы ещё сексом заниматься, было бы с кем. Мужа, как я наблюдаю, нет. Давно умер?
- Батя с нами и не жил. В райцентре где-то дни разменивает.
- Понятно. Извините и не обессудьте. Всю жизнь сама?
Пётр удивлённо поднял на врача посеревшие от постоянного недосыпа глаза и переспросил:
- Вам это зачем знать?
- Просто интересуюсь, - не смутился доктор. - Бытует такое мнение, что одинокие женщины болеют раком гораздо чаще замужних. И что любопытно, рак головного мозга в первом случае имеет преобладание над остальными видами онкологической патологии.
- Любопытно вам, - нахмурился Пётр, мельком вспомнив покинувшего его в раннем детстве отца, отношения с которым наладить так и не удалось. – Какая разница, от чего там эта болячка к женщинам прилипает и виноваты ли в этом мужики. Тут уже ждёшь, не дождёшься, когда она отдаст Богу душу, и сама отмучается и нас с сеструхой отпустит.
- Нет-нет, уважаемый, вижу, что вы тоже мужчина одинокий. Сестра уедет, а вы с кем? Будете до гроба в переводного дурака с собутыльниками у подъезда играть? И долго так протянете? И главное: ради чего?
- Вообще-то я не картёжник, а шахматист, - подтянув слегка выдающийся пивной живот, огрызнулся Пётр.
- Знаю, Пётр Васильевич, знаю. Были даже, как свидетельствует история, чемпионом района лет так тридцать назад, - улыбнулся доктор.
- А откуда знаете, если не секрет?
- Да какие секреты? Отец про вас рассказывал. Горин его фамилия. Если помните, даже играл против вас на межведомственном первенстве. Он ещё студентом был, за «Спартак» выступал, а вы за «Трудовые резервы». Проиграл батя, но до сих пор хотел бы взять реванш у знаменитого когда-то Петра Завьялова.
- Горин…Горин… - задумался Пётр, скривив на бок маленький нос и сморщив блестящий лоб. – Не, не помню такого… Высокий, чернявый?
- Нет, маленький, как я, в очках роговых.
- Извините, не помню. Но отцу привет. Если надо реванш – я завсегда готов.
- Хорошо, передам, - весело махнул рукой доктор и гулко захлопнул дверь кареты скорой.
*
Зоя Геннадиевна отошла неожиданно в середине июля. Перед этим, словно посланница неведомых сил, проведать старушку пришла её старая подруга - вместе когда-то трудились на мебельной фабрике. Посидели, искривившись, погрустили устало, беспечную молодость вспомнили. И хоть мысли Зои Геннадиевны путались, а речь была беспорядочно неразборчивой и чрезмерно громкой, подруга виду не подала – всё кивала, вежливо соглашалась, невинно улыбалась. Потом вышла в узенький коридорчик и повелительно шепнула Петру у дверей:
- Ох, и ведьма, мамка ваша, уж извини меня, Петя. Пока на улице жарко, откройте все окна, откройте дверь в подъезд и ляду на чердак в нём тоже откройте. И сами выйдите, не мешайте.
- Да вы что!? – удушливо задыхаясь, попытался возмутиться Пётр. – Вы чего это себе придумали? Что моя мать…
- А ничего я не придумала! Пусть орёт, пусть возмущается, не слушайте её, уйдите, сделайте то, что вам сказано. Не рак там в её башке поселился, а злоба, за долгие годы накопленная, ищет себе выход в другое пространство, где её место и где её тьма ждёт, а найти в вашем склепе не может. И на тебя с твоими амурными приключениями злоба дурная за то, что лишил её возможности с внуком общаться, и на Вику, что порхнула от матери подальше за мужиком вослед. А на Ваську, папку твоего, так и вовсе гневность нелюдская. Была Зойка по молодости хорошей девкой, работали вместе, на природу вместе, по девишникам, да как бес её посетил после Васькиного выбрыка. На всех людей обиду затаила, будто они у ней счастье украли.
- Так, это…
- И слушать ничего не хочу! Делай, что говорю!
*
После похорон Зои Геннадиевны, в тот же вечер легко испустившей измаявшийся дух, сестра Вика, не проронив ни слезинки, тепло и облегчённо попрощалась с братом и уехала к семье в Нижний. Пётр несколько дней поминал мать за одноногим столиком у подъезда общежития. Поминал лихо, с утра до вечера, так что в ночь сердобольные соседи заносили его полубездыханного в пропахшую фармацевтической разностью квартиру.
Двухэтажное двухподъездное общежитие располагалось, считай, в самом центре посёлка, на перекрёстке межобластной автотрассы и дороги районного значения. Через трассу напротив – продуктовый магазин с большими стеклянными окнами, высоким цоколем и такими же высокими ценами, почта в сохранившемся ещё со времён последнего самодержца полуподвальчике, забитые всякими безделушками коммерческие киоски. Рядом с домом - захудалая придорожная пивная и тут же аптека. А в обратную сторону через двор - тропинкой между придомовыми сараями – детсад и школа.
Когда-то и Петя Завьялов посещал сии подвергшиеся жестоким ударам времени и политических передряг образовательные учреждения. А потом – училище, армия и шахта, оставившая в трудовой книжке лишь две скромные записи – «принят» и «уволен в связи с выходом на пенсию», да две неизлечимые можно сказать профессиональные хронические болячки – силикоз и гипертонию. Посему и посещал теперь Завьялов в основном пивную, аптеку и магазин напротив дома.
На девятый после смерти матери день, опухший от каждодневных возлияний Пётр привычно спустился во двор, направившись к липкому от впитавшегося пива и самогона, затёртому локтями седоков сосновому столу, где уже собирались оживлённые пенсионеры-картёжники. Но помянуть мать и поиграть в любимую игру двора – переводного дурака – в этот день не случилось. Настроение слизала принесённая на хвосте сороки информация: с утра на перекрёстке какой-то безумствующий лихач зацепил на своём автомобиле велосипед переезжавшего трассу мальчишки. Бедняга выжил, но с переломами и травмой головы попал в районную больницу.
На велосипеде в этом месте катался лишь один парень – десятилетний Денис, Которого Пётр немного знал, и даже был в курсе, откуда он появился в посёлке, не ведал только его фамилии. Ещё по весне, возвращаясь из школы, Денис заглядывал во двор к картёжникам и подолгу наблюдал за игрой.
- Хочешь научиться? – как-то спросил его Пётр.
- Не-а! - звонко ответил Денис. – Не хочу. Дурацая игра.
- О, как! А какая же, по-твоему, не дурацкая?
- Мне шашки нравились раньше.
- А шахматы?
- Тоже ничего.
- Умеешь играть?
- Немножко. Папа учил. Когда живой был.
- А что случилось с папой?
- Они с мамой погибли. В Мариуполе.
В тот момент Пётр понял, что за мальчик стоит за его спиной у карточного стола. Люди рассказывали, что холодной весной двадцать второго года измождённого и испуганного, как попавшего в чужую среду дикого зверька, Дениса привезла в посёлок его бабушка - Лилия, одиноко проживающая в частных владениях на другом краю посёлка. Год оформляя опекунство, ходила Лилия в чёрном платке по инстанциям, никому не рассказывая, как погибла её дочь с мужем. Замкнулась в себе, почти на люди не показывалась: дом да работа на трансформаторной подстанции, даже в школу на родительские собрания не показывалась.
*
Пётра с Лилей связывало когда-то очень многое и приятное, но развязало слишком быстро и больно. Любил он Лилю с самого детства. Ещё в третьем классе она первая подарила ему сорванный в родительском дворе большой букет тюльпанов. С того волнующего момента Пётр решил для себя, что он без Лили жить не может, и не будет. Правда, сказал ей об этом он лишь через несколько лет - на выпускном вечере, во время белого танца. Лиля смущённо улыбнулась, побагровела, и изо всей силы прижалась к Петру всем своим упругим девичьим телом. Пётр задрожал, через тонкую ткань нейлоновой рубашки в него вошёл бурный поток флюидного тепла, парализовавший разум и взорвавший скомкавшееся от прилива чувств сердце.
Потом была полная ласковой одержимости ночь на природе. А потом Лиля уехала в областной центр в институт, куда Петра не приняли по результатам вступительных экзаменов. Он долго пытался найти какое-то решение закрученного жизнью ребуса, выбирая между нищей жизнью с любимой, но в шалаше, и любовью на расстоянии, но зато с тарелкой материнского супа. Пока в бессильном отчаянии не определил для себя, что его место в шахте. Нет у пацанов в посёлке другого выбора – или перебиваться с копейки на пятак на «мебельке», как уважительно называли фабрику земляки, или жить полной жизнью, добывая твёрдые рубли в шахте-кормилице. А любовь, если она есть, никуда не денется. Вернётся Лиля домой. После института, через пять лет. До старости ещё долго. А, может, переведётся на заочное отделение, и они снова будут вместе.
Поступил Пётр в горняцкое училище. Так советовала не только мать, но и её родной брат, дядя Витя, звеньевой проходческой бригады и председатель охотничьего товарищества посёлка – уважаемый человек. Первый год разлуки влюблённые пытались встречаться. Приезжали друг к другу на выходные, уединялись от родителей на казавшихся короткими каникулах. Пока районный военный комиссар не прислал Петру повестку.
Присягал Пётр советскому народу, ещё полгода, прикладывая руку к виску, чеканил «служу Советскому Союзу». А демобилизовался Завьялов уже в другую страну, в которой на всех административных зданиях и учреждениях висели казавшиеся первое время чужими и причудливыми флаги непонятно откуда возникшего самостийного государства.
За два года службы получил Пётр от Лили только две поздравительные открытки – новогоднюю и с Днём Советской Армии. Да и те – на первом году службы. На многочисленные письма Лиля почему-то упорно не отвечала. Совсем извёлся Завьялов в тяжёлых мыслях. Как-то совершенно отчаявшийся написал Пётр письмо однокласснице Вале Синициной: так, мол, и так, ты же знаешь, как я люблю Лильку, а она, душу всю вытянула, молчит, как мраморная статуя.
И ответила Синицына: «…Петя, ты хороший парень. Найдёшь себе другую девушку. Забудь Лильку. Не ждала она тебя. Сам понимаешь – область – угарная жизнь, соблазны, мальчики. Замуж она вышла за Юру Переверзева из соседнего посёлка, сына директора нашей шахты. Может, ты и знал Юру, бывало, он к нам на дискотеку, что крутили в столовой «мебельки», приезжал с друзьями-бандитами. Он старше нас на три года. Уже институт закончил и у папика горным инженером устроился. Что могу сказать? Попала Лилька, как говорится, без мыла в рай. Всем сполна обеспечена. На свадьбу им квартиру подарили. Как-то встретила её случайно, невзначай спросила, объяснилась ли с тобой. А она в ответ: «Не хочу никому ничего объяснять, сам поймёт, если не глупый». В общем, не ищи встречу с ней. Мне кажется, так будет лучше».
*
- Не твоя эта девушка, - зло ворчала Зоя Геннадиевна демобилизовавшемуся и деморализовавшемуся, впавшему в запой, опечаленному сыну. – Что это за любовь у вас такая была? Неделю встречаетесь, месяц порознь. Ни письма, ни весточки - хороша невесточка. Не будет у вас толку. Ищи девушку попроще, без всяких там закидонов, и чтоб любила тебя до чёртиков.
И Пётр нашёл. Женился он вскоре на молодой ламповщице Тане, с которой каждый день встречался, выходя на смену. У Тани не было матери, воспитывал её отец, поэтому девушкой она была хваткой, хозяйственной, во всех делах и поступках категоричной. Быстро взяла Петра в оборот. В соседнем от квартиры Зои Геннадиевны подъезде сняли отдельную комнату с кухней, обставили скупленной на руках дешёвой мебелью, а через год пришлось приобретать и детскую кроватку.
Сказать, что не любили друг друга Пётр и Таня никак нельзя, но и идущими в обнимку в посёлке их никто не видел. Люди шутили, мол, у ламповщицы Тани два сынка – один в коляске, второй в каске. В монотонном однообразии прожили они несколько лет, счастливо или нет – кто его разберёт. Охотливые до женщин и острые языком шахтёры подшучивали над Петром: «Вы хоть в одной койке спите, а то если Танька сама, так пустил бы кого погреться». Завьялов улыбался безразлично и на подобные колкости отвечал однообразно: «Очень смешно».
Как-то перед очередным новогодним праздником зашёл Пётр в кабинет профсоюзного комитета шахты – подарок для сына получить и расписаться за него. Традиционный набор конфет не изобиловал широким ассортиментом, но забирать надо, ведь всё равно кому-то достанется, то ли коньячок закусывать, то ли юристок, секретарш и бухгалтеров по кабинетам админкомбината соблазнять. Заместитель председателя профкома по фамилии Турчин окинул Петра изучающим взглядом и спросил:
- Слушай, Завьялов, а ты у нас в профилактории ни разу не отдыхал?
- Да и не стремился особенно. А чего там делать? В ваннах киснуть и сериалы с пенсионерами смотреть? Так я в шахтёрской бане моюсь каждый день, вон, уже половину причёски вымыл. А сериалов мне и дома хватает – жена нудит, малой тормошит, мама морали приходит почитать.
- Подожди, Завьялов. Ты у нас лет десять трудишься подземным электрослесарем, болячек, небось, заработать успел. А в профилактории не только ванны, там и грязи, всякие электрофорезы, массажи, магниты, ультразвуки, ингаляции. А шахтёру никак без ингаляций нельзя. Да и посмотри, зима какая краси-ивая, а в лесу какая благода-ать – белочки из рук орешки тя-анут, птички пою-ут. Лыжи можно взять, по склонам походить. Спортзал есть. Это ж лучше, чем самогон после смены глушить. В общем, так, Завьялов, давай, шепчись с семьёй, чтоб не было там претензий никаких и после рождественских – на лечение. Можно сказать, принудительное.
*
Блестя сапфиром балконных витражей, шахтёрский пятиэтажный профилакторий одиноко возвышался над дубовой рощей в нескольких километрах от родного посёлка. Вокруг рощи белым океаном простирались нескончаемые заснеженные поля, среди которых одиноко темнели в дымке треугольные паруса породных терриконов. Петра заселили в двухместный номер вместе с ветераном горняцкого труда, болтливым мохнобровым дедуганом, которого отдыхающие сразу прозвали Брежневым. И хоть фамилия у него была Горбачёв, удивительное внешнее сходство с генсеком более раннего периода - дорогим Леонидом Ильичём - было разительным и победило без споров.
Были в здании ещё трёхместные номера и один, на пятом этаже, одноместный, люкс – с огромной кроватью, отдельным туалетом и душевой. Как говорили лечащиеся, это начальственный номер, заселяемый по личному распоряжению директора шахты. Конечно же, всем было интересно, персоналу в первую очередь, кто заедет в роскошный номер в стартовый новогодний поток. Это было главной интригой учреждения.
- Слышал, Петь, люди базарят, что директор свою невестку в люкс поместил, - покряхтывая, хихикнул Брежнев.
Сначала Завьялов не придал важного значения этим словам. Ну, директор, ну, невестку, какое кому дело до начальственных утех. А потом - словно молния пронзила Петра от самой макушки до горизонтальной прямой плоскостопия. Невесткой-то директора была Лиля, Лилия Дмитриевна, как её называл персонал! И хоть не видел он свою первую любовь уже много лет, но знал, что живёт она в соседнем посёлке с сыном директора – местного пошиба угольным воротилой - безбедно и счастливо. Люди так говорили.
…Встретились Пётр и Лилия возле массажного кабинета. Не встретиться они просто не могли ни по какой теории. Посмотрели друга на друга, налились румянцем, вздохнули параллельно, и опустили глаза. Очередь была большая, но невестку директора в тонком красном халатике с глубоким декольте, ясное дело, пропустили первой. Не потому, что одета была легко, а потому, что к родственникам руководства уважение иметь надо.
«Похорошела, налилась, как куколка стала, - подумалось Петру, а внутри – словно оборвалось что-то – да вот же она, любовь всей жизни, женщина, без которой свет не мил! – Как же это я, а? Со всем смирился, даже не попытался за неё побороться, залёг на дно, и прожигаю свои дни, как крыса шахтная – побегал, пожрал, поспал, ни любви, ни ненависти…»
А в это время на массажном столе под крепкими руками массажиста постанывала Лилия Дмитриевна, но не от глубоких прикосновений двухметрового мужчины, а от внутренней боли, нежданно зародившейся в самой сердцевине души, и от неукротимого желания поскорее выскочить из этого кабинета, взлететь в люксовые апартаменты и выплакаться в подушку: «А Петька-то почти не изменился, лицо такое же доброе, глаза светятся, Господи, что я натворила в своей жизни, всё ведь могло быть совсем иначе».
*
Не прошло и дня, как кипящий восставшими чувствами Завьялов пробрался в номер Лилии. Чему она сама способствовала, незаметно заскочив в оставленный пустым номер Петра, и оставив у него под подушкой записку: «Петя, давай увидимся. Приходи ночью». Однако за одной ночью потянулась и следующая…
Пожалуй, не встретишь на земле такого человека, кто не пронёс бы через свою жизнь самые добрые и тёплые воспоминания о первой любви. Но для Петра ночные встречи с Лилей были не просто воспоминаниями, они воплотились в безумную полную страсти и нежности реальность, созданную сконцентрированной за всю жизнь и нереализованной энергией и фантазиями. Три недели невероятной любви, о которой он вспоминал потом всю жизнь – и наяву и во снах. В самые жаркие минуты сближения с Лилей Пётр даже обращался мыслями к Богу, искренне считая, что это силы небесные вернули ему всё то, что он не смог получить в былые годы юношеских мечтаний и мужских страданий.
Завьялову до самозабвения захотелось изменить свою жизнь и перевоплотиться самому. Стал задумываться о разводе с Таней, пытаясь обосновать свою неверность её относительно лёгким поведением в отношениях с другими шахтёрами. И, конечно же, главенствующей мыслью была «уехать». Забрать Лилю с дочкой и – куда-нибудь в столицу. Или за границу. Пётр стал ходить в спортзал, записался в библиотеку профилактория, где, не слушая рекомендаций сотрудников, взял англо-русский разговорник и несколько книг со стихами, которые потом в предутренний час читал у окна апартаментов для Лили.
Ему казалось, что она тоже переживает аналогичные чувства. Лиля рассказывала ему о своих отношениях с мужем Юрием. Первые годы жизни складывались, как ей казалось, счастливо. Заботливый хорошо зарабатывающий муж, богатые свёкры, полностью взявшие на себя все расходы на содержание, лечение и воспитание родившейся дочери. Защитив диплом энергетика, Лиле даже работать не пришлось. Муж Юрий сказал однозначно: «Пока я жив, моя жена будет сидеть дома!»
Вскоре подаренную на свадьбу квартиру разменяли на просторный дом с мансардой, где оборудовали бильярдную, куда каждый день к Юрию стали приезжать друзья. Поначалу ей нравилась такая кутежная, полная встреч и знакомств жизнь. Пока, наконец, не поняла, чем занимается её муж со своими друзьями.
- Ты даже не представляешь, Петь, что они творят, - призналась как-то Лиля. - Все вот эти площадки, где металлолом принимают, всё под их контролем. Прокурор и менты в доле, они тоже шары покатать любят. Шахту вашу обобрали до нитки. Про продажу углей и махинациях на госдотациях только ленивый не слышал. Ты думаешь, вам действительно не поступает новое оборудование, потому что денег в бюджете нет? Да как бы ни так! В лучшем случае, номера инвентарные перебьют, новое – продают на сторону частникам, а вы на старье уголёк долбите. А в основном переоснащения шахт в кабинетах министра и гендиректора делаются. По документам вы в золоте купаетесь. Только золото это они по карманам растаскивают и квартиры по всей Европе покупают. Запасные аэродромы готовят. Юра стал совсем чужим. Ко мне относится как к вещи какой, заложницей в склепе живу. Да и любовниц у него как у моряка шлюх – в каждом порту, где причалит. Ни уйти от него не могу, ни жить с ним. Ни от его бурлящего холодного берега отчалить, ни, прости и пойми правильно, к твоему, такому сладкому и тихому, причалить никак не могу. Да и дочку он любит, и она его… И что теперь делать – ума не приложу.
*
Три недели минули незаметно, как одно мгновение. Приняв последнюю, положенную по процедурному расписанию, ингаляцию, Петя вернулся в свой номер собрать вещи. Наступило время нежеланного возвращения домой. Брежнев встречал его с ехидной улыбкой:
- Ну, что, курортный роман закончился?
- Какой роман? – нахмурился Пётр.
- Ну, не с белками же ты по ночам орешки щёлкаешь, - расхохотался Брежнев.
- Я же говорил тебе, что ночую на пятом этаже в пустом номере. С тобой же спать невозможно. Храпишь, что паровой двигатель, - повторил как мантру Пётр.
- Да ладно те, Петро, все уже знают, где ты ночуешь, и с кем. В профилактории только и разговоров о том. Смотри, не нарвись на большие проблемы. Поверь мне, брат, такие вещи часто плохо кончаются: сначала бывает, ой, как хорошо, когда вперёд, а потом, ой, как плохо, когда отдача взад возвращается, - деловито проворчал Брежнев.
*
Шахматное чутьё в этой жизненной комбинации подвело Петра. Слухи о том, что сын директора, он же заместитель папы по коммерческим вопросам Юрий Переверзев – рогоносец – разнеслись по предприятию в считанные дни. Пришло время узнать правду и Тане…
Будучи женщиной принципиальной и самодостаточной, Таня в тот же день собрала вещи и вместе с сыном перебралась жить к отцу. Копию заявления в суд о разводе выслала Петру почтой. Даже выяснять отношения не стала. «Сука ты, Завьялов, - сказала на прощание, покидая съёмную квартиру. – И фамилия у тебя хреновая, верну свою девичью, и сыну Владику тоже поменяю. И вообще забудь нас, сына сможешь видеть только по выходным, и то если суд выиграешь». В тот же день Таня рассчиталась с работы. А потом, через время, Пётр узнал, что уехала она в районный центр, где жила, работала, и откуда уже не возвращалась в посёлок до самой смерти.
…Умерла Таня через много лет, незадолго до кончины Зои Геннадиевны, в результате обширного кровоизлияния в мозг. Приехавший проводить бывшую супругу в последний путь, как просила на тот момент ещё живая мать, Пётр был буквально перед гробом остановлен возмужавшим сыном:
- Чего приехал? Тебя тут не ждали.
- Я, сынок, это… цветы положу и уйду, - крайне смутился Пётр.
- А цветы при жизни нужны были. Сейчас они уже ни к чему, па-па, - отрывисто со злобой сказал сын.
- Объясниться с тобой хотел, это же не сложно хотя бы один раз в жизни обстоятельно выслушать отца. Хоть на могиле матери твоей. Ни разу же так и не поговорили нормально…
- Ты, знаешь, сколько уже, лет пятнадцать прошло или двадцать, а у меня ни разу так и не возникло желания тебя слушать. Было, да вышло всё. Так что езжай домой, не нужен ты здесь. И, да, за алименты спасибо!
*
Уход Тани от Петра стал для него лишь прелюдией другого житейского испытания. В один из зимних дней в шахтном дворе Петра одёрнул водитель персонального директорского автомобиля Иваненко:
- Завьялов! Можешь не переодеваться. К директору зайди, видеть тебя хочет.
Старший Переверзев, Михаил Иванович, – лицо неприкосновенное, помимо того, что директор шахты, он ещё и целый депутат районного совета. Перед кабинетом секретарша и два охранника – точь-в-точь такие, каких в бандитских сериалах показывали – куртки кожаные, лбы узкие, скулы широкие, лысины выбритые, блестят, а голоса - как у роботов в американских боевиках. Но, согласовав по радиотелефонам визит Завьялова, провели его в кабинет и стали за спиной.
- Свободны! - бросил им Переверзев, опустив седую коротко стриженую голову. Как только широкоплечие амбалы исчезли за дверью, Михаил Иванович поднял глаза на Петра. – Ну, что, любовничек, рассказывай, как оно отдохнулось в зимнем лесочке? Говорят, благодаря тебе одним оленем в нашем заповеднике стало больше? Давай, как там тебя, Пётр Васильевич, да без виляний, всё по сути – было, не было, а если было, то по чьей инициативе. Это хорошо, что я первым узнал. Ты представляешь, что с тобой Юрка сделает, когда до него дойдёт? Вот же дятел, говорил ему – следи за женой, а он сам – в столицу, а её на курорты сплавил, с шахтёрами потаскаться. Ну, слушаю…
- Было, Михаил Иванович, - без колебаний кивнул Пётр, почувствовав, что покрытый липовым паркетом пол уходит у него из-под ног. – Виноват.
- Виноват? А Лилька, значит, не виноватая, он сам пришёл?
По вздувшимся на висках Петра венам потекли струйки холодного пота, в глазах помутилось, язык окаменел и отказывался повиноваться. Подобной ситуации непереносимого стыда, конфуза и отчаяния Завьялов не мог представить себе даже в самом ужасном сне. Там, волнительными ночами в профилактории, ему казалось, что при возникновении случая он найдёт в себе силы поговорить с мужем Лилии, и объяснить ему, что любовь – это то, что не покупается, не продаётся и не навязывается страхом и силой, и проходит она неразрывной линией через всю жизнь. А здесь, в директорском кабинете, не получается найти нужные слова даже Лилиному свёкру.
- Я любил её ещё со школьной скамьи, Михаил Иванович, - это всё, что через силу смог выдавить из себя Завьялов.
- Понимаю, - тихо, как будто доверительно, сказал Переверзев. – Очень тебя понимаю… Любовь…Морковь…Как она вообще, в постели, годная девка? Понравилось хоть? Молчишь? Тоже понимаю…Но Юрка не поймёт. Что мне вот делать – не подскажешь? Убьёт ведь и тебя, и её, дуру… Вас-то не жалко, а вот бабло, которое отлистать придётся прокурорам и судьям, чтоб не посадили, жалко… Много бабла… Сын ведь родной, единственный, наследник, и наследовать от меня есть что…А у него и так проблемы, уже две недели из генпрокуратуры не выползает, вопросы серьёзные решает. А тут ты, невиновато-виноватый, ему сюрприз такой приготовил… Ладно, иди, работай пока. Буду думать.
Пётр ходил в шахту, словно на каторгу. Безучастно ждал развязки крепко закрученного драматичного узла, и понимал, что она может быть для него если не трагической, то в высшей степени неприятной. То, что придётся уволиться с предприятия – это даже обсуждению не подлежало, но Переверзев-младший, как говорила Лиля, был человеком непредсказуемым, мстительным, изобретательным на подлости, и поводов не пожалеть Петра ему предоставлялось – хоть отбавляй…
*
- Непутёвый ты у меня, - печально причитала Зоя Геннадиевна. – Весь в отца пошёл. Тот тоже гуляка оказался. Но он хотя бы к такой же нищенке побежал, как и сам. И не у людей под носом, а уехал в район – никто его не видит, никто его не знает, и он никого. А ты чего натворил? Беды! Весь посёлок гудит, что убьёт тебя этот Переверзев. Что делать-то будем?
- Да ничего он не гудит, мама, - неубедительно успокаивал Зою Геннадиевну сын. – Кому оно нужно – чужое горе… Если убьёт, то уже и делать ничего не придётся, помянёте, пирожков поедите. Но не такой он и дурак, Переверзев этот, ему тоже зону топтать не с руки, он, в отличие от нас, баланду хлебать не привычен. Обойдётся как-нибудь.
Как-то поздно вечером, когда полный звёзд низкий небосклон зашторил игривое донбасское солнце, в квартиру к Завьяловым пришёл дядя Витя.
- Слышь, племяш, ну-к, пойдём выйдем на пяток минут, - не сняв обуви, сказал он сразу из дверного прохода.
Спустились во двор, дядя Витя положил на лавку пахнущий машинным маслом длинный свёрток из мешковины, присел рядом устало, и, покашливая, деловито закурил.
- Что, дядь Вить, тоже пришёл мне морали почитать? – занервничал Пётр, предвкушая тяжёлый разговор с родственником, ведь характер у дядьки был ещё тучнее – скандальный и неуступчивый.
- Морали тебе раньше читать надо было, не знал я просто о дури твоей, - медленно, с расстановкой протянул дядька. - Вляпался ты, племяш, по самое не хочу. Тут уже не разговоры говорить надо, а дела делать, иначе кранты. Ты думаешь, про ****ство твоё мне мать поведала? Она вообще не при делах. Охотники рассказали. А они с бандюками, сам понимаешь, бывает, вместе на кабанчика ходят. И расклад такой получается: что знают бандюки всё про вас с директорской невесткой, ждут только Юрия Михайловича из столицы. Чего он им делать велит – порешить тебя совсем или только членовредительство оформить. Вот такой неширокий выбор, Петя. Валить тебе надо и с шахты и из посёлка.
- Куда и зачем? Всё равно найдут, - вздохнул Пётр, ощущая, как учащённо забилось его сердце.
- Прав, найдут, ещё хуже будет, - дядя Витя выпустил сигаретный дым, неспешно посмотрел по сторонам, поводил взглядом по ярким квадратам ночных окон общежития, словно высматривал кого-то. - В общем, так, здесь в свёртке ружьё. Дедовское, то самое, из которого ты в детстве по банкам шмалял. И патроны к нему. Ружьё не зарегистрировано, руки не дошли. Если, дай, Бог, не пригодится, тогда на тебя его позже переоформим. Ну, а если придётся применить, тогда - либо небо в клеточку, либо в бега, по городам и весям. Тоже выбор неширокий, но всё ж лучше, чем в чернозёме без головы гнить или евнухом позориться. Матери не показывай, сейчас в сарай поставь, а потом сам проверишь, приготовишь ружьишко и - под кровать его. Чтоб всегда было наготове.
- Дядь Вить, я думаю, что это лишнее, - запротестовал Пётр, только в этот миг в полной мере осознав, в какую авантюру он попал.
- А ты не думай, уже надумал. Только не той головой думал, где мозги расположены, - басовито буркнул дядька.
- Я бы предпочёл без этого всего…
- Без какого, этого?
- Ну, в милицию, если что обратиться…
- Если что? Если что, то уже поздно будет, парень. Да и менты у переверзевской банды, считай, родственники. Как-никак в одной кровати спят, с одними и теми же шлюхами. Ладно, патроны я тебе положил солёные, чтоб ты, не дай, Бог, не взял грех на душу. У бандюков, наверное, и калаши имеются, но, как говорится, в хорошей драке и плохая палка ножу преграда. Будешь исходить из ситуации. Стрелять тебя никто не заставляет, а душу пусть греет, - дядя Витя сунул свёрток в руки Петра и молча шагнул в густую темноту.
*
Второй вызов на ковёр к директору был не менее неожиданным, чем первый. На этот раз Пётр, понурив голову, поднимался на второй этаж административного комбината почему-то чувствуя, что разговор предстоит на троих - из столицы, решив свои дела, вернулся Переверзев-младший. Это подтверждал припаркованный в шахтном дворе личный «Мерседес» Юрия Михайловича. С другой стороны, было и позитивное обстоятельство – вряд ли в общественном здании, да при свидетелях, кто-то посмеет развязать руки, как, впрочем, и устроить какую-нибудь публичную порку на темы семейных измен. Михаил Иванович был в кабинете один. Даже охранников почему-то в приёмной не оказалось.
- Пришёл? Присаживайся, - небрежно предложил он.
Пётр послушно отодвинул от дубового приставного стола самый дальний стул и присел на самый краешек, прошептав:
- Как говорят, по вашему приказанию прибыл…
- Ну, что, родственник, - с длинной паузой недобро протянул директор. – Хочу тебе сделать предложение, от которого ты не сможешь отказаться.
- Я готов, - быстро выпалил Пётр, предчувствуя, что Переверзев потребует от него написания заявления об увольнении.
- К чему это ты готов, пионер?
- Уволиться…
- Уволиться-а? – удивлённо ухмыльнулся Михаил Иванович. – А кто в шахте пахать будет, или мне Пушкина из могилы поднимать? Уволиться он захотел. Мы его тут готовили лет десять, знания и опыт давали, зарплату нехилую платили, а он уволиться… Вот нравятся мне эти перчатки из кукольного театра, у которых неожиданно для кукольника в разгар спектакля своё мнение возникает. По работе к тебе претензий в целом нет. По личной жизни есть. Как почти что родственнику скажу тебе, всё равно скоро весь район об этом узнает, а не узнает, так придумает. Посадили Юрку. Четыре года дали. Вот так… Ты рад, небось?
- Да нет, я-а-а-а…
- А я бы радовался на твоём месте, - перебил Переверзев. – Считай, что жизнь новую начинаешь. Хорошую, правильную жизнь. Ты в партии не состоял?
- Нет.
- А, ну, тогда не поймёшь. Будешь жить у меня, как комсомолец Павка Корчагин. Работа, дом, строительство светлого будущего. Всё, точка. Вот такое у меня тебе предложение. Пока Юрка в тюрьме, а я думаю, что на корточках ему там недолго гнуться, через годик вытянем, ты живёшь спокойно, забываешь Лилю, можешь даже жениться во второй раз, а Лиля в свою очередь забывает тебя. И все всё забывают. Хэппи энд!
- А что с ней будет?
- А что с ней будет? Ничего не будет. Дочь будет воспитывать, кашки варить, уроки с ней учить, мужа любимого ждать, нас, стариков, радовать. А кто, кроме неё, это должен делать?
В голове Петра, словно в пчелином улике, загудели тысячи мыслей и вопросов, многие из которых ему захотелось задать директору. Ведь был он во всей этой истории, пожалуй, ключевой фигурой, дирижёром, диспетчером.
- А со мной что будет? Ну, когда Юрий Михайлович вернётся.
- Когда вернётся, тогда и решит. Но разозлил ты его крепко. Просто сейчас не до тебя. Да и кому это нужно – дерьмо собственное на людях полоскать? Всему своё время. Может, и успокоится на казенных харчах. Главное ты не чуди, веди себя по-мужски, не лезь туда, куда не следует, ни полностью, ни частями своими - маленькими и длинненькими. За тобой, а за ней особенно, люди будут посматривать. Ты понял?
- Я понял, - почти обрадовался исходу разговора Пётр.
- Предложение принято, обсуждению не подлежит. Иди, работай.
*
Пётр уяснил не только то, что ему сказал директор, но и другое: Лиля попала в безвыходную жизненную ситуацию. И как ей помочь – одному Богу известно, да и нужна ли ей помощь никчемного малодушного человечишки, искусившегося на её выкрашенные в яркий рыжий цвет волосы, зелёные глаза, изящный стан и непритворные ласки. Долго носил в себе тяжкие думы Пётр, как битый пёс, озираясь по сторонам – не следит ли за ним из-за угла бдительный бандитский надзор? Или мордовороты только доступ к сладкому телу Лили теперь сторожат?
Помощь пришла оттуда, откуда не ждал. В поселковом отделении почты работала оператором та самая Валя Синицына, которая когда-то писала письмо Петру в армию. Встретились случайно у магазина, поговорили тепло, будто ни о чём, вспомнили школьные годы, поездки в Волгоград и Краснодон, турпоходы, учителей и, естественно, немытые кости одноклассников. Тут и дошла речь до разговора о Лиле.
- Да знаю я всё, Петь, про роман ваш несчастный, - с укоризненной хитрецой улыбнулась Валя. - Можешь не объясняться. Всё-таки любишь её? Ну, имеешь право, наверное, не мне тебя судить. Сама не знаю, как бы я на твоём месте поступила. Или на её месте. А помочь, в принципе, могу, не велика проблема письмо Лильке оформить. Переверзевский трёхметровый забор, собака и охрана – вообще не препятствие. Петь, сейчас все уже на электронные ящики перешли, бумажные письма только бабушки с дедушками царапают. Каменный век! И ты среди динозавров. Сейчас как делается: сел за компьютер, написал, отправил одним лёгким нажатием кнопки, через секунду человек уже читает. Ну, занесёшь мне на почту свои амурные мемуары, наберу текст, поговорю с девчонками их поселкового отделения, они в одном здании с электронщиками сидят, которые знают там все адреса, а у Переверзевых компьютеры, наверное, в каждой комнате стоят, включая туалет. Думаю, что за шоколадку и коньяк пацаны не откажут. Не боишься, что чужие люди про ваши нежные чуйства почитают?
- А чего мне уже бояться, Валя? Я за неё переживаю, она ведь не железная.
- Ну, всё равно, аккуратней в выражениях, чтоб сплетничали меньше. Хотя чего там, больше уже некуда…
«…Это были лучшие дни в моей жизни, Лиля, – писал Пётр, стараясь выводить каждую букву, как будто его каллиграфия имела большое значение и подчёркивала контуры неукротимых эмоций. – Думаю, что и тебе было со мной хорошо…».
Бутылка армянского коньяка и плитка чёрного шоколада действительно совершили для Петра чудо. Девчонки-почтальоны и парни-электронщики, конечно же, дружно посмеявшись над текстом любовного письма, непринуждённо отправили его по назначению. И на следующий день распечатали для Петра ответ от Лили.
«… Мне тоже было с тобой хорошо, - писала Лиля. - Иногда даже слишком. Но всё хорошее имеет свойство заканчиваться. А когда всё чересчур прекрасно, то и закончится оно гораздо быстрей и болезненней. Вот и для меня всё завершилось. Больше не могу. Ты должен меня понять и простить, если хотя бы чуточку любишь. Я не спала много ночей, выплакала море слёз, всё думала над решением нашей проблемы, пока, наконец, ответ не пришёл сам. И вариантов он не предусматривает никаких. Я разрываю с тобой любые отношения навсегда. И делаю это только потому, что не хочу навредить тебе. Хочу, чтобы ты остался жив и здоров, а здесь есть варианты, уверяю тебя. Всё очень серьёзно. Я знаю, кто такой Переверзев и его шайка. Хочу, чтобы ты когда-нибудь кого-то полюбил так, как меня. И был счастлив. Прошу тебя, остановись, посмотри вокруг, живи своей жизнью. Ради меня...»
Это письмо Пётр перечитывал все последующие годы жизни, мысленно дав себе слово никогда не нарушить поставленную Лилей границу. Даже когда через несколько лет в тюрьме убили Юрия Переверзева, и когда она без копейки денег ни с чем была изгнана из их семьи и вернулась в опустевший родительский дом в родном посёлке, Пётр держал слово и не приближался к своей бывшей возлюбленной.
Он знал, что через старые связи всё совместное имущество сына её свёкор оформил на внучку, которая, закончив школу, уехала сначала в Донецк, а потом вместе с молодым мужем – к морю, в Мариуполь, где нашла счастье и откуда её из дыма военных пожарищ забрали небесные ангелы. Поэтому Лиля много лет жила в одиночестве скромно, тихо, незаметно. Пётр не нарушал границу, где-то в созерцательных глубинах чувствуя, прежде всего, свою вину во всех её бедах. Даже случайно пересекаясь дорогами с Лилей, Завьялов молча кивал, опускал взор и проходил мимо. То же самое делала она.
*
Весть о том, что под колёса машины попал Лилин внук, ошеломила Завьялова, даже немного разозлила. Поднявшись в свою осиротевшую без матери квартиру, он зашёл в узкую, дурно пахнущую, ванную комнату, включил тусклую лампу и снял с изогнутого овального зеркала закрывавшее его полотенце. Почти девять дней Пётр не видел своего зеркального отображения. И был потрясён, рассмотрев раскисшее от каждодневных возлияний бородатое лицо, окантованные синим кругом провалившиеся глаза и опухшие губы. Нос показался чрезмерно натянутым и красным из-за проявившейся на поверхности его кожи сетки расширившихся капилляров.
«Боже, и с такой рожей я в люди выходил? - скривился Пётр, обнажив жёлтые зубы и сморщив проваленную переносицу. – Пора бросать. Девять дней отменяются».
Пётр не понимал смысла всех этих церемоний с поминами, как, впрочем, не вникал и в таинства церковных или суть светских праздников. Последние годы в его жизни главенствовал принцип: лишь бы повод выпить был. Поиграть в карты во двор приходили и моряки, и десантники, и татары, и армяне, атеисты и агностики, даже один родновер присаживался на лавку – высокий, длинноволосый, лоб пёстрой лентой перевязан, а на груди амулет с изображением Солнца.
- Какой там у вас праздник завтра, говоришь? – с ехидцей спрашивал Пётр. – Медовый спас? Так у христиан тоже медовый спас есть. Чем вы друг от дружки отличаетесь-то?
- Мы празднуем по солнечному календарю первого августа, а христиане – через две недели четырнадцатого, - отвечал родновер.
- Хорошо придумали, эх! Новый год два раза бухаем. Рождество два раза тоже. Так ещё и спас забухнём. Вот бы ещё советскую армию, восьмое марта и первомай дважды в месяц отмечать! - под застольный хохот балагурил Пётр.
Приведя себя в порядок, побрившись, надев новые джинсы и рубашку, Завьялов снова спустился к дворовому столу.
- О, Васильич, в лесу что-то здохло, ты как новая копейка блестишь, давай, присаживайся, шестого игрока не хватает! – крикнули ему.
Пётр окинул осуждающим взглядом загорелые лица соседей-пенсионеров. Все люди хорошие, в прошлом работящие, в быту подельчивые, на язык острые. Но коснись с ними какую-нибудь общую проблему разрешить – не договоришься. У каждого своё мнение, свой числитель, а единого знаменателя нет.
- Мужики, всё это хорошо, - чуть ли не торжественно, но в то же время тихо произнёс Завьялов. – Но у нас под окнами сегодня пацана чуть не убили, классного пацана, а мы - в карты…
- Ну, так живой же пацан остался, дай, Бог, ему здоровья, - отозвался лохматый седовласый Иван Павлович, бывший начальник малярного цеха на «мебельке». – Нам что теперь делать? Сидеть с понурыми мордами?
- Смотри, Палыч, прямо напротив твоего зала через трассу зебра нарисована, - показал рукой в направлении пешеходного перехода Пётр. – Машины лётают, как угорелые, особенно после того, как федералы покрытие новое положили.
- Ну-у?
- А вот и гну-у! Зебра есть, а знаков, что здесь пешеходный переход нет! Месяц назад какую-то бабку зацепили. Теперь пацана. Да и вообще – люди в магазин, на почту, дети в школу идут, туда-сюда ёрзают, не поймут – бежать им или стоять, а эти глаза вылупили, хоть бы притормаживали. Меня самого каждый день сбить норовят.
- А что ты предлагаешь? Меня лично всё устраивает. Дорога хорошая. Знаков нет? Так у нас много чего нет. Что теперь?
- Добиваться надо, чтобы порядок был! – поднял указательный палец вверх Пётр.
- Тебе надо, ты и добивайся. Я лично - за. У кого ты только там добиваться собрался – не знаю, - отмахнулся Иван Павлович. - В администрации? Смешно! Ничего не решают, и решать не собираются. Грят, денег нет, полномочий нет. Сходи, Петь, сходи, тебя там ждут. Щас прибегут знаки закапывать, подожди только чуток, шнурки на кедах поглядят. Ладно, мужики, сдавай карты!
Увидев развернувшиеся к столу затылки соседей, Пётр Завьялов понял, что общего языка в вопросе выдвижения коллективного требования к местной власти ему не найти. На перекрёстке, где с утра произошло происшествие, привычно скучали сотрудники госавтоинспекции.
- Приветствую вас, служивые! – неспешным шагом приблизился к ним Завьялов. – Вопрос разрешите?
- Что случилось? – нахмурив брови, спросил крупного телосложения гаишник.
- Да я по утреннему дэ тэ пэ. Мальчика сбили сегодня.
- Да. И что?
- Ну, вы вот тут стоите, а помимо вас должны же ещё стоять знаки, что тут пешеходный переход.
- Правильно говорите, - согласился полицейский. – Только вопрос не к нам.
- А к кому?
- К тем, кто за установку знаков отвечает.
- И кто это?
- Владелец дороги. Не автоинспекция же ею владеет. Мы только регулируем безопасность движения.
- Я вижу, что вы регулируете. Но как-то ж нужно не только регулировать, но и участвовать в этом, так сказать, важном деле. У вас ведь погоны на плечах. Полномочия имеются. Написать куда следует, поставить на вид, потребовать.
- Вот вы, как гражданин, и имеете право написать и потребовать. Тем более, что проживаете здесь. Мы вас тоже не первый раз видим.
- Странно это как-то, ребятки. Вы ведь государственные люди. Как бы должны думать о государстве, участвовать в его делах. Знаки, вот, не простые же работяги должны выбивать, но и вы.
- Мужчина, мы вам ничего не должны. Выполняем свою работу.
- А это не ваша работа – взаимодействовать с государственными органами, которые эти знаки не поставили?
- Мужчина, вот вы и сходите в администрацию, она отвечает за работу всех учреждений и служб на подведомственной ей территории. Сходите, сходите…
- Ладно. Ясно, что ничего не ясно… - усмехнулся Пётр в бессильном оцепенении. – Ну, в администрацию, так в администрацию.
*
К походу в здание посёлковой власти Завьялов готовился целый день. По случаю откопал в перекошенном шифоньере свой старый костюм, купленный десять лет назад для записи передачи на районном телеканале, куда Петра приглашали в качестве передовика производства. А было это так: шахту в тот момент возглавил назначенный вместо Переверзева молодой директор, для которого любой лысый мужик был ветераном труда, а если он ещё к тому и работал под землёй, то автоматически попадал в списки передовиков. «Главное, Васильич, - надень костюм, не позорь шахту своими бомжовскими джинсами и свитером», - предупредили Завьялова.
Появление соседа в костюме вызвало во дворе бурную реакцию – от единичного смеха до скудных оваций.
- О, жара под сорок, а он пинджак нацепил! Сразу видно, что человек идёт за народ сражаться!– горячо воскликнул Иван Павлович. – Поддерживаем товарища!
- Ладно, сиди уже! – поправляя слегка замятый красный галстук, безучастно буркнул Пётр. – Толку от ваших карт – играй не играй – всё равно в дураках останешься.
- Так в реале оно аналогично. У нас вся страна дураков, Васильич! – отозвался Боря Илюхин, мелкий, перекошенный на бок, мужчина с полученной в детстве травмой позвоночника, всю жизнь так и просидевший за карточным столом.
- Потому и вся страна такая. Посмотрите на себя.
- Не, Васильич, на себя никак не можем. Только на тебя. И видим: дурак стопроцентовый! – мужики за столом громко по-лошадиному заржали, стуча по упругому дереву тяжёлыми ладонями.
Пётр махнул рукой, и через пять минут стоял уже перед входом в двухэтажное здание из красного кирпича, которое в посёлке иронично называли некрашеным белым домом. Охранник попросил паспорт, спросил причину визита, и предложил Завьялову подождать, пока к нему выйдет кто-то из сотрудников.
«Прохладненько, кондиционерчик, кофейком пахнет, работа такая - это нам не породные тонны из-под земли выковыривать», - подумалось Петру и вспомнилось почему-то о своих до выхода на пенсию трудах горняцких.
Вдруг в затемнённом коридоре первого этажа он увидел знакомый силуэт Вали Синицыной. Ошибиться он не мог, только у неё в посёлке была такая немного подпрыгивающая походка.
- Синицына! Валя! Это ты? – негромко спросил он, напрягая глаза.
- Да не Синицына я уже сто лет как, Петь, Воронова я по мужу, - сиплым голосом отозвалась Валя, выйдя в фойе из затемнения. На её голове был чёрный траурный платок, глаза опухшие, заплаканные. – Привет…Вот, остались мы теперь с мужем вдвоём.
- Что случилось? – заволновался Завьялов.
- Сынка нашего, Вову, похоронили. Убили, на передке, - глубоко вздохнув, ответила Валя и закрыла лицо огрубевшими ладонями.
- Ох-х…Прими соболезнования, - опешил Пётр. - Валь, не знал, честное слово. Вот беда-то, а… Подожди, а почему с мужем остались? А второй твой сын? У вас же двое было… Младший ваш…
- Было, Петь…Они вместе воевали. Артёмка без вести пропал. Тоже, наверное…
- Где? Как без вести?
- Да там же, под Артёмовском. Не знаю, как. Ничего не знаю…
- Ну, подожди, Валь. Моя бабушка всю жизнь считала, что её дядя пропал без вести. Тоже под Артёмовском, к слову, но в сорок первом. А потом нашёлся. В госпитале был, сильно покалечился, но встал в строй, ещё бил немцев, гнал до самого Днепра. Так бывает. Война, неразбериха при эвакуации, в медучреждениях тоже…
- Правда? – в робкой надежде затаила дыхание Валя.
- Правду говорю. Мне и сама бабушка рассказывала и мама, - протараторил Пётр, затем сделал длинную паузу и добавил: - Но всё равно погиб дядя бабушкин, под Каховкой где-то. Там ещё братская могила…
- Сам понял, чего сказал? – недовольно проворчала Валя. – Успокоил, блин.
- Воронова! Валентина Николаевна, зайдите! - послышалось из-за двери, Пётр остался в фойе один, искренне переживая, что действительно сказал однокласснице что-то не то. И кто только за язык дёрнул – сказать матери двух солдат такое, да ещё после похорон?
Через пару минут к Завьялову вышел сотрудник администрации лет тридцати от роду, пригласил пройти с ним в кабинет.
«Мелкий какой-то, по возрасту - как мой сын. И он уже власть, ёксель-моксель. Видать, большого таланта манагер, знает, как пролезть в тёплое местечко», - пренебрежительно поглядывая на сутулую фигуру молодого человека, подумал Пётр.
- Ещё раз здравствуйте, Пётр Васильевич, я заместитель главы районной администрации Игорь Сергеевич Старшинов, сегодня у меня личный приём в вашем посёлке. Готов вас выслушать, - быстро проговаривая слова, сказал молодой человек.
- То есть, вы даже по рангу выше всех вот этих? - Пётр показал пальцем в потолок.
Игорь Сергеевич пышно улыбнулся, достал из папки бланк и протянул его сидящей рядом совершенно юной излишне накрашенной помощнице:
- Это последний, - предупредил он её, и снова повернулся к Завьялову. – Да, я выше по рангу рядовых специалистов, если для вас это важно.
- То есть даже лучше специалиста? Я вообще сам специалист по горной электрике, поэтому как бы глубоко уважаю коллег. Так сказать, абы кого спецом не назовут. Значит, в курсе, как вопросы нужно решать? – спросил Пётр, внутренне ликуя – попал к нужному человеку, хоть и молодому.
- Слушаю вас, у меня не так много времени, - протараторил Игорь Сергеевич.
- Да у меня, в общем-то, вопрос очень простой и очень насущный. Сегодня утром какой-то… нехороший человек сбил на машине ребёнка. Прямо у нашего дома. И это уже не первый случай. Меня самого чуть не сбили, и не один раз. Летают, как бешеные. Зебра на пешеходном переходе сделана, а знаков, предупреждающих о ней, нет от слова совсем. Раньше были. Потом дорогу отремонтировали, и знаки повыдёргивали. Зачем, спрашивается? Вот и просьба моя простая: вернуть знаки на место. Заставить тех, кто по долгу службы обязан это сделать.
- Хм…- Игорь Сергеевич удивлённо с порицательным напряжением посмотрел в лицо Петру. – Я не понял, вы не рады, что у вас в посёлке сделали трассу? Вы же тут годами письма в администрацию слали: «Дайте нам дорогу!» Сделали. Во-о-от.
- Не понял, - привстал Пётр, напрягая спину и сжимая огромные кулаки. – Подождите, при чём здесь это ваше «сделали дорогу» и то, о чём я сказал? Дорогу сделали – благодарность вам. Ну, не конкретно вам, а всей власти нашей. Но знаки-то надо поставить! Или как?
- Или как… - вздохнул молодой человек, косо поглядывая на зло ухмыляющуюся девушку- помощницу. – Поставят, Пётр Васильевич. Всему своё время. Не подгоняйте.
- Как это не спешите? - с нарастающим негодованием пробубнил Пётр. – У нас на дороге гибнут люди, а вы «не подгоняйте», значит. Так?
- Не кричите, пожалуйста… И присядьте. Чего вы подскочили?
- А я и не кричу. И это моё дело – стоять или сидеть. Если для вас это важно, - передразнил Пётр сказанные ранее слова чиновника. – Я пришёл к вам решить проблему посёлка. Проблему, которая может привести и приводит к несчастным случаям.
- Ну, хорошо. Решим. У вас всё? - устало проговорил Игорь Сергеевич и посмотрел на дорогие наручные часы.
- Если решите, то когда? – не унимался заведённый, как детская автоматическая игрушка Завьялов. – Сколько ждать нужно?
- Понимаете, - поднял глаза в направлении потолка молодой человек, - этот вопрос не в моей компетенции. И не в компетенции администрации в целом. Трассу ремонтировали федералы. Исполнитель – балансодержатель, автодор. К ним и все вопросы. У них тоже есть руководители, у которых есть приёмные дни. Обратитесь. Думаю, что не откажут в вашей просьбе.
- Не понял, - насупился Пётр, готовый перейти на повышенные тона. – Почему я должен обращаться в какой-то автодор? Я даже не знаю, что это и где это. А вы для чего? Не ваша ли это забота?
- Наша забота обслуживать муниципальные дороги, которые у нас на балансе. А это трасса – не наша. Понятно вам?
- Нет, не понятно. Хотя я человек понятливый. И вижу, что вы меня за нос водите, пытаетесь уклониться от решения проблемы. Вот, смотрю, бумажку заполнить вы приготовили, а в неё девушка ваша ни одной буквы так и не написала. А без бумажки в наш век даже мёртвого в землю не закопают.
- Извините, это не девушка, а сотрудница администрации, - поправил Игорь Сергеевич.
- Ну, у неё на лбу, кроме бровей больше ничего не написано, - съязвил Пётр. – Заполняйте, заполняйте обращение. Имею право потребовать. А то придётся жаловаться выше, и вы, как я знаю, этого не любите.
- Заполняй, - дал команду девушке Старшинов.
Сотрудница послушно, но с остро выпуклым неудовольствием опустила глаза и бегло мелким почерком сделала запись в бланке приёма. А в это время расхорохорившийся в негодовании Завьялов рассказывал отвернувшемуся к окну Старшинову о том, что пока на фронте гибнут лучшие сыны Отечества, среди них - земляки, здесь, в тылу, в смертельной опасности находятся их дети. А дети - будущее страны, это её генофонд. Ведь когда-нибудь и он, заместитель главы районной администрации, станет пенсионером, и кто-то будет обязан платить ему пенсию. Разве это будут не такие же мальчишки, которых сейчас беспощадно давят на дорогах нарушители правил дорожного движения? И разве не по косвенной вине представителей власти, равнодушно относящихся к исполнению своих обязанностей?
- Я вас услышал, - устало проговорил Старшинов, закрывая папку с оформленным обращением. – Ответ вы получите в письменном виде через месяц. Вы свободны.
- Как, через месяц? – удивлённо встал Пётр. – Да за месяц знаете, сколько убить и покалечить на дороге могут?
- Могут. Но могут и не убить, - огрызнулся Старшинов. – Давайте не делать гипотетических предположений. Любой бумаге необходимо пройти процедуру. И сроки рассмотрения обращений и подготовки на них ответов не мной установлены.
- А ответ-то хоть какой ожидать? Положительный? – не успокаивался Пётр.
- Сейчас я не готов ничего сказать. Понимаете? Просто не могу.
- Понятно, что ничего не понятно. Месяц, блин. Тут уже сегодня нужно меры принимать, а они – «месяц»! – хлопнул себя по бёдрам Завьялов и медленно, оглядываясь и приостанавливаясь, словно желая ещё что-то сказать, вышел из кабинета.
Старшинов дождался у окна, когда фигура Завьялова появится на площади перед зданием и повернулся к своей помощнице:
- В дураке вызревает гигантская биологическая энергия. Его не одолевают ни совесть, ни сомнения. Самолюбие его безмерно, мораль ему неведома. Он может сделать всё, что угодно, особенно влечёт дурака страсть к разрушению, к переделке мира. Эту фразу я специально запомнил вот для объяснения таких клинических случаев. Знаешь, Карина, кто это сказал? Это сказал академик Сахаров!
- Так он же, вроде как, ну, на западников работал против нашей страны…
- Нет, Карина, он боролся с тоталитаризмом. Вот, с такими, как этот фрукт, которым дай волю, они снова страну в концлагерь превратят.
*
- Ну, что, Васильич, как прошло хождение народа к царям? – спросил у вернувшегося домой Петра Иван Павлович. Несмотря на весь его пессимизм, где-то в внутри него зрела мысль, что Завьялов полностью прав и что рвение соседа заслуживает если не помощи, то точно не порицания.
- А никак! – отстранённо ответил Пётр, присаживаясь за стол. – Сдавайте!
- В переводного поиграть успеем ещё, ты рассказал бы, народу не терпится послушать. Это ж можно сказать для нашего хутора новость дня.
- Через месяц в письменном виде получу ответ. Всё!
- Ну, у них так, Васильич. Это только скорая помощь сразу укольчик делает. А у этих всё с тактом, с расстановкой, соблюдением регламентов и прочая. Будут пулять письма друг дружке, вниз-вверх, пока либо не потеряют, либо заявитель не помрём.
- Путину надо писать, - деловито заметил Боря Илюхин.
- Да конечно, Путину, - усмехнулся Иван Павлович. – Если Путину будут про каждый дорожный знак писать, то страна развалится. Ты знаешь, сколько знаков по стране? Миллионы, наверное. Глупость сказал, Боря. Есть конкретное министерство транспорта в Москве. Вот оно и должно разруливать такие ситуации. В министерство, считаю, обратиться можно. Там распишут подведомственным структурам, зашевелятся, никуда не денутся. Тем более аварийно опасный участок.
- Я вот что думаю, Палыч, - вдруг оживился Пётр, - у тебя в сарае я видел старые ржавые трубы. Дай две штучки. Или продай.
- Да не вопрос, бери. А зачем тебе? Администрации нашей крест могильный хочешь сварить?
- Да нет. У меня в сарае есть листы металла, у тебя трубы. Я сам эти знаки сделаю. Сам нарисую и поставлю. А чё? Чем ждать, пока эти дармоеды разродятся, так быстрее вопрос решить без них.
- В принципе, вариант, хоть и не по закону.
- А по закону просто взять, и стоявшие знаки выдернуть, как будто, так и надо?
- Тоже не по закону. Давай, Петя, дерзай, поддерживаем.
*
Два дня ушло у Петра на изготовление дорожных знаков. Попросил соседских мальчишек скачать в интернете и распечатать на цветном принтере образец, из которого вырезали трафарет. Сходил на другой дорожный перекрёсток, снял размеры. В хозяйственном отделе магазина купил мешок цемента, три банки краски – синюю, жёлтую и чёрную, при этом на обратном пути домой едва снова не угодил под колёса лихого «Ауди». Пока резал, красил и прикручивал к самодельным столбикам листы металла, местный алкоголик Колька Ветров за бутылку самогона выкопал с двух сторон трассы две ямы. Песок нашёлся под сараями во дворе, замешали бетон и установили знаки на место.
- А вот это дело надо обмыть!- радостно воскликнул Иван Павлович. – Первый раз в жизни коллективно хорошее дело сварганили. Да, Васильич?
- Да, честно говоря, за свои пятьдесят с лишком лет и не припомню такого чуда. Собачиться – это мы умеем. Бухать тоже. А вот чтобы так – не было. Живём, вот если по чести, как свиньи. Как-то был в городе, там люди во дворах и детские качельки делают, спортивные тренажёры, заборчики ставят, чтоб чужаки зря не бродили. А тут – проходной двор. Не по уму живём мы как-то.
- Ну, а чего ты хотел? Общага – она и есть общага, хоть и приватизированная, - резюмировал захмелевший Иван Павлович.
В этот день во дворе был праздник. Даже жёны и дети вышли поблагодарить отмечающих доброе дело мужиков.
- Ну, хоть у кого-то хватило ума знаки поставить, может, теперь дорогу дадут переходить нормально, - говорили женщины.
- Вообще, - умничал Боря Илюхин, - на этом перекрестке светофор стоять должен. Вот. Ты бы, Васильич, в министерство про это написал. А что, машин у людей стало много до чёрта, прав накупили… А светофор – он ведь дисциплинирует и автомобилистов и пешеходов.
И Пётр решил писать в министерство транспорта. На следующий день составил по взятому в интернете образцу письмо, собрал подписи и отправился в почтовое отделение, где за окошком снова увидел заплаканное лицо Вали Синицыной-Вороновой.
- Валюш, ты извини меня за прошлый наш разговор, сам не пойму, что меня дёрнуло, - заискивающе, морща высокий лоб, пролепетал Пётр. – Как ты сама? Что про Артёмку известно?
- Да было бы за что извиняться, Петь. Ничего про Артёма не знаю. Извелась уже, пилюлями и каплями себя на работу гоню. С командиром части связывались, пока никакой информации. Ты знаешь, как у них, у военных, лишнего слова не скажут, - вздохнула Валентина.
- Да-а, знаю, служил когда-то в армии. Но то было другое время, мирное. А сейчас…Валюш, тут у меня, вот, адресок. Как бы мне письмо заказное в Москву отправить? – сменил тему разговора Пётр.
- Кто это у тебя в Москве?
- Министр транспорта.
- Ого! Сейчас оформлю. А что за надобность?
- Ты же слышала, наверное, как вчера на кресте мальчишку машина сбила?
- Говорили что-то люди мельком, но в своих заботах и горе закопалась…Бедный мальчик…Хорошо хоть живой остался…
- Это внук Лилин…
- Да ты что?.. Недавно дочку с зятем похоронила… А любила-то она мальчишку как! Господи! И за что нам всё это? Ты с Лилей виделся хоть?
- Ну, мельком было... Только киваем друг другу после всего того, что натворили когда-то. Думаю, она держит на меня злобу. По-идиотски как-то всё у нас тогда вышло. А сейчас она, наверное, в больнице с внуком. А где ей ещё быть? Хотел бы тебя попросить вот о чём, Валь: ты бы не могла позвонить Лиле, узнать, может, ей помощь финансовая нужна. Да конечно нужна! У тебя ведь номер Лилин есть?
- Номер есть, позвонить могу. А кто помощь-то окажет, если нужна? Ты?
- Я. В шахте работал, сбережения есть, ты не думай, трепаться не привычен.
- Ладно. Письмо-то давай, очередь не задерживай. Так от министра транспорта ты чего хочешь?
- Как что? Перекрёсток наш до ума довести. Дорогу сделали, а всего остального нет. Видела, знаки на зебре стоят? Я с мужиками устанавливал. Никому дела нет, все только футболят – гаишники, мэрия, даже из района недоросль какой-то приезжал, нервы помотал. А у меня гипертония, между прочим. Но к знакам бы ещё светофор поставить. Чтобы всё по уму было. Тут уже наших сил не хватит, вот и пишем в Москву.
- Молодец, Петя. Даже не знаю, что и сказать тебе, просто умница. Дай, Бог, может, министр поможет, дай, Бог!
*
Письмо поехало в Москву, а Пётр вернулся в свою квартиру – навести в ней порядок, чем-то надо было занять своё приподнятое бурной деятельностью настроение. С тех пор, как после выноса гроба матери сестра Вика вымыла в комнатах пол, уборка больше не проводилась. Старенький материнский трельяж так и был завешан простыней, на пыльном затоптанном полу - брошенные собутыльниками окурки. Кто-то из поминальщиков покопался в семейной библиотеке, бросив книги в беспорядке. В раковине – немытая много дней посуда и пустые бутылки. Забитое мусором ведро разносило не самые сдобные запахи.
Весь день Пётр наводил чистоту, отказавшись от будничных дворовых посиделок с картами. Он думал о Лиле. Как она там? Как Денис? Это были совсем другие мысли, не те, что посещали его в далёкой юности и в сложный период последующего сближения и расставания. Того, что было, уже никогда не вернуть и не воссоздать заново. А что будет и будет ли вообще – известно лишь Богу, если есть он на белом свете.
Пётр не был религиозным человеком, хотя и к атеистам себя не причислял. Относился ко всей непостижимой мистике можно сказать философски: что-то есть, а что именно, никто не знает. Всё, что людьми писано и сказано, что растиражировано в проповедях и разных сказаниях, всё - выдумка человеческого разума. Не к кому обращаться, кроме, как к своему глубинному богу, который и даёт ответы на многие судьбоносные вопросы. И что-то подсказывало Петру, что нужно ему предпринять последнюю в жизни попытку обрести счастье. Как-никак, а на шестом десятке лет всё сильнее тяготили не только граммы атмосферного столба, но и внутреннее давление, готовое дать взрывной выход стиснутой в теле той самой божественной энергии. Препятствием, как полагал Пётр, был только нереализованный сокровенный демиург Лилии.
Вечером, когда уставший от домашней суеты Завьялов уже засыпал, раздался звонок. На дисплее телефона высветился номер Вали:
- Петь, прости, что поздно. В общем, говорила я с Лилей. Ты прав, она в районной больнице. За домом соседи смотрят. Внук очень тяжёлый. Надо везти на операцию в Москву, трепанация нужна. Сумму врачи нереальную назвали – тысяч пятьсот надо. Такие дела. Мне, конечно, полагаются за сына выплаты, но когда они будут - неизвестно… Лиля готова в долги влезть…
- Я всё понял, - перебил разволновавшийся Пётр. - У меня есть эти деньги. И не в долг, я так дам. Для Дениса. Как их передать в город Лиле? От меня она вряд ли возьмёт. Может, ты? Я за такси заплачу. Не откажи, Валюш…
- А когда ты ехать хочешь? Мне ж на работу с утра, - похныкивая, простонала Валя.
- Да сейчас и поехали, только деньги пересчитаю. У меня всё есть, Валь. Ехать двадцать километров, за полчаса в две стороны уложимся.
- А как мы ей это преподнесём?
- Ну, не знаю. Скажи, что по-быстренькому созвонились и скинулись одноклассниками. В долг. А потом разберёмся. Главное – внука в Москву вовремя доставить. Счёт, наверное, идёт не на дни, а на минуты…
*
До блок-поста, что на въезде в город, ехали молча, при включенном в салоне старых «Жигулей» свете. Поселковый бомбила, тридцатилетний Ромка, сказал, что так положено, чтобы у военных не было вопросов. Пётр молчал, понимая невыносимое настроение утратившей сыновей Вали, переживая его, а в некоторые мгновенья даже испытывая восхищение этой стройной женщиной, несмотря на свою беду, согласившейся помочь другому человеку. Но как и чем пособить Валентине, Завьялов не знал. Заметив сострадательный взгляд сидевшего возле Ромки Петра, Валя подтянула губы, изображая улыбку.
- Вот так, Петя… Жизнь наша… Говорил мне мой Витька, давай, мол, в Москву уедем. А я не согласилась. Вовка с Артёмом тогда ещё совсем маленькими были. Испугалась я, дура. А живи мы сейчас в Москве, никто бы их не призвал на войну. Вон, кумовья Злыдневы уехали, и оба их сына сейчас живы, работают, уже пережелинись, внука родили, - Валя сделала паузу, вытерла глаза концом чёрного платка, а затем с некоторой укоризной в голосе выдохнула: - Петь, ты думаешь, я потому, что ты попросил, с тобой поехала? Ошибаешься. Витька мой как узнал про Дениса, заявил мне: «Нет у нас с тобой теперь чужих детей, все они наши, и Лилин внук тоже наш, езжай с Петрухой, спасай ребёнка!»
- Спасибо, Валь, и тебе и Витьке твоему, - протянул впечатлённый последними словами Пётр.
- Спасибо-то за что?- хмыкнула Валя.
- Да за всё. За то, что люди вы хорошие.
- Да и ты неплохой. Кто тебе сказал, что ты плохой? Мамка твоя вредная сказала, царство ей небесное? Слушать надо было меньше её. А Лилька, между прочим, любит тебя. И всегда любила. Понял?
- В смысле?
- В коромысле! Ты как ребёнок, чесслово. А знаешь, почему вы не вместе? А дураки потому что. Оба! И ты, и Лилька твоя. Просто дураки.
- Слушай, Валь, ну, что ты несёшь? Какая она моя?
- Я несу? Да это вы несёте себя друг перед другом, гордость свою показываете, в гроб уже скоро, а туда же. Знаешь, почему вы дураки? Да потому что… Потому…
…«Жигули» подъехали к блок-посту, сипло пропели тормозные колодки. Военный в камуфляже, каске и бронежилете осветил салон лучом мощного фонаря и устало махнул рукой, что означало «проезжайте». Ромка выключил в салоне освещение, от чего стало уютней и даже как будто прохладней.
- Так почему мы дураки? – с нотой возмущения, но в страстном желании услышать ответ Вали спросил Пётр.
- Лилька дура, потому что любила тебя, да связалась с этим Переверзевым, который ей всю жизнь перевёл, - проговорила на вздохе Валентина. - Понимала ведь, что это за фрукт, а всё равно... Ты в армии был, думала, ничего не узнаешь, как-нибудь погуляет, покружит немного, глотнёт кайфа, да вернётся всё на круги своя – к милому под крылышко. А оно закружило так, что в тёмный водоворот по самую макушку затянуло. Начало девяностых, будь они прокляты. Вовремя просто надо было правильные решения принимать. Вся наша жизнь зависит от нашего же выбора на перепутьях. И идти надо туда, куда не желания, а чувства ведут. А Лилька всё песенки танцевала, помнишь, «я мечтаю жить на Ямайке, на Ямайке балалаек нет»? Мечталки не те включила. Да и потом смелости не хватило порвать с Переверзевым. Его уже на белом свете нет, а она его всё боится что ли. Как будто он из могилы поднимется и придёт по её душу. И людей боится. Наслушалась столько в свой адрес, что робеет любой молвы людской. И ты такой же дурак. И Переверзева боялся, и мамку свою, и языков поселковых. Бороться надо было за женщину, Петька. А ты сдулся, как шарик первомайский над пионерским костром. Вот почему ты не можешь любить её нормально? Да потому, что ты, Петенька, и себя-то никогда до конца по-настоящему не любил. Помнишь, какая кличка у тебя в школе была? Так себе! Потому что ты на любой вопрос отвечал: «Так себе». «Как дела?» - «Так себе», «Как учёба?» - «Так себе» - «Как мамка?» - «Так себе». И делал всё по жизни так себе. Учился так себе. В шахматы играл, которые зачем-то так себе бросил, женился он, видите ли. Работал тоже так себе. Отдыхал так себе – рыбалка, охота, водка… И Лилю любил так себе. Вроде, люблю, а, вроде, и сам не знаю. Жил так, чтобы всё как у всех. Или чтобы люди плохо не сказали. А так не бывает, Петя. И любить вот так, не до конца, не до полной отдачи нельзя…
- Ну, ты и загнула речуху. Но всё, как мне кажется, гораздо сложней. Тут простыми ромашковыми формулами «любит-не любит» строй в самом себе не навести, а без порядка и шаг вперёд никак не сделать. Ни мне, ни Лиле. Как говорят, рассыпалась ваза любви….- Пётр хотел ещё что-то сказать, чтобы в подражание Валиной речи звучало важно, философски, но машина резко тормознула у самого подъезда приёмного отделения больницы.
- Приехали. Дядь Петь, кончай заливать, надоело вас слушать, время пошло, - оборвал полёт мысли Ромка.
Слегка суетясь, Пётр передал Вале свёрток с деньгами – чуть больше половины миллиона. Это были, все сбережения Завьялова. Больше десяти лет он втайне от матери копил на машину, потом хотел отдельную от неё квартиру, а потом, когда понял, что цены растут и собрать на хорошее жильё не получается, решил просто откладывать на чёрный день, угощать собутыльников и самому от них не отставать.
- Ну, с Богом, жди меня здесь, - сказала Валя.
- Ты, это… - замешкался Пётр, - ты скажи Лиле примерно то же самое, что и мне сказала. Можешь?
- Посмотрим, - скупо улыбнулась Валентина, сообразив, что своим словом где-то зацепила в Петре нужную струну.
*
Ночь стояла бездыханная, до глухоты беззвучная. Лишь где-то на этажах больницы тихо скрежетал о лоток металл медицинских инструментов. Валентина вышла из здания ровно через пять минут, Пётр засёк время.
- Ну, что? – спросил он.
- Всё норм. Давайте Лилю подождём, - ответила Валя. – Она попросилась, чтоб её домой подбросили. Дениса завтра в Москву на операцию транспортируют, она тоже едет с ним. Дома надо вещи собрать, самой помыться. Не успела я ей, Петя, ничего сказать. Не до того сейчас, сам видишь...
Лиля вышла из дверного проёма приёмного отделения с полными пакетами вещей. Её силуэт на фоне горящей за спиной лампы ничем не отличался от того, который зафиксировался в памяти Завьялова ещё с тех самых трёх сумасшедших недель в зимнем профилактории. Он тогда говорил возлюбленной, что её конституция позволит ей сохраниться в пятьдесят лет такой, как в тридцать… Завьялов быстро оценил ситуацию, выскочил из машины и бросился помочь.
- И ты тут, Пётр? – испуганно проговорила Лиля, сделав пару шагов назад.
- Я тебе не сказала, Лиль, извини. Это Петя организовал сбор этих денег, вызвал Ромку, меня привёз, можно сказать. Давай, давай, отпускай из рук пакеты, и садись, время тикает, а мне ещё завтра на работу, - приказным тоном скомандовала Валя.
В салоне горела лампа. Пётр ехал спереди, но ощущал своим затылком пристальный взгляд Лилии, сидевшей за водителем. Каким он был – оценивающим, недоумевающим, негодующим? Дышалось тяжело, от горячего, прогретого за день воздуха, не спасало даже полностью открытое окно.
- Ребята, не знаю, чем я с вами расплачиваться буду, вы просто волшебники, - неуверенно решила прервать молчание Лиля. - Я уже обзвонила всех и дальних, и близких родственников, всего тысяч до двухсот наобещали, и то – непонятно когда. И как всех объехать, как собрать, главное, когда? А вы мгновенно. Что-то тут нечисто, ребят. Вы обманываете меня?
- Банк взяли. Вон, видишь, впереди уже военные на перехват вышли, - пошутил Пётр, сразу пожалев о том, ведь шутка не вызвала никакой реакции.
- Я серьёзно, Петя, - с обидой в голосе проговорила Лиля.
- Лиля, давай, мы потом с деньгами разберемся, главное, чтоб они помогли, - вмешалась Валя. – Ты скажи, шансы у Дениса есть?
- Врачи сказали, что есть, шансы высокие, что всё обойдётся. Лишь бы организм выдержал. Из области приезжал профессор, хороший, такой, добрый, в принципе, он и договорился про Москву и спецмашину. Гематома какая-то большая. Лобовая… или лобная… или лобарная…не запомнила…Ой, не знаю, Москва… Господи… Даль такая… И дорого всё, наверное... Хотя и у нас тут недёшево…
Блок-пост проскочили, почти не остановившись. Лиля нервничала, что-то тихо шептала, как будто пыталась запомнить какое-то одно слово или фразу.
- Что ты там шепчешь? – спросила Валя. – Говори вслух. Свои же.
- Свои правду говорят…
- Ну, какую ты хочешь правду, Лиль? Петь, скажи ей, что всё нормально с этими деньгами.
- А-а, да, всё нормально, Лиля, ты пользуйся, не экономь. Надо будет, ещё что-нибудь придумаем, - пробудился задумавшийся Завьялов..
- Понятно. Ничего от вас не добьёшься. Стыдно мне…
- Да брось ты, какой стыд!? – воскликнула Валентина.- Мы с тобой, Лилька, теперь в одной категории. Ты без детей. И я тоже. У меня и внуков нет. Так что мы с тобой, до конца. А деньги – бумажки. Главное жизнь. Ты скажи, узнала, как твоя дочь с зятем в Мариуполе погибли?
- А у кого я узнаю? Люди местные говорили, что за водой пошли и мина прилетела. Закопали, считай, в братской могиле с такими же.
- И никаких подробностей?
- А ты про гибель своего Вовы много подробностей знаешь?
- Не много. И про Артёма ни слова, ни строчки - ни от кого…
- Ты Артёма-то не спеши хоронить, - недовольно буркнул Пётр. - Пропал без вести – ещё не погиб. Ранен, в плен попал, да мало ли что случилось.
- С каждым днём надежды всё меньше, Петя. С ума схожу. Это я только с вами хорохорюсь, - вздохнула Валя и отвернулась в окно.
- Роман батькович, ты мне тут на перекрёстке останови, - скомандовал Пётр таксисту, положив в бардачок автомобиля хрустящую двухтысячную купюру. – А девушек развези, куда скажут.
- Это много, дядь Петь, - запротестовал Ромка.
- Сочтёмся, парень, - ответил Пётр.
*
Ромка остановил машину прямо возле пешеходного перехода, где ещё днём красовались коллективно установленные новенькие дорожные знаки. Но их не было, остались только две ямы, из которых трубы вырвали вместе с бетонными глыбами. Завьялов подбежал к одной из ям и растерянно посмотрел по сторонам, словно ожидая увидеть похитителя.
- Не понял… - сказал он, разведя руками.
- Дядь Петь, сто процентов, это таксисты из города, - выскочив из машины, пролепетал Ромка. - Они же носятся без правил, им любой знак – помеха. Уже не первый раз такое творят. По всей трассе, да и по городу тоже. Еду вчера – знак одностороннего движения на месте, утром – уже в обе стороны катаются, знак спилили. Твари, дядь Петь.
- Да, Рома, твари. Вот же чёртова работа!
- А что случилось? – заволновалась Лиля, но Валентина ей в нескольких фразах объяснила историю с установкой знаков и рассказала о подвигах Петра.
- Ну, всё, они меня все достали! – воскликнул Завьялов, потрясая кулаком правой руки, затем перешёл на шёпот. – Ничего… Имею право…Я имею право… Тогда я тоже буду по беспределу… Как они… Твари… С-с-суки…
- Петь, ты только глупости не натвори, пожалуйста. Не стоит оно того. В полицию надо обратиться, - тихо сказала Лиля, подойдя к Петру и легко прикоснувшись к его предплечью.
- Да полиция с ними заодно… - продолжал гудеть, как кипящий чайник, не унимающийся Завьялов. – Ничего… Ничего, Лиля… Мы наведём здесь порядок …
- Петь, у меня к теме просьба. Ты успокойся. Послушай, пожалуйста, - затормошила его Лиля. – Ты же знаешь, где я живу? Помнишь же? Да ответь же! Отвлекись. Помнишь?
- Помню, - пришёл в себя Пётр.
- Калитка у меня не замыкается, сбоку засов, увидишь его, можно заходить свободно. Ты ж не работаешь, время есть. Прошу тебя, корми мою собачку Фифку. Утром и вечером. Хотя бы вечером. Соседка у меня старая, слепая, ещё памяти нет никакой. На неё надеяться бесполезно. Сможешь? Я рассчитаюсь потом, как из Москвы вернусь.
- Конечно, - закивал Пётр, внутренне даже обрадовавшись такой просьбе. В этот момент он вдруг почувствовал такой знакомый ему запах тела, который когда-то сводил его с ума - он подействовал на него пробуждающе. – Конечно. Я согласен. Я буду кормить, Лиля, ты не беспокойся. Ты доверяй мне. Я буду тебя ждать. А хочешь, в Москву приеду, может, помочь надо…
- Собачку корми. Фифка зовут, не забудь, она добрая, хоть и гавкучая, и каши любит - любые, так что не балуй её слишком.
*
Утром Завьялов сварил гречневую кашу с маслом, добавил в неё молока. Когда-то в далёком детстве это было любимое блюдо Петра, по утрам, провожая сына в школу, кашу готовила мама Зоя Геннадиевна. И приговаривала: «Молоко даёт белок, гречка – гемоглобин, а это самое главное для здоровья». Юный Петя не понимал тогда, что означает и как выглядит этот самый гемоглобин, но был послушным сыном, ведь мама плохого не пожелает. И теперь он нёс «самое главное» - белок и гемоглобин - бедолашной Фифке, с которой ему предстояло познакомиться.
Через трассу Пётр переходил медленно, провоцируя лихачей и мысленно проговаривая: «Ну, давайте, давите». В этот момент он испытывал лютую ненависть ко всем людям, находящимся за рулём, словно они были прямыми соучастниками уничтожения изготовленным всем двором и таких необходимых для жителей посёлка дорожных знаков. Но машины - с громкими сигналами и без, нарушая правила и превышая скорость - мчались мимо, объезжая Завьялова и редко какой водитель реагировал на нарисованную на дороге «зебру».
- Вот же уроды!- крикнул Пётр в окно притормозившему перед ним возрастному водителю автобуса. – Двадцать машин чуть не сбили, только один ты и пропустил.
До самого дома Лили Пётр двигался в рассуждениях на тему одичания общества, возобладания в каждом отдельном индивидууме своего «я» над общими ценностями, неуважения людей к ближнему и государству в целом. Ведь выполнение правил дорожного движения – не что иное, как почтение к своей стране, эти правила принявшей. Завьялов часто рассуждал сам с собой, особенно последние годы, когда жил с больной матерью, поговорить с которой было не о чем. А дворовых товарищей редко интересовали темы более высокие, чем картёжный стол.
В Лилин двор Пётр зашёл без помех. Беспородная собачка Фифка была размером с кота, но достаточно шумная. Впрочем, никто из соседей на её лай не спохватился. «Непорядок», – подумал Пётр, посчитав, что так ведь любой вор может залезть в дом, и никому на улице дела до этого нет. Окинув территорию оценивающе, Пётр пришёл к выводу, что во дворе с того самого времени, как покинул этот мир Лилин отец, явно не хватает мужских рук: покосился забор между соседями, повисла дверь уборной, прохудилась толь на крыше сарая, деревья не знали обрезки много лет, а на доме посыпался дымоход.
- В общем, Пётр Васильевич, работы - непочатый край, - поглядывая на недоверчиво опустившую хвост, но уже смирившуюся с присутствием постороннего Фифку, произнёс вслух Завьялов. – Переводной дурак кончился, начался подкидной, сама жизнь подбросила дураку дел. Но это ничего, это мы умеем. Я со временем ещё электрику всю в доме проверю, я ж, Фифка, всё-таки электрослесарь. Хозяйка твоя могла бы и обратиться по старой дружбе.
На вечернее кормление собаки Пётр шёл с рабочими инструментами, прихватив и старую шахтёрскую спецовку. Трасса дрожала от гула моторов. Днём, когда светло, кое-кто из водителей хотя бы притормаживал перед пешеходным переходом, но вечером нужно было дождаться того момента, когда движение немного проредится, чтобы успеть быстро перебежать на другую сторону асфальта. Но Пётр не бежал. Он громко ругался, останавливался, махал руками ослепляющим его автомобилям, а в это время в его голове зрел новый план борьбы за безопасный перекрёсток.
*
На третий день Лилина подслеповатая соседка – женщина лет семидесяти пяти, полная и, по всей вероятности, немного глуховатая – заметила работающего во дворе Петра.
- А я гляжу, работает кто-то. И Фифка молчит. Вы шабашник, наверное? – громко спросила через ремонтируемый забор, отвечать Петру пришлось громко и с повторением по несколько раз.
- Нет, не шабашник. Одноклассник Лили.
- Как?
- Одноклассник Лили!
- Кто?
- Я!
- А забор зачем делаете?
- Чтоб стоял!
- Как?
- Хорошо!
- Что хорошо?
- Чтоб хорошо стоял!
- За деньги?
- И без денег стоять будет!
- Вы издеваетесь?
- Нет, забор делаю!
Соседка презрительно прищурилась и исчезла за углом дома в глубине своего двора. Не успел Пётр забить последний гвоздь в сухую древесину исправленного забора, как в калитку заглянул человек в камуфляжной форме.
- Здравствуйте! – проговорила крупная голова в зелёной кепке с нашитым на ней шевроном с российским триколором. – Полиция! Оперуполномоченный лейтенант Нургалиев. А вы кто будете?
- Пенсионер Завьялов, - отозвался Пётр, сразу сообразив, что это обиженная на непочтительность соседка подсуетилась с вызовом правоохранителей.
- Вы тут проживаете? Можно ваши документы?- шаблонно бросил Нургалиев.
- Да я, вроде, в робе, документы на работу не беру. Проходите, собачка не тронет.
- Так документы имеются?- строго продолжил лейтенант, просунувшись в калитку всем своим громадным организмом.
- Дома, конечно, всё имеется. Здесь, с километр пешком, в общаге живу.
- А здесь что у вас?
- Здесь…- замешкался Пётр в поиске варианта ответа, но тут же нашёл решение. - Жена гражданская живёт. Она с внуком в больнице. Мальчика сбили на кресте… Может, слышали?
- Да, слышал, - ответил Нургалиев, в его голосе послышались ноты смягчения. – Наши ребята выезжали на ДТП. Живой мальчик, значит?
- На операцию в Москву увезли, трепанацию черепа будут делать. Вот, как так-то? Переход пешеходный на перекрёстке есть, а знаков нет. Дети гибнут, сами страдаем. Мы с мужиками скинулись, сами воткнули знаки, так какие-то мерзавцы вырвали их. Вы бы, может, как полиция, подсобили чем? Нашли эти гадов… Или как-то посодействовали, чтобы власть этим занялась, а не футболила туда-сюда.
- Да, есть такая проблема. Говорят, что поставят. Весь вопрос – когда. А вы в газету напишите, почитают – засуетятся, они огласки боятся, как огня, - усмехнулся Нургалиев. – Так документы покажете? Ситуация как бы мне понятна, вызов по недоразумению, у вас претензий, надеюсь, тоже не имеется. Но сами понимаете, установить личность и опросить вас я обязан.
*
В эту ночь Завьялову спалось плохо. В голову лезли разные мысли. Едва слабый сон окутывал сознание Петра, как тотчас ему виделся лейтентант Нургалиев, допрашивающий его в одиночной камере.
«Доигрался, Пётр Васильевич?», - смеялся он, обнажая частокол белых зубов . «Да я ведь ничего не сделал, они едут как умалишённые, смерть несут!» - задыхаясь от бессилия, кричал в ответ Завьялов. «Всё надо делать по закону, Пётр Васильевич! По закону!», - рычала большая голова Нургалиева.
Просыпаясь, Пётр присаживался на краю кровати и смотрел в пустоту незашторенного окна. Потом снова впадал в дрёму. А под утро ему приснилась лежащая прямо на пешеходном переходе красивая женщина без сознания, которая измученно шептала: «Пётр Васильевич, вставай, вставай, помоги мне…». По её виску еле заметной змейкой ползла стекающая кровь.
Завьялов резко вскочил с кровати. «Да что ж это такое со мной сегодня?», - подумал он, ведь снов, особенно кошмарных, он не видел уже давно.
Легко позавтракав, спустился во двор – прежде, чем идти кормить Фифку, надо было составить и подписать с мужиками текст коллективного письма в редакцию районной газеты. С утра пораньше картёжники уже похмелялись за игровым столом. В воздухе стоял удушающий запах сивухи.
- Ну, шо, Васильич, стоишь? Присаживайся, помянем.
- Кого? – спросил Пётр.
- А-а, ты не в курсе, отстаёшь от ритма жизни, - натуженно сказал Иван Павлович, наливая самогон в пластиковый стакан. – На, пей за упокой Маши Митиной, дочки нашего главного инженера. Помнишь такого?
- Помню, - принял в руки стакан Пётр. – И как померла?
- Тьфу, ты, бес! – развёл руками Иван Павлович. – Да ты вообще ничего не знаешь, спишь подолгу. С трассы сегодня в шесть утра забрали в морг. Бабы уже разбежались кто куда – похороны готовят. Эх, красивущая ж девка была Машка! Был бы помоложе, сгрёб её в охапку и увёз куда-нибудь на острова песчаные, под пальмы с манго и кокосами. И так жил бы всю жизнь в наслаждении… Девочка у неё осталась, семь лет. Да пей ты, чего стоишь, зеньки вылупил? Ага, Петя, вот такой у нас перекрёсточек! И похрен тут наши старания!
То, что должно было случиться, обязательно случилось. И Пётр как будто знал об этом. И сон его был вещим. Никогда таких и не снилось. Завьялов хорошо помнил Машу, это была, на его строгий мужской взгляд, самая интересная девушка в посёлке, которую он за последние годы встречал. Отец её, бывший главный инженер шахты Григорий Григорьевич Минин, был, по мнению Петра, руководителем справедливым, рассудительным, ценящим шахтёрский труд и умеющим в разговорах глубоко проникать в рабочую душу.
Не раз заглядывал Минин на шахтёрские «бутыльки», тосты заковыристые толкал, но сам не пил, только, морщась, рюмку к губам прикладывал, как говорят, пригублял. И дочь свою воспитывал если не в строгих пуританских манерах, то - точно как в дореволюционных девичьих пансионах. Одевалась со вкусом, общалась учтиво, всем всегда здоровья желала, переживала за всех вместе и каждого в отдельности. Не в своём веке родилась девочка – так о Маше говорили в посёлке. А теперь безвинной ушла она в те пространства, где нет ни времени, ни переживаний. И косвенно Пётр корил в этом себя. Пил самогон за упокой души Маши, и молча клял.
В хмельном состоянии и поехал с бомбилой Ромкой в районный центр, повёз написанное пьяными мужиками от руки коллективное письмо в газету. Ромка, успевший пару лет повоевать, всю дорогу петляво рассказывал Петру новости с фронтов, о том, как погибли его товарищи, о том, как сам был ранен осколком в голову. А Пётр, всегда искренне переживавший за край свой родной и исход войны, в этот раз не мог ни слушать, ни воспринимать чувственные до боли правдивые слова Ромки. Завьялов думал о Лиле, о её внуке Денисе – как он там, пережил ли операцию. А ещё думал о Маше Мининой, смерть которой он видел во сне, как наяву.
*
- К сожалению, мы не можем это опубликовать, - отодвигая от себя лист с небрежно написанным текстом, сказал редактор – мужчина средних лет в обтягивающем чёрном костюме и атласной жёлтой рубашке. – Это не в нашем формате.
- Почему не можете? – длинно икнув, спросил Пётр.
- Мужчина, ну, не буду же я вам пояснять всю нашу редакционную кухню и информационную политику, - нехотя объяснил редактор. – Нет, это значит, нет. У меня есть право отказать в публикации любой информации.
- Даже той, которую вам сверху спускают? – переспросил Пётр.
- Даже не-ко-то-рой и сверху, - язвительно протянул редактор.
- Странно у вас тут всё устроено. Ещё и о свободе слова чего-то распатякиваете. Здесь же чистая правда написана. От народа. Уже три человека пострадало на этом перекрёстке. Девушка погибла сегодня. Мальчик сейчас в Москве трепанацию черепа проходит. Вы представляете? А вы о какой-то кухне и политике. Причём тут ваша кухня? Во все колокола бить надо. Тут ведь народ доведут – за вилы возьмёмся, революция будет. А делов-то – знаки поставить и светофор бы ещё, - негодовал Пётр, играя желваками – ему, уже хорошо захмелевшему, очень не понравился этот важно сидящий за столом обтянутый пиджаком мужчина.
- Уважаемый, мне показалось или нет? – перейдя в более высокий голосовой регистр, взвизгнул редактор. - Вы в состоянии алкогольного опьянения явились в официальное учреждение, и читаете тут свой устав ещё и на революции какие-то намекаете. Не надо этого делать, чтобы не дошло до последствий.
- До чего не дошло? А смерти на дорогах – это не последствия? Разве не ваше прямое предназначение – поднимать вопросы общественной важности!? На вас только и была вся надежда!
- Извините, не оправдал. Покиньте, пожалуйста, кабинет, мне нужно работать…
- Рабо-о-тать, вашу мать… - прошипел Завьялов, поднимаясь со стула. – Хороша работа – дерьмо халвой сластить. Тьфу на вас и вашу кухню всю! Ничего человеческого не осталось у тебя, мужик, рубашку жёлтую ты нацепил …блестишь весь, как этот…
Вернувшись домой и доложив дворовой общественности о бесплодных итогах поездки в райцентр, уже протрезвевший Пётр молча поднялся в квартиру, подогрел на плите кашу для с утра некормленой Фифки, присел на кровать. Под кроватью нащупал прикрученный к дубовым половицам длинный металлический сейф, в котором хранилось подаренное когда-то дядей Витей охотничье ружьё деда.
- Ну, ребятки, не я это казино развёл, но в него можно играть вдвоём. Начнём с маленьких ставок, - сказал Завьялов вслух и достал из кармана ключ от сейфа.
.*
Вечером, увидев Петра с обнажённым ружьём на плече, соседи за столом ахнули. Иван Павлович, ещё с утра не протрезвевший, перекрестился:
- Васильич, не на охоту ль собрался? Закрыта ж охота…
- На ту сторону собрался, - тихо, но уверенно ответил Завьялов. – Понимаешь, Палыч, смирились все с этим крестом. Махнули рукой. Добиться ничего невозможно. Да и как-то же жить надо. Всех же не передавят. Понимаю и не осуждаю. А я в уме посчитал. Сколько у нас в посёлке душ? Наверное, уже человек триста осталось… Потери на трассе – двухсотые и трёхсотые – трое за месяц. Много это или мало? Один процент населения! Умножь на двенадцать - будет тридцать шесть человек. Это больше десяти процентов! Как тебе такое? Дальше будем соглашаться и терпеть?
- Подожди, Васильич, ты того… ты грех-то на душу не бери, - запротестовал Иван Павлович. – Кого стрелять? Обычных клерков что ли? Да пусть их Бог накажет, Васильич… опомнись, а!
- Не бзди, Палыч, не буду я этот сорняк уничтожать. Пусть растёт, толку мало, пользы – ноль, - успокоил мужиков Завьялов. – Вот смотрите, братишки, сегодня насмерть убили Машу Минину. Дениса, пацанёнка Лилиного, до трепанации довели, он родителей в Мариуполе потерял, и так ад там пережил, а его на дороге в мирном посёлке чуть не добили. Свои же. И думаю я вот о чём: получается, что каждый автомобилист, мчащийся по нашей трассе – потенциальный убийца. Ну, разве не так?
- Та-а-к, - протянул народ.
- Соглашаетесь, значит, а если он потенциальный убийца, то на дороге опасен для каждого из нас. Так ведь?
- Ну, да. И что дальше? Стрелять-то кого собрался? Не тяни кота за хвост, - зашумели мужики..
- Стрелять никого, а в целях самообороны имею право переходить дорогу с ружьём. Так сказать, предупредить любого потенциального убийцу, что тоже кое-чего можем. Что притихли?
- Ну, а если кто не отреагирует на твои предупреждения? Убьёшь что ль? – спросил Боря Илюхин.
- Убить не убью, а солью в лоб гахну. А там поглядим…- ответил Пётр и, развернувшись, двинулся к перекрёстку. Вслед за ним потянулись мужики – всем было в интерес понаблюдать эту необычную для посёлка картину – человек наперевес с ружьём.
Но обошлось без происшествия. Именно в тот момент, когда Завьялов медленно считал ступнями белые полоски на асфальте, ни одна машина – во зло или на удачу – не приблизилась к перекрёстку. А уже поздно вечером, когда любопытная желтолицая луна наклонилась заглянуть в поселковые окна, жители всех окрестных домов содрогнулись от ружейного выстрела…
*
Завьялова выводили из подъезда как преступника - в наручниках, но во дворе встречали почти как героя – бурной реакцией людей. Утром возле дома собрались едва ли ни все его жители - не терпелось узнать, что же произошло ночью. Во главе полицейской процессии шёл оперуполномоченный Нургалиев, за ним следовали несущие ружьё представители Росгвардии. Петр не спеша ковылял сзади.
- Петька, ты застрелил что ли кого? – спросила пожилая женщина в зелёном сарафане, соседка с первого этажа.
- Не, не убил, просто поговорили, - искривив рот, засмеялся Завьялов.
- А серьёзно-а?
- Абсолютно серьёзно. Пугнул беспредельщика немножко. Права на вождение, падла, купил, тёлок полный салон напаковал, а голову приобрести забыл.
Перед тем, как нырнуть в полицейский автомобиль, Пётр остановился – в заднем кармане его потёртых джинсов вибрировал поставленный на беззвучный режим телефон.
- Товарищ лейтенант, мобила трещит, поговорить можно? – обратился Завьялов к Нургалиеву.
- В принципе, не возбраняется, - лейтенант достал из кармана телефон и протянул в закованные руки Петра.
В трубке звучал знакомый голос. Это звонила из Москвы Лиля:
- Привет, Петя! Я твой телефон у Вали взяла, извини. Душа болит чего-то.
- За Фифку что ли? – усмехнулся слегка сконфуженный неожиданностью и абсурдностью ситуации Пётр.
- Да за всех вас. Как дела, хотя бы парой фраз?
- Можно и одним словом, Лиля – воюем! В прямом смысле. Ты лучше скажи, как Денис?
- Прооперировали, Петь. Всё хорошо, разговаривает, аппетит появился. В шахматы хочет научиться, я ему рассказала про твоё чемпионство, теперь не отстаёт. Домой рвётся. Деньги на всё есть. И ты знаешь, я ведь всё поняла – это твои деньги, Петя. Да и Валька отпереться не смогла, призналась. Я верну тебе всё, обещаю.
- Ничего возвращать не нужно, Лиля. Я сказал! Не тебе я их давал, а будущему шахматисту. Ну, чемпионом области сделать его не обещаю, а вот за район поборемся… Мы ещё Горину в матче-реванше нос утрём…
- Давай, кончай лирику, поехали! – приказал Нургалиев и вытянул трубку телефона из рук Завьялова.
В отделе полиции - тишина. Пётр бывал здесь когда-то - дрались ещё в старших классах школы с мальчишками из соседнего посёлка - задержали. А отпустили по причине малолетства. «Было бы вам по восемнадцать, сели бы», - угрожал, улыбаясь в усы, седой майор. Жив ли он сейчас – добрейшей души человек? Тогда ведь не на показатели раскрываемости преступлений в милиции работали, а на профилактику правонарушений в молодёжной среде. И седой майор со своей работой справлялся великолепно – его знали по публичным выступлениям в школе и столовой мебельной фабрики все жители посёлка.
- Теперь по порядку, Пётр Васильевич. Начиная со вчерашнего утра и до инцидента на дороге, - скомандовал Нургалиев, ёрзая в кресле своего кабинета.
Пётр сидел на табуретке и думал, почему в кабинете не было стульев. Он вспомнил, как один пожилой сиделец, некоторое время живший в их дворе, рассказывал, что спинки стула мешают «ментовским экзекуторам» бить сзади по спине в область почек. Завьялова немного пугала такая перспектива, поэтому он рассказал Нургалиеву всё так, как было на самом деле: поминали Машу Минину, писали письмо, ездили в редакцию, ну а потом…
- Какие отношения у вас были с потерпевшим? – казённо спросил лейтенант.
- Никаких! Знать не знал и дальше бы не знал. Да и не потерпел он вовсе. Я ведь охотник со стажем, в армии служил, устав боевой службы знаю. Стрелял вверх, чтобы остановить движение машины, которая пёрла прямо на меня. А я был на переходе, - уверенно ответил Завьялов.
- Это я уже услышал, Пётр Васильевич. Про самооборону и всё такое. Но понимаете, даже если гражданин считает, что на него могут напасть в темном подъезде, переулке, да где угодно, и поздним вечером выходит на улицу с охотничьим ружьем - это нарушение закона. Вообще носить огнестрельное длинноствольное оружие в целях самообороны запрещено. А вы ещё и выпили…
- Да, я в курсе, штраф от двух до пяти тысяч…
- С конфискацией оружия и патронов к нему, плюс лишение права на хранение и ношение оружия … Но это всё административка. У вас немного другая статья вырисовывается – уголовная, Пётр Васильевич. Тут применение оружия в связи с крайней необходимостью никак не подтянешь. Крайней необходимости не было. И запрещено применять оружие в случае обороны, если существует реальная угроза причинению вреда третьим лицам. Но это следствие будет разбираться – были там третьи лица или не было - всё как-то мутно. Да и куда вы стреляли – тоже вопрос. Адвокат потерпевшего с утра уже бегает бумаги собирает. Так что и вам надо бы подсуетиться с адвокатом. Но хорошо то, что вы сами в полицию позвонили. За это спасибо. Да и вам плюсик в карму.
Нургалиев быстрым почерком что-то написал в ежедневнике и сообщил Завьялову, что как человек понимает его и даже поддерживает, но как должностное лицо вынужден принять меры к его задержанию и помещению в изолятор временного содержания.
*
Тем временем в посёлке ночное происшествие вызвало эффект разорвавшейся бомбы. У Петра Завьялова, естественно, появились одиночные критики, но куда больше – преданных симпатиков, целиком поддерживающих его борьбу за восстановление безопасности движения на сложном перекрёстке посёлка. Начали распространяться слухи, что на Петра напали какие-то приезжие бандиты, и он умело применил против них оружие. Причём стрелял крупной дробью, одного ранил, а остальные разбежались.
Местные мальчишки распространили в социальных сетях историю о многодневных похождениях Завьялова по инстанциям с записью роликов, в которых возмущённые гибелью Маши Мининой жители посёлка выступали в поддержку Завьялова. Комментаторы под вирусно распространившимися записями также разделились на тех, кто был против таких радикальных методов отстаивания прав, как стрельба в центре населённого пункта, но куда больше оказалось тех, кто словом активно и тепло поддержал Петра.
И не только словом, но и делом. Через несколько дней во дворе общежития появился приятной внешности молодой мужчина, представившийся адвокатом Завьялова. Он переговорил с соседями, свидетелями всех обстоятельств, заглянул в квартиру Петра, в разных ракурсах сделал фотоснимки и видеозаписи перекрёстка, побывал в местной администрации. Вслед за адвокатом на красивом автомобиле прибыла съёмочная группа федерального телеканала, имевшая редакционное задание не только снять сюжет о ночном происшествии, но и подготовить несколько человек для участия в телевизионном ток-шоу. Заглянули пронырливые журналисты и в отделении почты, где трудилась Валентина.
- Здравствуйте, уважаемые сотрудники, а не будете ли вы против, если мы из окошка вашего старинного здания сделаем съёмочку улицы? – попросил один из журналистов.
- Да улицу-то снимайте, а нас не надо, - разрешила начальница отделения.
- А чего, Ирина Викторовна, а я не против, если ребята по делу Пети Завьялова приехали, - отозвалась Валентина – до неё уже дошли слухи о приезде федеральных репортёров.
- Именно по этому делу, - усмехнулся круглолицый журналист. – А что можете рассказать?
- А что надо?
- Да всё надо. Всё, что знаете, видели. Как хорошо знаете Завьялова? Поддерживаете ли? Считаете ли его действия преступными? Устраивает ли вас лично состояние безопасности на вашем перекрёстке? Не согласились бы приехать для записи программы на федеральном канале, как мы понимаем, в поддержку Завьялова, который сейчас находится под следствием?
- А в какой программе? Не у Малахова случайно?
- Да хоть и у Малахова, - добродушно рассмеялся журналист.
- Так вот прям и по телевизору покажут?
- Пока сказать ничего не могу, - ответил молодой человек. – Тут у вас уже такой переполох. Из здания администрации при виде камеры все разбегаются, кивают на главу. Глава отключил телефон, прыгнул в машину и укатил в неизвестном направлении. Курирующий строительство заместитель заперся в своём кабинете и никому не открывает. Комики какие-то. Мы же сейчас в район поедем, а потом в область, всё это донесём, кому следует.
Пока Валя рассказывала для съёмочной группы историю Петра Завьялова, а заодно и про своих сыновей поведала, Иван Павлович во дворе общежития разливал собутыльникам купленный в честь приезда московских товарищей коньяк:
- Ох, и дал же прикурить наш Петруха всей этой камарилье! Уже вся Москва про наш посёлок гудит. Настоящий Дон Кихот и «Тихий Дон» в одном флаконе! Нет, ну, а как? Капитализм. Теперь у нас как у диких американцев – кто первый достал револьвер, тот и сверху. Задержали Петруху, но он-то при этом не на щите, а со щитом! Нас голыми руками не возьмёшь! Слышь, мужики, что адвокат шепнул? Говорит, что подрядчики на этой дороге в целом, и нашем кресте, в частности, хорошие деньги по карманам рассовали. И теперь концов не могут найти – кто делал, кто принимал, как принимал…Короче, тут ещё коррупция вылезет. Так что в нужном русле плывём! За Петруху! Он сейчас в камере за всех нас страдает.
*
Следствие по делу Петра Завьялова длилось три месяца. Всё это время Пётр пребывал в следственном изоляторе. К концу следствия весь посёлок уже знал, что пальнул Пётр Васильевич из ружья в ту ночь поверх машины непутёвого сына районного зампрокурора, который в лёгкой степени нетрезвости мчался по трассе, не обращая внимания на передвигавшегося по зебре пешехода. Ночь была беззвёздная, непроглядная, а в салоне машины шумели такие же пьяные разнузданные девицы. Пётр уже издали понял, что этот дорожный гонщик не остановится на перекрёстке, ведь он даже не попытался сбросить скорость. Тогда Завьялов без лишних угрызений своей воспалённой совести сбросил ружьё с плеча и дал залп, чем от резкого торможения вызвал в салоне переполох.
Когда сынок зампрокурора, высунув голову в окно машины, попытался сказать что-то обидное, Пётр направил ствол ружья уже в говорящую голову, предупредив: «Ещё одно слово и я тебе устрою тут передовую фронта…». Прибыв домой, ещё не просушившийся от ночных возлияний и испуга молодой человек закрутил дело, подключив к нему своего отца. Но, как оказалось, на любую провинциальную подлость всегда может найтись столичная справедливость.
Отозвавшийся на обращения в соцсетях московский адвокат разрушил уголовное дело, сумев доказать, что промедление в применении оружия могло создать непосредственную опасность жизни и здоровью гражданина Завьялова. А тут ещё шумиха со съёмкой – у адвоката была давняя дружба с телевизионщиками. Пришлось прокурору лично укротить пустую гордыню наследника, заставив его подписать с Петром мировое соглашение. «Я, Пётр Васильевич, конечно, был немного не прав, признаю, но вы меня извините, тоже такой дурак, каких свет не видел», - сказал сын зампрокурора, на том и примирились.
Валентина так и не снялась в телешоу. А готовилась, перед зеркалом репетировала свою несостоявшуюся речь. Но какие-то неведомые силы повлияли на то, что шоу просто отменили. Зато московским журналистам удалось передать информацию о пропавшем без вести сыне Вали в нужные инстанции и из первых уст узнать о том, что Артём Воронов был ранен в бою, и находится в плену. Заливаясь слезами, Валентина благодарила Бога, и, стоя на коленях перед бабушкиной иконой, добрым словом вспоминала Завьялова, дерзость которого и заварила всю эту кашу в их забытом Всевышним посёлке. А ведь говорили старики, что ничего не бывает случайным в этом подлунном мире. Может, это силы небесные услышали молитвы Вали, и повели Петра той дорогой, которой никто из местных жителей пойти не сумел или не пожелал.
Лиля с Денисом вернулись домой. После успешной проведённой операции на головном мозге внук ещё жаловался на головные боли, но все функции организма восстановились полностью. Когда бабушка отвлекалась по своим делам, Денис доставал из сарая старый спущенный футбольный мяч и играл с исхудавшей до самых костей Фифкой. Плохо кормила собачку соседка. Лишь когда вспоминала о ней, то бросала через отремонтированный Петром забор кусочек хлеба. А про воду и вовсе забывала, поэтому ждала Фифка редкого дождя, и с жадностью хватала ртом скатывающиеся с крыши струйки.
Три месяца для Петра протянулись как целая жизнь. Щебетала опадающей листвой поздняя осень, когда Лиля приехала в райцентр встречать Петра и привезла ему тёплую куртку, свитер и шапку. У Ивана Павловича были ключи от Завьяловской квартиры, и он лично собирал для Лили его вещи. И всё приговаривал: «Ну, вот, наконец-то, отдаю Петра в надёжные руки, кажется, определился наш парень».
Как раз к возвращению Завьялова на злосчастном перекрёстке поставили новые дорожные знаки и светофор. Посмотрел на него Пётр и горько сплюнул:
- Вот же идиоты! Ну, для кого вы поставили эти мигалки? Теперь вообще не пойми, как переходить через все четыре полосы…
- Что не так, Петь? – спросила Лиля – они вдвоём шли в магазин покупать шахматы на предстоящий в декабре день рождения Дениса.
- Здесь, Лиля, сложный перекрёсток. Со стрелкой. Одним нужно ехать прямо, другим сворачивать налево. Светофор показывает, когда можно проезжать машинам, но не показывает, когда идти пешеходам. Про пешеходов опять забыли. Ну, не придурки? Для них уже из ружья шмаляешь, телевидение из Москвы приезжает, а как об стенку горох. Ох, чувствую, не закончена моя работа, а только начинается, - тяжело, с громким хрипом, вздохнул Пётр.
- Петя, только теперь без стрельбы, я тебя прошу, - немного сморщив нос, улыбнулась Лиля. - И так уже все в посёлке тебя ворошиловским стрелком зовут.
- Ну, теперь у меня связи имеются, в столице, - гордо заходясь в смехе, ответил Пётр.
- Не будешь возражать сегодня вечером чай с Валей и её мужем Витей попить? Я их домой пригласила.
- А как я могу возражать, что ты в свой дом кого-то приглашаешь?
- К нам домой, Петь. Да и, согласись, сам Бог нам велит теперь с Валей дружить.
- Согласен. Да и против чая не возражаю. Но ничего крепче пить не буду. Всё, завязал. Не от Бога все эти алкогольные напитки.
- Ох, как ты заговорил, Завьялов! И откуда духовности набрался, раньше такого за тобой не наблюдалось?
- А раньше, Лиля, видимо, портал был закрыт. А как в одиночке посидел, без пьянок и карт, много пришлось переосмыслить.
*
Валю и Виктора встречали без салатов и шампанского, но сладкий стол был накрыт по всем правилам русского этикета – самовар, тульские пряники, мёд, варенье и прессованный сахар. Лиля встречала Валю, как лучшую подругу – даже поцеловались в губы. Что-то в каждой из женщин произошло за последнее время - стремительно сблизившее и снявшее былые преграды. Валя по случаю встречи даже пришла без чёрного платка и достала из сумки бутылку вина.
- Ребят, извините, не выдержала, пришла вот с этим, но повод есть. Не откажите, - попросила она, присаживаясь за стол широкой кухни с большим окном с видом на обсыпавшийся виноградник.
- Что за повод? – переспросила суетящаяся у электрической духовки с пирогом Лиля.
- Ребятки, журналисты московские, позвонили, они работают с волонтёрами «Женского фронта». Это организация такая есть. Артёмку в список на обмен военнопленными включили. В Москву еду, встречать. Жду информацию, на иголках вся. Мне даже видео прислали. Живой, но худющий после ранения и кривой какой-то весь, суки бандеровские пытали…- Валя опустила глаза, густая чёрная чёлка упала на лоб, прикрывая увлажнившиеся глаза.
- Ну-у, что-о, - протянул Пётр, откупоривая бутылку, - это добрая новость. Слава Богу! Побольше бы таких.
- Будут, Петь, хорошие новости, когда война закончится, - вздохнула Лиля, вспоминая о своём личном горе.
Пётр разлил вино по фужерам - Лиле, Вале, Виктору - а свой оставил пустым. Пожал плечами виновато, мол, извините.
- Молодец, Петя, - подняла посветлевший взгляд Валя. – Помню тебя, кажется, на нашей первой встрече выпускников. Ох, и нализался ты тогда, и нашей классухе Татьяне Николаевне такого наговорил. Всё ей припомнил, и двойки по литературе, и разборки у директора за футбольные баталии в школьном коридоре, и вообще за её дурную манеру в повышенных тонах с учениками говорить. Помнишь?
- Не-е, Валь, это было не на первой встрече, а сразу после дембеля, - серьёзно, словно говорил о чём-то существенном, поправил Завьялов. - В столовой мебельки собирались. И куда оно всё подевалось? Ни столовой, ни фабрики – одни руины остались. И шахту к закрытию готовят. Вот куда нашим парням возвращаться работать, когда вернутся с войны?
- Та да, есть такая беда, - согласилась Валя. – Всех Москва ведь не примет, как ни крути, а она не из резины сделана. Да и что это за мода пошла – всем в столицу ехать? А кто здесь нашу землю поднимать будет? Так ведь Россия до одной Москвы и скукожится. А остальное басурманы заселят.
Сидели мирно, тихо, без музыки и трескотни телевизора, лишь Денис за окном развлекал бойкую Фифку. Валя всё время рассказывала про своего Артёма, какой он у неё герой и просто хороший воспитанный парень. А ещё радовалась за Петра и Лилю, которые после долгих лет разлуки и непонимания, наконец, обрели друг друга. Когда грозные сумерки спустились на подмёрзшую землю, а Валентина и Виктор засобирались домой, Лилия замерла – у калитки, грозно рыча, заливалась лаем Фифка.
- Кто-то чужой,- сказала Лиля. – Посидите, пойду выгляну.
Через минуту вместе с Лилей в прихожую комнату дома вошёл человек в военной камуфлированной форме. Коротко поздоровался, снял шапку:
- Кто будет Завьялов Пётр Васильевич?
- Я, - приподнялся за столом Пётр, совершенно не понимая, чем может быть обязан сему крепкому воину, который, как показалось, не имеет никакого отношения к полиции.
- Я районный военком, Павлов Игорь Олегович, - водя взором по лицам присутствующих, представился военный. - . Извините, по месту регистрации вас не было дома, мне соседи подсказали этот адрес. По долгу службы вынужден вам сообщить, что ваш сын рядовой Завьялов Владислав Петрович погиб в ходе выполнения боевого задания специальной военной операции. Вот здесь письменное извещение, вам нужно прибыть на опознание тела. Командир подтвердил, что это тело Завьялова, но процедура требует соблюдения всех правил. Матери у парня, как я понимаю, не было, он указал в личном деле ваши данные. Ещё раз извините. Если будут вопросы, вот моя визитка, звоните, - военком протянул побледневшему Петру карточку с номером телефона, отдал честь и вышел на улицу.
В доме затянулась гнетущая пугающая до крика тишина, которую негромко нарушил Пётр:
- Вить, дай закурить, пожалуйста…
- Ты же не куришь, - удивился Виктор, дрожащей рукой протягивая начатую пачку сигарет.
- Я не в затяжку, - сурово пробормотал Пётр, правой рукой вынимая сигарету, а левой держась за левую половину грудной клетки. – Выйду, дымок пущу, а вы посидите…
Пётр вышел на крыльцо, плотно закрыв за собой дверь. Курить он не собирался, просто не мог допустить, чтобы кто-то из близких людей увидел его скупые мужские слёзы.
Март 2025
Игра в переводного. Повесть
© Copyright: Сергей Петрович Волошин, 2025
Свидетельство о публикации №125031605402
Свидетельство о публикации №125031605402
Рецензии