Серёгина любовь. Рассказ

В перламутровом закате дивно красуются на горизонте покусывающие своими острыми зубами  круглый корж  небесного склона терриконы города Снежное.  Знали бы местные жители, насколько же хорош вид на эти сооружения рук человеческих с наших высот – триста сорок с лишним метров над уровнем моря. Снежное пониже будет – метров триста, но тоже  близко к солнцу. Наверное, и  Красный Луч в свете солнечного восхода выглядит оттуда недурно.
Совсем недавно в Снежном работал мой старый друг, сослуживец Серёга. Три года морской жизни, полной трудов ратных, ночей бессонных, радости и уныния, будничных дел и ярких праздников. Почти тридцать пять лет не был Серёга в наших знойных ветреных краях.  Побила его жизнь и занесла судьба куда-то на дальние выселки Самарской губернии, куда и бурым медведям лень косые ноги топтать.
- Хирургией я в Самаре много лет заведовал, отец, - рассказывал мне по телефону Серёга ( отец – это моя кличка ещё со службы, я же его дядькой называл – да чего там -  были  как родственники). – Списали меня, вычеркнули из жизни. Подставили крепко мои начальники. До гроба научили не доверять людям. Дело уголовное возбудили, по сути, из пальца высосанное – события преступления нет, а факт преступления изобрели. Никто не умер, никто даже не пострадал, а по бумажкам  оказался преступником. Представляешь, как оно бывает в юридической казуистике?
- Не представляю, - собрав все голосовые регистры в единый аккорд  изумления, по старой репортерской привычке – дабы разговорить собеседника -  соврал я.  – И кто подставил, как?
- А  приеду, там и расскажу. Я, отец, по разнарядке к вам – наша область над Снежным шефствует.  Как только предложили поработать на новых территориях, так я первым и вызвался. Так что скоро буду, - заинтриговал Серёга.
Новые территории… Как же это всё-таки непрезентабельно звучит. Казачья земля, документально застолблённая за Россией полтысячи лет назад - ещё со времён царя Ивана Грозного – и вдруг «новая». Серёга бывал у меня в гостях накануне распада страны, которую мы вместе стерегли. Тогда и мысли никакой не было о новых или старых пространствах. Одна Родина, одна присяга, которой не изменяли ни он, ни я. Не нашлось только того правителя, который бы поднял нас по приказу на защиту общего Союза. Чтобы мы ещё тогда в зародыше задушили всё иудино племя, бредившее сортами пластиковых сосисок и драными тряпками, и трезвонившее о том, что Украина без России первой страной Европы станет. Стала, только с другого конца.
*
И вот Серёга едет. Из Снежного, на машине.  Старыми знакомыми ему дорогами – через Штергрэс, Новопавловку, шахтёрские кварталы. Жду с нетерпением, за три с половиной десятилетия накопилось столько в ячейках памяти, что в коротких телефонных разговорах  и не перескажешь. Договорились встретиться у ресторана «Донбасс», где мы лихо гуляли в жарком девяностом. Обнялись тепло, но сухо, по-мужски, без «ва», «о-о», «ха», «хо» и прочих восклицаний. Чувствуется, что изменились, и не только внешне, но и внутренне. Люди вообще меняются каждые несколько лет. И не обазательно под влиянием переворачивающихся галактик, планет, стран, обществ,  семей, событий, но  даже просто потому, что в каждом организме происходит перерождение клеток.   Вроде, и выглядишь так же, а клетки уже другие, кровь иная, мозг изменённый. 
- Слушай, отец, а куда, скажи, ресторан «Энергетик» дели?  Еду мимо,  дай, думаю, остановлюсь, полюбуюсь, это же памятник архитектуры!  А нет ничего, только деревья голые. Я  спецом перед отъездом дома все фотографии пересмотрел, что делал в свой прошлый приезд, ты же помнишь... Все ваши округи объездил, материал собирал. Всё сохранил, между прочим, в отличие от вас.
- Да там не только «Энергетик»… - махнув рукой, ответил я – крыть было нечем – вроде, разруха девяностых произошла без моего прямого участия, а общая вина за неё всё равно зацепила.
- Ага. Напротив там ещё лесничество было.  На фотографии у меня… А мы ещё у вас на Миусе ночевали, рассвет встречали, забрели в какой-то пионерский лагерь, пока в Штергрэс топали, там такие девчонки вожатые работали, ух! Вот их, жаль, не клацнул.
- Да нет уже и того лагеря, имени Островского он назывался…
- Алексея или Николая?
- А какая теперь разница? У нас школьники ни того, ни другого не читают.
- Да и у нас не лучше, ты не думай себе.  А «Донбасс»  что,  переименовали? Теперь «Евразия»? Кухня-то хоть ваша, шахтёрская осталась или евразийская? – спросил Сергей, сдвигая брови при прочтении вывески на бывшем ресторане. – Подожди… «Одежда»? Во, блин… А я хотел было за нашим столиком посидеть…
- Давай, дядька, за наш столик - домой, - предложил я.  – Ты здесь многого уже не отыщешь, того, что тебя в девяностом восхищало,  ни шахт, ни заводов, ни фабрик. Универмаг, где мы тебе костюм покупали,  со всех сторон обстроили страшными сараями. А колбаску нашу краснолучскую помнишь?
- Как забыть!?
- И от мясокомбината – одни глыбы бетонные. 
- Печальненько… Слушай, а ваша музыкалка на заводе «Красный Луч» сохранилась, играет кто-нибудь?
- Ветер там только играет по пустым разорённым залам и дырам в крыше. Были музыканты, да сплыли все. Поехали, дома всё расскажу.
*
Угощение другу уже совсем не то, что было в первый год девяностых, хоть и пишут сейчас кругом, как мы страдали при Союзе от нехватки товаров и продуктов. Как говорится, в наше военное время не до жиру. Да и маму давно забрали ангелы утром рождественского дня, а уж она встречать гостей умела.
- Мои родители тоже умерли. Всё как-то так, покатилось в никуда…
- Ты про работу свою обещал рассказать, что и как произошло? – спрашиваю, сбрасывая  тему с печальной струны.
- А зачем тебе? – поднял затуманенный от тошных воспоминаний серый взгляд  Серёга. – Забудь. Закрыли дело через пару лет, как оказалось, за отсутствием состава преступления. Противная история, помойная, газетчики изгалялись, шушваль всякая помёт по интырнетам носила. Друзьям не обязательно всё знать, чтоб не заглатывать внутрь нечистоты, не говоря уж об их  сопровождаемом диареей переваривании. На то мы и друзья. Так ведь, отец? А враги и прочая психиатрия  и без нас всё за нас додумает и придумает. Или не так?
- Да так, конечно, - согласился я со знанием дела.
- Жена ушла из-за всех моих передряг, - продолжил Серёга. -   И уехал я в деревню дедушкой, сижу в фельдшерском пункте, мозоли бабушкам лечу. Надолго не хватило, вот, решил после Чечни свой опыт применить здесь.  Изучаю так сказать не только русскую географию, как поёт Илья Оленев, но и русскую анатомию. И ты знаешь, одинаковая она – что у наших парней, что у укропов -  оперировал я уже и их вояк. Те же русские, только с мозгами  как текстолитовая  плата. Всё, что их с Русью и нашими общими предками связывает, вытравили, а все ошмётки памяти к чужим ценностям припаяли. Вот так и живут как будто не своей жизнью, и воюют не свою войну. Не люди, а сгустки ненависти на весь свет Божий. Говорю одному: «Потерпи, сынок…», а он мне заявляет, чтоб я, москаль, с ним на его ридной мове спилковался. А сам еле дышит. Тут-то мне и пригодилось знание мовы: «Ах, ты ж, говорю, гумовый нацюцюрник», ну, и зарядил весь арсенал из русского фольклора. Оказалось, что маты наши они лучше своей мовы понимают.…  Лан, чё об этом всём... Вы-то тут как? О здоровье не спрашиваю, после сорока, если ты проснулся, и у тебя ничего не болит, значит, тебе не в больницу, а в морг.
- Да так, - задумался я, даже не зная, что и рассказывать. – Жаловаться не люблю, а хвастать нечем. Всё так, как ты видишь. Хорошо. Как в притче. Когда тебя спрашивают: «Как дела?», если ты отвечаешь: «Плохо», то Бог говорит: «Это ты называешь «плохо»? Ну, так я покажу тебе, что такое «плохо» на самом деле!» Когда тебя спрашивают: «Как дела?», а ты, несмотря на трудности и страдания, отвечаешь: «Хорошо», то Бог говорит: «Это ты называешь «хорошо»? Ну, так я покажу тебе, что такое «хорошо» на самом деле».
Серёга широко растянул в улыбке свое небритое лицо, глотнул чай. Коньяк он не пьёт уже давно, ещё с Чечни, когда во время проведения раненому русскому бойцу операции в медицинскую палатку прилетела граната. Контузия. Госпиталь. Уход с военно-медицинской службы.
- Значит, и городу всему надо не плакать, а говорить: «Хорошо»? – спросил Серёга, пронизывающе смотря мне в глаза.
- За всех сказать не могу.
- Ну, а твоё личное мнение, если его масштабировать?
- Ну, если о моём личном: ты же знаешь, как я любил шахматы, гордился нашим шахматным клубом и его чемпионами. Нет теперь его. Как я любил туризм – не передать. Нет туристического клуба. Как я любил технику. Нет станции юных техников – одни руины. Футбол, сам помнишь, как я любил. Нет ни городской сборной, ни тех чемпионатов. Даже общество литераторов, создаваемое десятилетиями, погромили и разогнали. Про музыку ты уже в курсе. Нет, я понимаю, когда ты не можешь завести старую проржавевшую колымагу. Но зачем ломать то, что без тебя ехало, а порой и не требовало бензина? Хорошо это?
- Плохо.
- И я о том. Абстрагировался от всего. А душа-то всё равно ноет. А мне ответственный человек на должности и говорит: «Так, как раньше, теперь не будет». И задаюсь я резонным вопросом:  не будет, потому что так решили ответственные люди или это в целом политика такая?   Ответ на него мне ясен, но твоё мнение какое?
- Знаешь, отец, в России ведь тоже не всё гладко, и с людьми и с политикой. - долго подумав, ответил Серёга. – Нас ведь как учили: основная беда общества – это конфликт труда и капитала. А оказалось, что конфликтов этих куда больше. И пальцев рук пересчитать не хватит. Ответственные, безответственные люди – это всё Россия, все мы. Такой вот сложный симбиоз героизма и трусости, информированности и хатаскрайничества, гениальности и бесталанности, знаний и некомпетентности, святости и богоборчества, добра и зла, правды и лжи. Что же делать, как задавался вопросом Чернышевский? Мозги менять надо. Только как нейрохирург, перековырявший сотни черепных коробок,  скажу я тебе, что обычная лоботомия  тут не поможет. Работа на десятилетия. А Солнце меняет положение, и Луч ваш Красный должен выйти из тени. Дело за людьми из образования, литературы, искусства и журналистики.
- Так ими управляют не только ответственные, но  и безответственные…
- Не всё управляется. У соседа моего в избушке на куриных ножках  - три сына. Младший дурачок, ну, как обычно в русских сказках. В  игрушки играет за компьютером, им и управляемый. Средний – тот по бабам специалист. Они им управляют. А старший до тридцати трёх лет, как Муромец, на печи всё лежал, страдал от нереализованности. А потом поднялся и пошёл оператором беспилотников на войну.  Патриот. Уважаю. И они скоро вернутся, вот такие, неуправляемые.  Управлять будут ответственными и гнать безответственных. Верю в это. Потому и в город ваш верю. Хотел ведь когда-то к вам жить перебраться…
*
Мы просидели с другом всю ночь. А утром Серёга пропал со всех радаров. Отвечал на звонки редко, да и то: «Некогда, отец… Я тут у вас, в Луче, неподалёку… Заскочу… ». Но не заскакивал. Кончался месяц его работы в Снежном. И вдруг однажды Серёга возник с раннего утра, как внезапный снег. И не один, а с дамой – приятной внешности и приличных манер. Присели, как оказалось,  на дорожку – домой в самарские леса. Друг видит моё изогнувшееся в  знаке вопроса лицо, посмеивается:
- Извини, отец, не говорил тебе раньше. Мы с Любой познакомились ещё тогда, в девяностом, в ту ночь, когда ты меня разыскивал. Ну, когда меня после танцев в «Донбассе»  закружили ваши девушки и повезли рассвет на Миусе встречать. Традиция у вас такая была хорошая, возродить бы надо...
- Да не девчонки закружили, а я пригласила, - поправила осмелевшая после знакомства спутница Серёги.
- Не спорю, - отозвался друг. - Любовь с первого взгляда. Люба ехать  к бедному студенту в Самару тогда побоялась.  Да, видать,  и я жених ещё тот был, не смог настоять, убедить, заманить, ну, вспоминай, какие там ещё глаголы в таких случаях используют...
- Украсть! – продолжила Люба.
- Точно!  Так и  пошли в слепых исканиях  каждый своим путём.  И бродили по жизненным тропам, пока они, как видишь, снова не сошлись  в одну точку – в городе Красный Луч.  Дети выросли, семьи распались. А, может, оно и к лучшему?  Я ведь сюда к вам за ней, можно сказать, и вернулся. Вот словно чувствовал, что ждёт она меня. И представляешь, нашёл. И таки ждала. Ну, почти ждала. Да, Люб? 
- Да, как принца на белом коне, - улыбнулась Люба, искря зелёными глазами.
- А сколько раз я её в своём глухом лесу вспоминал, исстрадался, если честно. И больше всего боялся: а вдруг замужем. Или чего хуже – уехала. А оно вот как сложилось. Бывает же…
- Да у меня дочь там, в Самарской области. С мужем уехали в четырнадцатом, - попыталась немного пояснить  любовную метаморфозу  спутница Серёги.
- Да ладно. Не оправдывайся, Люб, - усмехнулся друг. -  Мы старые волки, в чувствах кое-что понимаем, нас не проведёшь. Пьём чай и поехали. Да! Я тут тебе подарок приготовил, отец. Ты ж дружком теперь должен быть на нашей торжественной церемонии. Медок наш местный с месяцок поедим, и  к вам. – Серёга достал из картонной коробки объёмный бумажный свёрток, а в нём блестящий самовар. – Отец,  ты худой такой стал, что плакать хочется. А тут,  смотри сюда, какая у тебя в отражении шайба. На Машу Распутину похожа. Будешь смотреть, ржать, и вспоминать нас добрым словом. А мы вас. И город наш. Он теперь и наш, Красный Луч ваш, понял? Всё возвращается на круги своя. Русская империя вернулась. Я приехал, и не в последний раз, а там ещё поглядим – где оно лучше старость доживать – здесь или в лесах староверских. Так что всё будет хорошо.
*
 Над Снежным висит трёхцветная полоска заката – снизу красный, потом синий, а сверху белый. Флаг российский напоминает. Уже который день любуюсь. Недавно в этом городе с самым холодным на донецких высотах названием сошёл снег. Как и в нашем -  с самым жгучим именем. Всё-таки Солнце меняет своё положение. Когда в Луганске белят деревья, а в Донецке готовят к посадке розы  здесь и метели с заносами случаются. Как в горах.  Кто хочет убедиться - приезжайте. Серёга же  приехал! И ещё обещал.
P.S.  Все события вымышлены, любые совпадения случайны

Март 2025