Элегия

***
Пронзающий мартовский воздух пробирается в альвеолы,
бронхи, куски газеты, книги, любимые с детства, как крик оцеолы,
чинагчук и натаниэль бумпо,
пишу по памяти, делавары, Онтарио,
прерии и всадники без сердец, возвращается счастье будто,
что грело, ласкало, одаривало,
шептало на ухо, заманивало переменами,
все, что собирало меня, виниловые пластинки, крутящийся диск времени.
Бытие рифмуется с именами, память лучится надеждой,
в старом шкафу остались кульки от мамы с кусками материи, старой одеждой,
привязанность к прошлому, вряд ли грех,
что закон подвержен старению,
 боль безумием станет в мистерии, пока не искупит всех.   

Кутаешься в китайский ширпотреб, человек эпохи мозгошвея,
ждешь, когда солнце покажет бессменный лик,
и перережет горло, выровняет, меньшевея,
в легких, осипших простудой, о спасении детский крик. 

Любишь девушку, она умирает,
любишь друга - он предает,
любишь родину - она исчезает.
 Историю эту знает каждый, который ждет.

И идешь по лужам, пятнам бензина, рассыпанной соли от снега,
мартовский ветер норовит проникнуть в самую твою глубь,
сердцевину, душу, лузу, минуя тело, как оберега
боится русалка, когда ложится к тебе на грудь.

И ты тонешь, захлебываешься, плачешь, но слезы
смешиваются с потоками вод,
лиц ушедших, пришедших, возшедших, в позах
как в утробе у времени, как у бесконечности конечный живот.

Сходят смуглолицые лепые боги с олимпа,
сходят длиноперстые боги со смуглого арийского неба,
сходят с вершин и германских глубин славянских боги,
лучи света отскакивают от нимба,
и снег последний уходит на тот холм,
где Иван да Марья, где слезы мира,
где копье прободает плоть Того, Кто нашей бедою полн,
до краев нескончаемого потира.

Любишь девушку, она умирает,
любишь друга - он предает,
любишь родину - она исчезает.
 Историю эту знает каждый, и к каждому свет придет.