Исповедь антисемита. Глава четвёртая

Глава первая: http://stihi.ru/2025/02/26/6577
Глава вторая: http://stihi.ru/2025/03/04/6389
Глава третья: http://stihi.ru/2025/03/11/6144

Соня.

       Оскорблённый и негодующий, я направился к выходу, раздумывая, стоит ли на прощание хлопнуть дверьми или оно при сложившихся обстоятельствах того не стоит? И в этот самый момент моего запредельного унижения на пороге нарисовалась она - стройная, нежная, с томной поволокой огромных на пол-лица зелёных глаз, искусно козыряющая на потребу мужикам той чарующей, выставляемой напоказ невинностью, которая пробуждает в нас непреодолимое желание греха.
       Это была Борина младшая сестра Соня Либерзон. Я узнал её, хотя мы не виделись лет десять, с того самого времени, когда я закончил школу, а она, худющая и по детски угловатая, перешла в третий класс. Её детские завитушки превратились в роскошные огненно-рыжие локоны. Припухшие, клюквенного цвета губы налились и словно истекали свежевыжатым соком. Грудь, убранная в тесный топик, возбуждала воображение и беззастенчиво просилась в руки мастера, каковым я с некоторых пор не без основания себя считал.
       - Привет, рыжая! – Искренне обрадовался Ливер. – Заходи, не стесняйся. Это Лёха Шилов, мой однокашник. Помнишь такого?
       Соня дежурно и чуть кокетливо улыбнулась, явно не собираясь напрягать память перебором никчёмных отголосков прошлой жизни. И выпалила, что называется, с порога, на котором, собственно говоря, и застыла:
       - Боря! Вика рассталась с Вадимом. И сегодня утром улетела в Милан. Зализывать душевные раны. Короче, у меня пропадает билет на фортепьянный концерт Мацуева. Не составишь компанию?
       - Извини, сестрёнка, не могу. Дела. А знаешь, - Ливер снисходительно пробежал взглядом по своей кукольной пассии, тяжело вздохнул и… показушно воспрял, как будто случайно уткнувшись глазами в меня, - Шилов обожает классическую музыку. Его, поверишь ли, хлебом не корми – дай только послушать Брамса. Правда, Лёха?
       Честное слово, при другом раскладе я бы послал его подальше, как я это умею. А я умею! Но сейчас я готов был стать Пьеро для моего пархатого Арлекино, лишь бы не упустить даже призрачного шанса оказаться рядом с этим огненно-рыжим ангелом.
       - Ага, - с готовностью поддержав затеянную им дешёвую комедию, кивнул я, - тащусь, знаете ли, от Брамса, а особенно обожаю его Интермеццо ля мажор для фортепьяно с оркестром.
       Боря, приготовившийся к уморительной развязке сюжета, что называется, выпал в осадок, и мне стало очевидно, что неожиданный выпад с уколом противника удался на все сто. Теперь чуркой стоеросовой выглядел он, а я собирал урожай на ниве сказочного везения.
       - Но, согласитесь, Соня, - задумчиво растягивая слова, как и подобает истинному меломану, заметил я, - что особенно Брамс великолепен в исполнении несравненного Генриха Нейгауза.
       Ладно, не буду лукавить. О существовании и Нейгауза, и Брамса, и его загадочного интермеццо я узнал из пожелтевшей афиши, за которой скрывалась трещина в кабинете Директора Дома культуры, регулярно в бытность мою рэкетиром отстёгивающего нам бабло за каждый левый концерт новомодного исполнителя.
       Но Боря этого не знал. И оттого выглядел, как миссионер, столкнувшийся в джунглях с аборигеном, выказавшим вполне приличные навыки дифференциального исчисления.
       Зато Соня, неожиданно обнаружив во мне родственную душу, с радостью согласилась на совместный вечерний поход в филармонию, что наполнило меня таким восторгом и жадным предвкушением неописуемого блаженства, что даже природная нелюбовь к Либерзону потеряла своё историческое значение.
       Читатель, ты предсказуемо напрягся в ожидании банальной, но беспроигрышной развязки? И уже представляешь, как в качестве заслуженной награды за полтора часа изощрённых пыток фугами, я, буду приглашён на чашечку кофе, и, неспособные противиться внезапно нахлынувшему желанию, мы проделаем известный путь от нежных прикосновений до пучины всепоглощающей страсти.
       Вздор! Ничего этого не было, да и быть не могло. Уже через десять-пятнадцать минут нашего присутствия на концерте Соня безошибочно расколола своего случайного в мире классической музыки спутника, неспособного унять непроизвольную зевоту и скрыть угрюмое выражение унылой тоски на искажённом притворной одухотворённостью лице.
       Наверное, она огорчилась, подумали вы? Или разгневалась? Или обиделась? Да ничего подобного! Соня, оценив по заслугам мои титанические усилия удержать головку в положении стоя, украдкой прыснула в кулак, а затем звонко расхохоталась, ввергнув в состояние шока и недоумения близ сидящих ценителей исполнительского таланта Мацуева. 
       Под недовольное шиканье, провожаемые неприязненно презрительными взглядами благонравных сидельцев, мы выбрались на улицу. И отсмеявшись на славу, двинулись вдоль набережной навстречу карме, которая уже проступала на горизонте, хотя мы об этом ещё не догадывались.
       В отличии от своего многоречивого братца Соня умела талантливо слушать. И я, неожиданно для самого себя, поведал ей обо всех курьёзах и событиях своей жизни, ничего не преуменьшая и не приукрашивая: о давнишних школьных передрягах, закоренелом армейском маразме и даже грёбаных бандитских буднях, на память о которых у меня остался едва заметный шрам на шее.
       Как мог, я старался развеселить свою смешливую спутницу. Перемежая ими свою небезупречную биографию, я в красках описывал комические ситуации и травил потешные истории из прошлого.  Соня же, участливо внимая моим откровениям, то чуть заметно улыбалась, то сокрушённо вздыхала. А когда я закончил свою покаянную исповедь, откликнулась короткой и выверенной, как теорема, репликой:
       - Бедный, бедный Лёша.
       И тогда я по-настоящему осознал, что погиб. Пал, как говорится, смертью дурных и безрассудных, потому что влюбился без памяти в ту, которая была частицей презираемого мной с младых ногтей племени. Ту, которую послал мне Бог в наказание за дурь и грехи мои.
       Я проводил её до дома, даже не пытаясь при прощании выразить своих чувств, отчётливо понимая, что эту крепость лихим кавалерийским наскоком не взять. Осада предстояла долгая и малоперспективная. Но я был готов на всё, лишь бы, хоть иногда видеть её, слышать её, осязать случайное соприкосновение наших рук при редких и, к сожалению, исключительно дружеских свиданиях.
       Зато, благодаря Соне, я оказался приобщён к чтению – занятию до сего времени мне малознакомому, если не считать нескольких, не отличимых один от другого боевиков. Мухлевать не получалось. Соня легко разоблачала мои неуклюжие попытки ограничиться выжимкой в виде пролога и эпилога, не единожды выручавших меня и моих приятелей в школьные годы. И, спустя некоторое время, вдоволь побарахтавшись и едва не захлебнувшись в океане мировой словесности, я выбрался на поверхность и поплыл, преодолевая преграды и стараясь хоть сколько-нибудь оправдать её несколько завышенные ожидания.
       Так пролетел год нашего с ней высокоинтеллектуального духовного общения. Я продолжал работать охранником в банке, изредка навещаемого Борей Либерзоном, внимание которого к своему старинному другу оскудело до фуфлыжного кивка барина склонившемуся в почтительном поклоне батраку.
       А тем временем, неумолимо приближались новый век и новое тысячелетие, которое многие ожидали со смешанным чувством восторга, предвкушения и трепета.

Глава пятая: http://stihi.ru/2025/03/25/6211