Pacciale - Axel Munthe

Разыскивал я тщетно запись
В муниципальной книге Капри
И год, и день его рожденья,
Так и не смог я их найти.
Забытый с самого начала,
Он мною никогда не будет
Забыт, он - в памяти моей,
Его всегда я буду помнить.

Бесхитростнейший человек,
Душою чистый, самый честный,
Какого довелось мне видеть
На жизненном моём пути.
И нежный, добрый, как ребёнок,
Его рассказывали дети -
Ни матери, ни в адрес их
Он не сказал худого слова.
Он и к животным добрым был,
Всегда в карманах у него
Для птиц лежали крошки хлеба.
Он был на острове один-
Единственнейший человек,
Кто птиц ни разу не ловил,
Ни разу не побил осла.

Мой старый преданный слуга,
Он перестал мне быть слугою,
Пакьяле был мне просто другом,
Что было честью для меня.
И был меня гораздо лучше!
Хотя он и принадлежал
Всю жизнь совсем другому миру,
Мне незнакомому почти,
Но мы прекрасно понимали
Друг друга и без лишних слов,
И дни и ночи, мы тогда
Подолгу проводили в море, 
И многому он научил,
О чём я в книгах не читал,
О чём не слышал от других.

Был молчаливым человеком,
Седое море научило
Его молчанию давно.
И думал он не слишком много,
Тем было лучше для него -
Его высказывания, фразы
Были поэзией полны
И архаичной простоты.
Его немногие слова
Казались греческими, словно
Хранились в памяти с тех дней,
Как с Уллисом на корабле.
Он здешний берег огибал.

По возвращению домой,
Он, по обычаю, работал
В моём саду или трудился
На родовом своём участке
Под скалами крутыми к морю.
Но мне не нравились его
Вниз постоянные прогулки
Знал, что артерии его
Уж не были так эластичны,
Он задыхался очень сильно
От восхождения наверх.

А в остальном, как будто бы,
Со временем не изменялся,
И никогда, и ни на что -
Совсем не жаловался он.
Ел макароны он свои
С его обычным аппетитом,
С рассвета до захода солнца
Всю жизнь провёл он на ногах.

И вдруг, в один из этих дней,
Однажды отказался есть,
Какие б лакомства ему
Мы за столом ни предлагали,
Он повторял одно лишь «нет».
Однако он признался мне,
Что чувствует un poco stanco -
Себя немножечко усталым.
И несколько, казалось, дней,
Он с удовольствием сидел
На галерее, видя море.

Затем он заявил, что хочет
К себе спуститься на участок,
И мне его, с большим трудом,
Всё ж, удалось отговорить.
Возможно, он и сам не знал,
Зачем его туда так тянет,
А я отлично понимал,
Что в нём инстинкт заговорил.
Ему хотелось одного:
Уйти от всех, чтоб под скалою
За камнем спрятаться иль в гроте,
На землю лечь и умереть,
Где много тысяч лет назад,
Так умирали наши предки.

Около полудня сказал,
Что он хотел бы лечь в постель.
Он - тот, который в долгой жизни
Днём никогда и не прилёг!
Когда я спрашивал его,
Как же он чувствует себя,
Благодарил и говорил -
Вполне нормально, хорошо.
Под вечер я распорядился
Кровать его к окну подвинуть,
Чтобы Пакьяле мог увидеть,
Как солнце погружалось в море.

Когда вернулся я домой,
После вечерней службы в церкви,
Все домочадцы и друзья
Сидели в комнате его.
Никто их там не созывал —
А сам, признаюсь, я не думал,
Что очень близок был конец.
Не говорили, не молились,
Они всю ночь сидели молча,
И все, по местному обычаю,
Они держались в стороне.
Лежал Пакьяле очень тихо
И только на море смотрел…
Всё так торжественно и просто,
Как и должно, наверно, быть,
Тогда, когда земная жизнь
Подходит к своему концу.

Пришел священник, чтобы дать
Ему последнее причастье,
Велел Пакьяле перед смертью
Он исповедаться в грехах.
У Бога попросить прощенья.
Тот утвердительно кивнул,
В руках поцеловал распятье,
Священник дал ему, тогда,
Всех отпущение грехов…

С улыбкой, Всемогущий Бог,
Се подтверждая отпущенье,
Сказал:  Охотно принимаю
 Пакьяле старого к Себе!
И я подумал, - что уже
Старик отправился на небо,
Как вдруг, Пакьяле поднял руку
И, очень нежно, даже робко,
Меня погладил по щеке.
- Siete buono come il mare! -
- Ты добр, как море! - прошептал.

Я привожу его ислова
Здесь не самодовольства ради,
А потому, что поразили
Меня тогда они тогда.
Откуда те слова не знаю,
Но несомненно лишь одно -
Они пришли издалека,
Как отзвук золотого века,
Давно минувшего, когда
В лесу ещё живым был Пан,
Деревья тихо говорили,
А волны моря песню пели,
И человек на берегу,
Прислушиваясь, понимал.