Андрей Вознесенский

Пожар в Архитектурном!
По залам, чертежам,
амнистией по тюрьмам —
пожар, пожар! По сонному фасаду
бесстыже, озорно,
гориллой краснозадой
взвивается окно! А мы уже дипломники,
нам защищать пора.
Трещат в шкафу под пломбами
мои выговора! Ватман — как подраненный,
красный листопад.
Горят мои подрамники,
города горят. Бутылью керосиновой
взвилось пять лет и зим…
Кариночка Красильникова,
ой! горим! Прощай, архитектура!
Пылайте широко,
коровники в амурах,
райклубы в рококо! О юность, феникс, дурочка,
весь в пламени диплом!
Ты машешь красной юбочкой
и дразнишь язычком. Прощай, пора окраин!
Жизнь — смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живешь — горишь. А завтра, в палец чиркнувши,
вонзится злей пчелы
иголочка от циркуля
из горсточки золы……Все выгорело начисто.
Милиции полно.
Все — кончено!
Все — начато!
Айда в кино!

(Пожар в Архитектурном!)

Нет для меня более неоднозначного поэта, чем Андрей Вознесенский. Понимаете, Вознесенский был явно любимым поэтом технической интеллигенции, и его упоминали в кофейнях и курилках ежеминутно…

Что-то физики в почете,
Что-то лирики в загоне…

Это Слуцкий, о тогдашней ситуации! (о Борисе Слуцком см. http://stihi.ru/2025/01/17/4990). Более того, моя девушка училась в Архитектурном, (а Вознесенский оканчивал Архитектурный), и у них Вознесенский был любимом поэтом, его упоминали и цитировали постоянно. В начале 70-х я вообще не читал поэзию, но в наших тогдашних разговорах Вознесенский и Евтушенко были постоянно, они почему-то противопоставлялись. Тогда, все знали более или менее отчетливо, что Хрущев отчитал Вознесенского, но почему он выбрал именно его, я и до сих пор не знаю, хотя сто раз разбирал тогдашнюю ситуацию, да и дальше, почему-то именно Вознесенский больше всех раздражал чиновников, да и часть интеллигенции. Хоть убей – непонятно. И почему Вознесенский нравился технической интеллигенции – ведь тоже не понятно, вплоть до цитат в туалете ГПНТВ. Потом – да, были «Антимиры» на Таганке (2 февраля 1965 г.), или, когда была поставлена «Юнона и Авось» (9 июля 1981) - да, все с ума сходили по Ленкому и Вознесенскому. По-настоящему я познакомился с Вознесенским в середине 70-х, было ясно, что это не мой поэт, но, какая разница, он мне нравился, а местами – очень. Я остановлюсь и на Хрущёве, и на была Таганке, и Ленкоме, всё по порядку, Вознесенский действительно был для многих первым номером, что мне и людям нравилось тогда? Эпоха была такая, нам достались только остатки, но мы жадно ее проглатывали, и тут две разные вещи: сама поэзия и дыхание уже прошедшей эпохи. Чей Вознесенский был ученик? Ничей, по чувственности, пожалуй, близок Пастернаку, он вообще местами весьма эротический (условно), мы его «плачет девушка» пели в Измайлово под гитару, сидя вечером на батарее в подъезде (задолго до того, как Евгений Осин родился, 4 октября 1964 года), и вообще фамилию Вознесенский тогда я вовсе не знал, песня была народной.

Плачет девушка в автомате,
Кутаясь в зябкое пальтецо,
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.

Дует в худенькие ладошки.
В пальцах - лёд, а в ушах - серёжки.
Ей сегодня идти одной
Вдоль по улице ледяной.
Ей сегодня идти одной
Вдоль по улице ледяной.

Мёрзлый лёд телефонных фраз,
Мёрзлый лёд - это в первый раз.
Мёрзлый лёд на щеках блестит -
Это след от мужских обид.
Мёрзлый лёд на щеках блестит -
Это след от мужских обид.

Плачет девушка в автомате,
Кутаясь в зябкое пальтецо,
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.
Вся в слезах, и в губной помаде
Перепачканное лицо.

Мёрзлый лёд на щеках блестит -
Это след от мужских обид.
Мёрзлый лёд на щеках блестит -
Это след от мужских обид
1956

Так что, давайте по порядку.
    Что бы не писали и не говорили о частной жизни Андрея Вознесенского, его настоящая большая любовь - Зоя Богуславская. По разным свидетельствам, влюбился он сразу, а она вообще-то была замужем, кроме того, она была старше его на девять лет. На тот момент Богуславская была второй раз замужем за Борисом Каганом, и у неё был сын Леонид, которому было восемь лет. Ни о каких новых отношениях она не мечтала, их не искала, всё у человека было в порядке. Все источники говорят о том, что Вознесенский влюбился сразу и т.д. Дальше приводится эта знаменитая история с их поездкой на пароходе, но это для юного зрителя. На самом деле всё произошло значительно раньше, на каком-то пленум Союза писателей. На пленуме избрали верхушку Московской организации, дальше было обсуждение повести Бориса Балтера «До свидания, мальчики», а Богуславская написала ответ «Да, мальчики!». Вознесенский выступал на этом пленуме и сказал, что нам нужны такие критики, как Зоя Богуславская, которая написала такую статью «Да, мальчики». Богуславская была очень тронута. Вознесенский сказал ей, что его приглашают в Дубну прочитать лекцию, и он её пригласил поехать с ним.  «Дубна – это наша крестная мать с Андреем» - так говорит Богуславская. Богуславская, по её словам, тогда решила, что нужно там стать нужной, поэтому в бюро пропаганды она сказала, что поедет и перед выступлением Вознесенского что-то там произнесёт. И эта встреча ничем не кончилась совершенно. Это была не любовная поездка, а вот ее поездка с Леонидом по Волге, в которую поехал Вознесенский, другое дело.    Тогда Вознесенский отправился в круиз по Волге, зная, что Богуславская поедет с сыном.  На каждой остановке Богуславской доставляли букеты цветов от поэта, он завалил ее телеграммами. Пассажиры круизного теплохода с удивлением наблюдали за происходящим. Зоя была раздосадована. Ей не нравилось пристальное внимание к своей персоне. Встретившись с поэтом в Петрозаводске, куда причалил теплоход, Богуславская резким тоном попросила Вознесенского оставить ее в покое и перестать преследовать. На что поэт согласился, уйдя расстроенным. Именно тогда Зоя Богуславская сжалилась над поэтом. Она не хотела быть причиной его страданий. Поэтому вскоре отправила Андрею телеграмму со словами примирения. Однако поэт молчал и, вернувшись из круиза, Вознесенский не давал о себе знать. Андрей объявился через неделю и заявил, что не желает быть одним из ее поклонников. Именно тогда Зоя Богуславская сжалилась над поэтом. Она не хотела быть причиной его страданий. Поэтому вскоре отправила Андрею телеграмму со словами примирения. Однако поэт молчал и, вернувшись из круиза, Вознесенский не давал о себе знать. Зое даже позвонила мама поэта и поинтересовалась, где ее сын.
Андрей объявился через неделю и заявил с гордостью, что не желает быть одним из ее поклонников. Но уже на следующий день он молил Зою о прощении. С этого момента пара начала встречаться
Довольно странно, но похоже, как раз Бориса Кагана, мужа Богуславской, я, возможно, помню. Дело в том, что в детстве меня постоянно таскал на демонстрации отец, а ходили мы от Опытного завода ВНИИЭМ, так вот каким-то образом Каган, который работал в самом ВНИИЭМ на руководящей должности, был связан с Опытным заводом ВНИИЭМ, должности его я не знаю, скажем – куратор, или что-то в этом роде. Так что мы дважды в год шлёпали за дешёвым транспарантом на трех велосипедных колесах, даже и мимо самого Хрущева на трибуне мавзолея. Впрочем, какое это имеет значение, он – не он, какая разница. А тогда Вознесенский проявил настойчивость, и видимо очаровал чем-то Богуславскую.
   А близость была только в Ялте, (по словам Зои Богуславской) куда они уехали на отдых, и где Богуславская приняла решение развестись с Борисом Каганом, который попробовал отговорить супругу от опрометчивого поступка, утверждая, что их отношения с Вознесенским продлятся недолго. Каган предложил Богуславской вернуться к этому разговору ровно через год, он верил, что у поэтов всегда так: в поле ветер, в кое – где, сами знаете, дым, а через год может и любовь-то вся как-то развеется. Но Зоя не послушала Кагана и ушла к Вознесенскому. Ее ждали безденежье и съемные квартиры. Иногда Зое казалось, что Борис был прав, но влюбленные выдержали все выпавшие им испытания и прожили вместе более 45 лет. Подруги Зои не верили, что Вознесенский сделает ей предложение, а их отношения ограничатся лишь быстротечным романом. Но Вознесенский и Богуславская официально расписались в 1964 году. Некоторое время им пришлось пожить в съемных квартирах, но вскоре поэт написал заявление на выделение ему жилплощади. Получить квартиру ему помог Сергей Михалков, который на тот момент возглавлял Московскую писательскую организацию. Там была заминка, некий министр нынешнего ближнего зарубежья не хотел освобождать квартирку, загадил ее до конца, но в фильме «Андрей и Зоя» (все фильмы я привожу в Приложениях, эти фильмы имеют самостоятельное значения) есть вся эта история. Так или иначе, собственная квартира у них была. Зою Богуславскую атаковали поклонницы Андрея, рассказывая о его романах на стороне. А Вознесенскому звонили «доброжелатели» и рассказывали нехорошие вещи о Зое. Но супруги не обращали внимания на эти. Богуславская знала, что вокруг Андрея всегда будут женщины, пишут, что Богуславская его не ревновала, это конечно враки, просто человек умел себя держать в руках. В одном из интервью Богуславская призналась, что их семья – крепость в жизненном океане. Их брак оказался крепким и надежным, несмотря на скептическое отношение к нему окружающих. И даже частые увлечения и романы Андрея Вознесенского не смогли разрушить семью. Богуславская никогда не устраивала истерик мужу, понимая, что ему всегда нужна новая муза для творчества. Но однажды она все же ушла на несколько месяцев. Андрей места себе не находил. Он ее искал повсюду. А когда нашел, то уже больше не отпускал, восхищаясь своей Зоей. К Зое Богуславской я вернусь в самом конце очерка.
   
      Первой музой, которая вдохновляла Вознесенского на творчество, была Белла Ахмадулина, которая тогда была замужем за Евгением Евтушенко, с которым Вознесенский давно дружил. Но даже роман Вознесенского с Беллой не испортил их дружеских отношений. Ахмадулина не могла разрываться между мужем и возлюбленным, поэтому решила развестись с Евтушенко и уйти к Вознесенскому (писал об обоих: о Белле Ахмадулиной, см. http://stihi.ru/2023/11/16/253 и о Евгении Евтушенко см. http://stihi.ru/2025/01/03/3919).
Белле Ахмадулиной Вознесенский посвятит такие стихи

Нас много. Нас может быть четверо.
Несемся в машине как черти.
Оранжеволоса шоферша.
И куртка по локоть — для форса.
Ах, Белка, лихач катастрофный,
нездешняя ангел на вид,
хорош твой фарфоровый профиль,
как белая лампа горит! В аду в сковородки долдонят
и вышлют к воротам патруль,
когда на предельном спидометре
ты куришь, отбросивши руль.
Люблю, когда, выжав педаль,
хрустально, как тексты в хорале,
ты скажешь: «Какая печаль!
права у меня отобрали… Понимаешь, пришили превышение скорости в возбужденном
состоянии.
А шла я вроде нормально…»
Не порть себе, Белочка, печень.
Сержант нас, конечно, мудрей,
но нет твоей скорости певчей
в коробке его скоростей. Обязанности поэта
не знать километроминут,
брать звуки со скоростью света,
как ангелы в небе поют. За эти года световые
пускай мы исчезнем, лучась,
пусть некому приз получать.
Мы выжали скорость впервые.
Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей!
Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас может быть четверо.
Мы мчимся — а ты божество!
И все-таки нас большинство.
1964
В произведении автор упоминает себя, Роберта Рождественского, Евгения Евтушенко и Беллу Ахмадулину.
Однако отношения Вознесенского и Ахмадулиной не продлились долго. Они расстались, но продолжали дружить.

        Следующей возлюбленной Андрея Вознесенского стала молодая актриса Татьяна Лаврова, которая после двух неудачных браков без памяти влюбилась в талантливого поэта. Свой бурный роман они старались держать в тайне, ведь Вознесенский на тот момент был женат. Однако супруга поэта – Зоя Богуславская знала о тайной связи мужа, но прощала ему измену, понимая, что творческой личности супруга нужна муза для вдохновения. Предполагают, что произведение «Ты меня на рассвете разбудишь», впервые прозвучавшее в рок-опере «Юнона и Авось», посвящено именно Татьяне Лавровой.

Сага (Я тебя никогда не забуду)

Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Эту воду в мурашках запруды,
это Адмиралтейство и Биржу
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
мы вторично, согласно Гафизу,
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:

«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
1977 г.

    Кроме того, ходили слухи, что супер-хит Аллы Пугачевой «Миллион алых роз» также посвящен актрисе. Ведь Вознесенский рассказал Татьяне историю бедного грузинского художника, который ради любимой продал дом, чтобы купить миллион роз и усыпать ее двор цветами. Их роман продлился 8 лет. Красавица-актриса ждала, что Вознесенский уйдет от жены и женится на ней. Но этого не случилось, поэтому она приняла решение расстаться с любимым.
    Последний роман Вознесенского, о котором я напишу в этом очерке, это его связь со студенткой ВГИКа Анной Сергеевной Вронской (род. 1961). У Вознесенского была внебрачная дочь Арина Андреевна Вознесенская (род. 1983), появившаяся на свет в результате этого романа. Обе уехали в США, когда Арине было 13 лет. Незадолго до своей смерти Вознесенский смог увидеть своего внука Франческо Андрея де Роса (род. 2007); второй внук, Николас Александр, родился в 2012 году уже после смерти Вознесенского. (Фото в подборке).

Итак, Андрей Андреевич Вознесенский (12 мая 1933 -1 июня 2010, Переделкино) - советский и российский поэт. Один из известнейших поэтов середины XX века, шестидесятников.
Родился 12 мая 1933 года в Москве. В Киржаче Владимирской области Вознесенский провёл часть детства. Во время Великой Отечественной войны Андрей с матерью были эвакуированы из Москвы и жили в городе Кургане в семье машиниста. Андрей учился в 1941—1942 годах в школе № 30. Позднее, вспоминая эту пору, Андрей Андреевич писал: «В какую дыру забросила нас эвакуация, но какая добрая это была дыра!». После возвращения из эвакуации Вознесенский учился в одной из старейших московских школ (ныне Школа № 1060). В школьном возрасте жил в Замоскворечье в 1-м Щипковском переулке, 13/15. В четырнадцатилетнем возрасте послал свои стихи Борису Пастернаку, дружба с которым в дальнейшем оказала сильное влияние на его судьбу. Окончил в 1957 году Московский архитектурный институт, где учился у Л. Н. Павлова.
   Первый сборник Вознесенского — «Мозаика» — был издан во Владимире в 1960 году и навлёк на себя гнев властей. Редактора Капитолину Афанасьеву сняли с работы и даже хотели уничтожить тираж. Второй сборник — «Парабола» — почти одновременно вышел в Москве. Оба сборника сразу стали библиографической редкостью. Вознесенский был благополучно принят в Союз писателей СССР. В то время устраивались многочисленные встречи с поэтами. Проходили ставшие известными вечера в Политехническом музее, где звучали строки и Вознесенского. И вот март 1963 года, встреча в Кремле, наезд Хрущева на Вознесенского.
     Никита Хрущёв на встрече с интеллигенцией подверг Вознесенского резкой критике. Всё началось с того, что Вознесенский начал своё выступление со следующих слов: "Как и мой любимый поэт, мой учитель Владимир Маяковский, я не член Коммунистической партии". Услышав это, Никита Хрущёв начал постоянно перебивать Вознесенского. "Это не доблесть, товарищ Вознесенский! — воскликнул он. — Почему вы афишируете, что вы не член партии? А я горжусь тем, что я член партии и умру членом партии!"             Под аплодисменты большей части зала он кричал: «Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки — а морозы… Ишь ты какой Пастернак нашёлся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чёртовой бабушке. Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам.»
    Сейчас считается, что Вознесенский не собирался провоцировать Хрущёва, когда говорил про Маяковского и партию. Просто в то время Маяковский переживал ренессанс. В 50-е ситуация изменилась. Маяковскому поставили памятник, возле которого собирались все поэты. Маяковский был ориентиром для остальных, хотя и не был членом партии. Вознесенский тоже им не был, хотя рос в "правильной" по тем меркам семье. Его отец был членом партии, учёным, который сооружал электростанции, доктором наук, то есть, поэт был человеком из рафинированной, академической среды. И Вознесенский не имел в виду никакой крамолы. Никаким репрессиям Вознесенский не подвергался, так летом 1964 года в «Молодой гвардии» выходит его книга «Антимиры» тиражом 60000 экземпляров, если бы он был в опале – ничего подобного не произошло бы, и это в «хрущевский» период.  После встречи с интеллигенцией к Вознесенскому подошёл только один человек — его будущая жена Зоя Богуславская. То, что Хрущёв выступал перед представителями интеллигенции с таким апломбом, удивлять не должно.
   О семье Вознесенского. Отец — Андрей Николаевич Вознесенский (1903—1974), инженер-гидротехник, доктор технических наук, профессор. Мать — Антонина Сергеевна Вознесенская, урожд. Пастушихина (1905—1983), была родом из г. Киржач, Владимирской области. Похоронена рядом с мужем в Москве на Новодевичьем кладбище. Жена (с 1964 по 2010) - Зоя Борисовна Богуславская (род. 1924), их брак продлился 46 лет, вплоть до смерти Вознесенского 1 июня 2010 года.
     В 1995 году у Андрея Андреевича Вознесенского врачи выявили болезнь Паркинсона. Супруга постоянно находясь рядом с мужем. Зоя Богуславская стойко переносила возникшие жизненные испытания. Даже если ей приходилось уезжать, она всегда находилась на связи с сиделкой Андрея Вознесенского. Долгие годы она пыталась бороться с заболеванием супруга. Она всячески поддерживала в Андрее Андреевиче желание жить, не позволяя ему сдаваться. Она сама не опускала руки, искала врачей-специалистов, новые лекарственные средства и т.д. Зоя Богуславская – какая великолепная женщина, жена и любимая, для меня Вознесенский – слишком шумный, а вот Зоя с её богатой и длительной жизнью, это что-то невероятное! до 120!!
   Андрей Андреевич Вознесенский скончался после продолжительной болезни 1 июня 2010 года, на 78-м году жизни, у себя дома в Переделкино. Вознесенский умер на руках у жены Зои Богуславской, перед смертью шептал стихи. Отпевание Андрея Вознесенского по православному обряду состоялось в полдень 4 июня в церкви святой мученицы Татианы при МГУ. Поэта похоронили 4 июня 2010 года в Москве на Новодевичьем кладбище рядом с родителями.

Стихи Андрея Вознесенского

«Не возвращайтесь к былым возлюбленным»

Не возвращайтесь к былым возлюбленным,
былых возлюбленных на свете нет.
Есть дубликаты — как домик убранный,
где они жили немного лет.
Вас лаем встретит собачка белая,
и расположенные на холме
две рощи — правая, а позже левая —
повторят лай про себя, во мгле.
Два эха в рощах живут раздельные,
как будто в стереоколонках двух,
все, что ты сделала и что я сделаю,
они разносят по свету вслух.
А в доме эхо уронит чашку,
ложное эхо предложит чай,
ложное эхо оставит на ночь,
когда ей надо бы закричать:
«Не возвращайся ко мне, возлюбленный,
былых возлюбленных на свете нет,
две изумительные изюминки,
хоть и расправятся тебе в ответ…»
А завтра вечером, на поезд следуя,
вы в речку выбросите ключи,
и роща правая, и роща левая
вам вашим голосом прокричит:
«Не покидайте своих возлюбленных.
Былых возлюбленных на свете нет…»
Но вы не выслушаете совет.

«Антимиры»

Живет у нас сосед Букашкин,
в кальсонах цвета промокашки.
Но, как воздушные шары,
над ним горят Антимиры!

И в них магический, как демон,
Вселенной правит, возлежит
Антибукашкин, академик
и щупает Лоллобриджид.

Но грезятся Антибукашкину
виденья цвета промокашки.

Да здравствуют Антимиры!
Фантасты — посреди муры.
Без глупых не было бы умных,
оазисов — без Каракумов.

Нет женщин — есть антимужчины,
в лесах ревут антимашины.
Есть соль земли. Есть сор земли.
Но сохнет сокол без змеи.

Люблю я критиков моих.
На шее одного из них,
благоуханна и гола,
сияет антиголова!..

…Я сплю с окошками открытыми,
а где-то свищет звездопад,
и небоскребы сталактитами
на брюхе глобуса висят.

И подо мной вниз головой,
вонзившись вилкой в шар земной,
беспечный, милый мотылек,
живешь ты, мой антимирок!

Зачем среди ночной поры
встречаются антимиры?

Зачем они вдвоем сидят
и в телевизоры глядят?

Им не понять и пары фраз.
Их первый раз — последний раз!

Сидят, забывши про бонтон,
ведь будут мучиться потом!
И уши красные горят,
как будто бабочки сидят…

…Знакомый лектор мне вчера
сказал: «Антимиры? Мура!»

Я сплю, ворочаюсь спросонок,
наверно, прав научный хмырь.

Мой кот, как радиоприемник,
зеленым глазом ловит мир.

«Не забудь»

Человек надел трусы,
майку синей полосы,
джинсы белые, как снег,
надевает человек.
Человек надел пиджак,
на пиджак нагрудный знак
под названьем «ГТО».
Сверху он надел пальто.
На него, стряхнувши пыль,
он надел автомобиль.
Сверху он надел гараж
(тесноватый—но как раз!),
сверху он надел наш двор,
как ремень надел забор,
сверху он надел жену,
и вдобавок — не одну,
сверху весь микрорайон,
область надевает он.
Опоясался как рыцарь
государственной границей.
И, качая головой,
надевает шар земной.
Черный космос натянул,
крепко звезды застегнул,
Млечный Путь — через плечо,
сверху — кое-что еще…
Человек глядит вокруг.
Вдруг —
у созвездия Весы
вспомнил, что забыл часы.
(Где-то тикают они,
позабытые, одни?..)
Человек снимает страны,
и моря, и океаны,
и машину, и пальто.
Он без Времени — ничто.
Он стоит в одних трусах,
держит часики в руках.
На балконе он стоит
и прохожим говорит:
«По утрам, надев трусы,
НЕ ЗАБУДЬТЕ ПРО ЧАСЫ!»
1975 г.

«Тишины»

Тишины хочу, тишины…
Нервы, что ли, обожжены?
Тишины… чтобы тень от сосны,
щекоча нас, перемещалась,
холодящая словно шалость,
вдоль спины, до мизинца ступни,
тишины…
звуки будто отключены.
Чем назвать твои брови с отливом?
Понимание — молчаливо.
Тишины.
Звук запаздывает за светом.
Слишком часто мы рты разеваем.
Настоящее — неназываемо.
Надо жить ощущением, цветом.
Кожа тоже ведь человек,
с впечатленьями, голосами.
Для нее музыкально касанье,
как для слуха — поет соловей.
Как живется вам там, болтуны,
чай, опять кулуарный авралец?
горлопаны не наорались?
тишины…
Мы в другое погружены.
В ход природ неисповедимый,
И по едкому запаху дыма
Мы поймем, что идут чабаны.
Значит, вечер. Вскипают приварок.
Они курят, как тени тихи.
И из псов, как из зажигалок,
Светят тихие языки.

«Бьют женщину»

Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
как белые прожектора!
Бьют женщину. Так бьют рабынь.
Она в заплаканной красе
срывает ручку как рубильник,
выбрасываясь на шоссе!
И взвизгивали тормоза.
К ней подбегали, тормоша.
И волочили и лупили
лицом по лугу и крапиве…
Подонок, как он бил подробно,
стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие ребра
ботинок узкий, как утюг.
О, упоенье оккупанта,
изыски деревенщины…
У поворота на Купавну
бьют женщину.
Бьют женщину. Веками бьют,
бьют юность, бьет торжественно
набата свадебного гуд,
бьют женщину.
А от жаровен на щеках
горящие затрещины?
Мещанство, быт — да еще как! —
бьют женщину.
Но чист ее высокий свет,
отважный и божественный.
Религий — нет, знамений — нет.
Есть Женщина!..
…Она как озеро лежала,
стояли очи как вода,
и не ему принадлежала
как просека или звезда,
и звезды по небу стучали,
как дождь о черное стекло,
и, скатываясь, остужали
ее горячее чело.

«Ностальгия по настоящему»

Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию —
ностальгию по настоящему.
Будто послушник хочет к Господу,
ну а доступ лишь к настоятелю —
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему.
Будто сделал я что-то чуждое,
или даже не я — другие.
Упаду на поляну — чувствую
по живой земле ностальгию.
Нас с тобой никто не расколет,
но когда тебя обнимаю —
обнимаю с такой тоскою,
будто кто тебя отнимает.
Когда слышу тирады подленькие
оступившегося товарища,
я ищу не подобья — подлинника,
по нему грущу, настоящему.
Одиночества не искупит
в сад распахнутая столярка.
Я тоскую не по искусству,
задыхаюсь по настоящему.
Всё из пластика — даже рубища,
надоело жить очерково.
Нас с тобою не будет в будущем,
а церковка...
И когда мне хохочет в рожу
идиотствующая мафия,
говорю: «Идиоты — в прошлом.
В настоящем — рост понимания».
Хлещет чёрная вода из крана,
хлещет ржавая, настоявшаяся,
хлещет красная вода из крана,
я дождусь — пойдёт настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.
Но прикусываю как тайну
ностальгию по настающему,
что настанет. Да не застану.

«Охота на зайца»
                Другу Юре
Травят зайца. Несутся суки.
Травля! Травля! Сквозь лай и гам.
И оранжевые кожухи
апельсинами по снегам.
Травим зайца. Опохмелившись,
я, завгар, лейтенант милиции,
лица в валенках, в хроме лица,
зять Букашкина с пацаном —
Газанем!
Газик, чудо индустриализации,
наворачивает цепя.
Трали-вали! Мы травим зайца.
Только, может, травим себя?
Юрка, как ты сейчас в Гренландии?
Юрка, в этом что-то неладное,
если в ужасе по снегам
скачет крови
живой стакан!
Страсть к убийству, как страсть к зачатию,
ослепленная и зловещая,
она нынче вопит: зайчатины!
Завтра взвоет о человечине…
Он лежал посреди страны,
он лежал, трепыхаясь слева,
словно серое сердце леса,
тишины.
Он лежал, синеву боков
он вздымал, он дышал пока еще,
как мучительный глаз,
моргающий,
на печальной щеке снегов.
Но внезапно, взметнувшись свечкой,
он возник,
и над лесом, над черной речкой
резанул
человечий
крик!
Звук был пронзительным и чистым, как
ультразвук
или как крик ребенка.
Я знал, что зайцы стонут. Но чтобы так?!
Это была нота жизни. Так кричат роженицы.
Так кричат перелески голые
и немые досель кусты,
так нам смерть прорезает голос
неизведанной чистоты.
Той природе, молчально-чудной,
роща, озеро ли, бревно —
им позволено слушать, чувствовать,
только голоса не дано.
Так кричат в последний и в первый.
Это жизнь, удаляясь, пела,
вылетая, как из силка,
в небосклоны и облака.
Это длилось мгновение,
мы окаменели,
как в остановившемся кинокадре.
Сапог бегущего завгара так и не коснулся земли.
Четыре черные дробинки, не долетев, вонзились
в воздух.
Он взглянул на нас. И — или это нам показалось
над горизонтальными мышцами бегуна, над
запекшимися шерстинками шеи блеснуло лицо.
Глаза были раскосы и широко расставлены, как
на фресках Дионисия.
Он взглянул изумленно и разгневанно.
Он парил.
Как бы слился с криком.
Он повис…
С искаженным и светлым ликом,
как у ангелов и певиц.
Длинноногий лесной архангел…
Плыл туман золотой к лесам.
“Охмуряет”,— стрелявший схаркнул.
И беззвучно плакал пацан.
Возвращались в ночную пору.
Ветер рожу драл, как наждак.
Как багровые светофоры,
наши лица неслись во мрак.

«Облака»

Улети моя боль, утеки!
А пока
надо мною плывут утюги,
плоскодонные, как облака.
Днища струйкой плюют на граждан,
на Москву, на Великий Устюг,
для отпарки их и для глажки
и других сердобольных услуг.
Коченеет цветочной капустой
их великая белая мощь —
снизу срезанная, как бюсты,
в париках мукомольных, вельмож.
Где-то их безголовые торсы?
За какою рекой и горой
ищет в небе над Краматорском
установленный трижды герой?
И границы заката расширя,
полыхает, как дьявольский план,
карта огненная России,
перерезанная пополам.
Она в наших грехах неповинна,
отражаясь в реке, как валет,
всюду ищет свою половину.
Но другой половины — нет.

«Замерли»

Заведи мне ладони за плечи,
обойми,
только губы дыхнут об мои,
только море за спинами плещет.

Наши спины, как лунные раковины,
что замкнулись за нами сейчас.
Мы заслушаемся, прислонясь.
Мы — как формула жизни двоякая.

На ветру мировых клоунад
заслоняем своими плечами
возникающее меж нами —
как ладонями пламя хранят.

Если правда, душа в каждой клеточке,
свои форточки отвори.
В моих порах стрижами заплещутся
души пойманные твои!

Все становится тайное явным.
Неужели под свистопад,
разомкнувши объятья, завянем —
как раковины не гудят?

А пока нажимай, заваруха,
на скорлупы упругие спин!
Это нас погружает друг в друга.
Спим.

«Ни славы, и ни короны»

Ни славы, и ни коровы,
ни шаткой короны земной —
пошли мне, Господь, второго —
что был бы вытянул петь со мной!
прошу не любви ворованной,
не милости на денек —
пошли мне, Господь, второго,
чтоб не был так одинок.
Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть.
Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, но хоть разок,
и с раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.
И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоем,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.
Прости ему — он до гроба
одиночеством окружен.
Пошли ему, Бог, второго —
такого, как я и как он...

«В человеческом организме»

В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини
девяносто процентов любви.
Даже если — как исключение —
вас растаптывает толпа,
в человеческом
                назначении
девяносто процентов добра.
Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,
              несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.

Приложения:
1. Андрей Вознесенский. Интервью 1992 года.
2. Андрей и Зоя. Часть 1.
            https://www.youtube.com/watch?v=KHgC1qHPcm8
3. Андрей и Зоя. Часть 2.
https://www.youtube.com/watch?v=eynIxkbtHOw
4. Андрей и Зоя. Часть 3.
https://www.youtube.com/watch?v=jralKkWmh10
5. Андрей и Зоя. Часть 4.
https://www.youtube.com/watch?v=4S_MUhNdgNw
6. Зоя Богуславская. Школа злословия [30.05.2011] Зоя Богуславская
https://www.youtube.com/watch?v=tmUXtc08kks
Фото: Андрей Вознесенский