Иошуа Лацман. стихи

ЗАМЕТ (ЖЕМАЙТИЯ)

Мальчишки замирают в ужасе, все мешается в голове.
Я люблю и деревню, и лес, который простирается на десятки миль,
Туда мы с отцом по осени пускались за дровами на зиму,
Хода час или два, по пути мы развлекались,
Распевая Цунзера Эльякима – поэта, пристрастие отца.

В деревне нас тепло принимал блинами литовский крестьянин,
Усаживал, спрашивал, что новенького слышно в городе?
Отец сворачивал беседу на кур и морковь, на цимес,
А главное – на дрова, продает ли крестьянин и много ли их у него?
Стоим в изумлении в амбаре, полном гороха,
Куда нас завел радушный крестьянин, молотивший стручки.

Пахнет пылью и злаками, потом и крестьянской работой,
Полем, осенью и праздником, прелой овчиной.
…Как чудесно бывало ранним утром вдоль золотых ржаных полей
Спуститься к реке и кормить крошками серебряных рыбок.

Мир еще спит, безмолвие, и аист мирно реет,
Шустро носятся ласточки в вышине, о, как синеет она.
Мир тогда был и теплым, и малым! Штетл, деревня и поле,
Отец, мама, сестра, братья и опять мама, отец.

Бедный, серый литовский край, страх, который исходит от леса,
Маленькие, полуразвалившиеся, сгорбленные ветрами сиротливые избенки…
И старики, и христиане, и нищие, что ходят с сумой,
Христианские девушки и парни с песнями, пронизанными мУкой и горем,
И селедка, благоухающая маринадом, и запах чеснока и лаврового листа,
И дни, что тянутся до позднего вечера все тише, все более серые.

Сказки, услышанные в детстве, об ужасных временах,
Любовные истории, на которых держатся романы Шомера
Разговоры о том, как хороша и привольна жизнь некоторых людей,
Мечта, которую каждый таит в себе – поскорее бежать отсюда.

Потому что тут лишь корова да сарай, да насест с курами,
Колодец и двор, и огород, засеянный капустой и редькой,
Запах навоза, который рано утром долетает с полей, из чего он, знает только Бог,
И опять тоска, которая приходит сама, как незваный гость.

Ведь тут жил и отец, и дед, и отец деда,
Ведь каждая пядь земли тут пропитана запахом ног домочадцев
Ведь мама, когда доила корову, душевно с ней толковала,
Бедный дом тот был так мил, был так прост и упоителен.

Потому что здесь зимой нас будило мычание коровы, было морозно и сухо,
Пока в Пурим удачно корова отелилась теленком со звездочкой на лбу,
И дети из города приезжали к нам играть и дивиться,
Как это - корова вдруг стала коровой с теленком.

Перевод Далии Эпштейн – Члена Союза писателей Литвы
Замет – Жемайтия (идиш)
Цунзер Эльяким (1836-1913) - Известный поэт и шутник на идише в Восточной Европе и в Америке.
Шомер - Псевдоним писателя Нахума Меера Шайкевича

Я И МОЙ ДРУГ

Я сегодня шел вместе
С собой, со смертью, с ветром.
У меня убили мою маму,
У меня убили моего ребенка.
Смерть шептала на ухо:
Вот скоро я войду! -
Ветер торговал в воротах
Любовью и дешевым вином…
Смерть была деликатной и вежливой
И раз десять поклонилась;
Вино было очень хорошее
Любовь - была негодной.
Любовь осталась в воротах
И я пошел своим путем
Смерть шептала на ухо:
Я уже от тебя не уйду.
Я раскрою, как покрывало, мою худую руку
Над тобой, мой ребенок
Будь уверен, что я тебе покажу, даже если буду мертвым
Твою страну, по которой ты грустил.
Я сегодня шел вместе
С собой, со смертью, с ветром.
У меня убили мою маму,
У меня убили моего ребенка.

Январь 1937
Подстрый перевод Игоря Цунзера

КОСТИ
Благословенной памяти моих родителей, сестёр и двух братьев (Посвящение автора)

Черепа... черепа... черепа и скелеты...
Бывшие спины, остатки от ног...
Никогда не узнаешь, как были одеты,
Их сосчитать разве кто-то бы смог?

Переплетены кисти в безумии страха,
Сжатые в вечный оскал кулаков
Вопрошают глазницы возникших из праха,
Пасти зияют, осколки очков...

Укрывается дождь за вечерней оградой,
Тьма опускает густую вуаль,
Вот, скелеты встают и вперёд, ряд за рядом –
Клацают маршем в туманную даль,

Подвывает им ветер, и вой этот страшен.
Кости всех жертв, собираясь вокруг,
Составляют собою громадную башню,
Вспомнив, какими бывали до мук.

Черепа... черепа... черепа... аж до неба...
Быстро стремится "строение" ввысь,
Отовсюду слышны проявления гнева,
Вопли и стоны убитой братвы:

– Никогда не прощайте и не забывайте,
Гибели нашей от рук палачей,
И пускай ваша месть будет пламенем ада
В душах живых всё сильней и сильней!

(Перевод с идиш: Илана Арад)

ВЕРА

Закованный пьет из тюремного кубка,
Ему звучит звон его кандалов в стене.
Он гордо выпрямляет голову и поднимает ее выше,
Он сжимает в кулак свою худую сухую руку.
Луна выстилает нары чистым золотом,
Ночь синяя и далекая тюрьма спит.
Дни тяжелых туч становятся легче,
Тогда нет карающей руки.
Сердце стучит в такт каждой мысли,
которая пробегает у осужденного в тихой радости,
конец такой: все станут свободны
от себя самих, как от старой тяжелой одежды.
И тогда - ум становится светлым и ясным,
Каждый путь, ведущий к греху - закрыт,
И закованного обнимает во сне улыбка,
Его сердце успокаивается, его лицо - святое нежное...

1940
Подстрочник Игоря Цунзера

ДЕ ПРОФУНДИС (ИЗ ГЛУБИНЫ)

Тяжело жить, тяжело умереть.
Двигаться, ставить шаг.
Тяжелее брать, чем давать
Оставаться на месте, когда всё влечёт вперёд.
Сердце моё всё знает, и ничего не знает.
Глаза всё видят, но только то, что впереди.
Всё открыто, а [крови] ничего не разрешено
взять в свой дом.
Летние фрукты приносят зиму
как плату [за радость], сердитую и суровую
И так каждый час жизни связывает тебя
Со всем, что излучается и умирает.

Подстрочный перевод с идиш жены поэта

В ПЛАМЕНИ ВОСХОДА

Лежит росы набор тяжёлый.
Листает ветер книгу дней.
И я - восторженный, весёлый -
Я - буква маленькая в ней.
Вокруг зари бушует плавка.
/ О, книга дней! Сгорит она! /
Но нет! О человеке главка
Осталась – и не сожжена!

Перевёл с идиш Давид Самойлов

МОЯ ВОЗЛЮБЛЕННАЯ 1963 ГОД

Каждое слово - моя любимая,
Гроздь виноградная на лозе.
В серые дни печальные
Приносит мне юность песнь моя.
Хлебаю я слова, как пьяный
И полон веселья,
И из звуков тку я песни,
Пьян я не от вина.
Влюблённый я вижу миры,
Залитые солнечным светом,
Плету из лучей шалаши,
Плету – и становлюсь богаче.
Напевы эти, верю я,
Дойдут до каждой двери,
Перейдут через порог,
Принесут от меня привет,
Будут гореть праздничные свечи,
Будет там праздник,
Потому что где-то жил поэт,
Полон любви, света, и сияния.

Подстрочнцй перевод с идиш Беркмана

ЭХАД - ОДИН (НАЧАЛО)

Зарезанному литовскому еврейству в память.

Так вода бежала вверх и вниз.
И вот, волна протягивает седую серебряную голову
Волны судорожно тянут огромные страшные руки
И громы, и молнии, и крики: «Море горит!»
Огромные волны толкаются в хороводе
И кричат, и рычат: «один - остаётся один!»
Один (эхад) составляет число 13; один - это только один -
Я сейчас буду выплакивать маленькую песенку.
Эта песня замешана на слезах и крови
Она горит в сердце своим жаром, как огонь:
Тринадцать евреев закованы в цепи,
И костёр раскаляется посередине;
Приказано вертеться в танце, в хороводе
И кричать, и звать, и просить Бога.
Это их единственный бог; колен ведь двенадцать;
Они должны вертеться и плакать: «Боже, помоги!»
Бог и колена израиля - вместе тринадцать,
И евреи, проклятые, кричите громким голосом!
Вы знаете, что Авраам - немец кричит и смеётся -
Своего единственного Ицхака принёс в жертву.
Но Богу казалось, что один Ицхак -
Это маленькая жертва, для Него он слишком мал.
Мы сейчас и здесь исправляем ошибку Бога -
И вертитесь вы, проклятые, это - танец-хоровод!
Звенят цепи, кованные для вас!
И еврей танцует вокруг костра, при жертвоприношении!
Слушайте, каждый из вас должен быть Авраамом,
И сжечь своего Ицхака; жертва - это страдание.
Вертятся евреи с серебряными бородами
Звенят цепи, вертится земля.
Костер плюётся искрами до неба, далеко, высоко-
Вертится, как змея, чёрный тяжёлый дым.

Подстрочный перевод с идиш Игоря Цунзера

МОНЕТА МОЕГО РОЖДЕНИЯ

Сегодня я на тропке
Монету увидал,
Я, радуясь находке
Смеялся и рыдал,
Родились в том же месте
В один и тот же час,
Кто знает, может, вместе
И затеряли нас?
С нас время пообтёрло
И решку, и орла,
Хватала нас за горло.
И в даль судьба гнала.
О многом однолетка
Порассказать могла...
Лежала та монетка
И только руку жгла.

Перевод с идиш Давида Самойлова