Легенда о Кудеяровой могиле

Блудница-ночь легла под одеяло
И манит бледным контуром бедра.
Весёлую ватагу Кудеяра
Укрыла на тугой груди гора.

Разбойнички, уставшие от лиха,
Уснули на постелях из травы,
Лишь атаман роняет мысли тихо
В глубины кучерявой головы.

Нёс брагу мимо рта при ясном солнце,
И, натянув веселью удила,
Спокойно ждёт, пока придремлют хлопцы –
Пришла пора полуночным делам.

Подельники не те. Нет больше веры
Товарищам от одного котла.
В жестокости они не знают меры,
Того гляди – удар из-за угла

Отнимет жизнь и удаль упокоит.
Лежит вожак, размеренно дыша,
Как будто спит. Немного ногу колет
Притиснутое лезвие ножа.

Но, вроде всё. Орава захрапела –
Кто псом рычит, кто пискнет соловьём.
Не потревожив сонную капеллу
Сторожко озирается, встаёт,

Идёт куда-то, тих и незаметен,
Под светом умирающей луны,
В котором улыбаются, как дети,
Дружки его, убийцы-шалуны.

Недалеко волна щекочет берег
И шепчет слово нежное в ночи.
Но тот вертлявой сплетнице не верит,
Поднявшись гордо над рекой, молчит.

А Кудеяру речь её – подмога,
Подскажет путь, укроет от врагов.
Осталось до конца совсем немного.
Он движется почти уже бегом,

На слух, наощупь, по местам знакомым,
Исхоженным до памяти в ногах,
И крест кладёт невидимым иконам,
И молится разбойничьим богам.

Вот, наконец, приметная ложбина.
Под камнем. Прежде взрытая земля
Дыхание спокойное не сбила,
И руки от работы не болят –

Здесь много раз откатывали камень
И лёгкий грунт ладонями гребли.
Вот коробок в обмотках грубой ткани.
Поди, внутри каменья и рубли?

Кусты малины густо шелохнулись
И вздрогнул дрок, венчающий откос.
Вожак взлетел, как будто в спину пнули,
И до груди клинок почти донёс.

Терпение ватажников иссякло,
Уж сколько крались следом втихаря!
Соблазн такой – управится не всякий,
Когда сердца от жадности горят,

Едва сдержались, чтобы атамана
Не взять силком и насмерть не пытать.
И всё-таки, вступили в дело рано.
У старика ещё лихая стать,

Пряма походка, тело не сутуло,
Суставы на погоду не болят,
И крепкая рука на многих скулах
Отметилась в дурашливых боях.

Дай только шанс – и пятерых положит,
Вертясь в привычном сумраке ужом.
Но плоть ничья управиться не может
С вошедшим точно под ребро ножом.

Всего один бросок, удачный, в спину,
Пал на колено – тут ему и край.
Меньшой фонарь с кресалом скоро вынул,
На фитилёк набросилась искра…

Да, точно мёртв! Сложилось без осечки!
Кого-то бил озноб, кого-то жар,
Но в тусклом свете запалённой свечки
Как будто улыбался Кудеяр.

Глядели на товарища злодеи –
Да, впрочем, что, ему они под стать!
Но, на минуту позабыв о деле,
Сомкнули черти накрепко уста,

Пока один не встрепенулся:
– Братцы,
Делить-то будем поровну, аль как?
Пора кончать грабёж и разбегаться
Под тёплые бока, кто не дурак!

Загомонили, позабыв о трупе:
– Кубышка где?
– А ну, подай сюды!
Тут ни один другому не уступит,
Начнётся спор – недолго до беды.

Но что внутри?
Дубовая коробка,
Обитая железной полосой.
Не заперта.
Листов неровных стопка.
И надписи:
Кубарь.
Ефим Косой.

Клешня.
Мишаня Молодой.
Анчутка.
Рябой главарь мятежных спал с лица,
И заорал внезапно:
– Что за шутки?–
Носком толкнув под рёбра мертвеца.

Растерянно и зло при свете тусклом
Белки сверкали, прыгали зрачки.
В заветном коробке, как в душах, пусто,
Лишь на клочках корявые значки.

Перекрестился Глузд:
– Косого знал я.
Лихой был ухарь, даром что помёр.
Выходит так, мы грех на душу взяли
За-ради упокойничьих имён?

Клешню похоронили лет как десять,
А про Камчу и я едва слыхал.
На золото, выходит, не надейся,
Вот вам и камни, вот вам и меха!

…Однако, что уж. Жизнь у лиходея
Не такова, чтоб долго раскисать.
Полночный дух ещё по кронам веял
И ранних птах молчали голоса,

А на полянке было чисто-гладко,
И камень снова в землю мёртво встал.
И даже зоркий глаз нашёл бы вряд ли
Десяток веток сломанных в кустах.

Река взяла изношенное тело
И завернула в шёлковую гладь –
Разбойниками начатое дело
Укромно довершила, как могла.

Ватага Кудеярова распалась:
Кого в дороге встретила петля,
Кто в мир ушёл, исчезнув снегом талым,
Кто продолжал разбоем промышлять,

Но как-то по весне, по топкой хляби
Пройдя в ложбину, камень отвалил
Суровый бородач. По виду – грабил
Всю жизнь, и кровь потоком наземь лил,

Кандальный след, и шрамы вяжут кожу,
Иссохшую на солнце и ветру.
Как до седин своих он только дожил!
Отбросив нож, разбойник начал труд:

Руками отскребая грунт лежалый,
Добыл в земле истлевшее тряпьё,
Коробку в нём нашёл с оковкой ржавой.
И осторожно приоткрыл её.

Вынослив дуб, и выбранное место
От сырости бумагу берегло.
Рука, почти не чуявшая веса,
Внезапно опустилась тяжело.

Присел на землю каторжник. Утёрся.
Взял верхний лист, нащупал карандаш.
На списке кто-то куролапый косо
Отметился, уже невесть когда:

«И Куд;;ръ Аминь».
Теперь, при свете,
И много лет спустя – не так смешит.
Перевернул. Вот лист второй. И третий.
Тут перья, угольки, карандаши.

Четвёртая, измятая страница
Исчёркана, почти без чистых мест,
Но всё же там сумело угнездиться
Коряво: «Коди;р», – и рядом крест.

Под ворохом бумаг – куски берёсты.
Опять бумага. Лист берестяной.
И раз за разом в этой пачке толстой
Один автограф гостьи костяной,

И так, и эдак писанное имя,
Как минимум десяток раз ещё.
Но наш кандальник, мыслями своими
Охваченный, давно закончил счёт,

А думал: распоясались бояре,
Помещики не унимают прыть –
Забыла Русь о славном Кудеяре,
Привыкла былкой по теченью плыть!

Богатеньким мошной стеснило совесть,
А бедный люд всё терпит да молчит,
Надеясь прожевать три пуда соли
И сапоги железные сточить.

Седой сложил листки. Добавил новый.
Там были Глузд, и Мокша, и Рябой;
Заветное шепнул над камнем слово,
Чтоб отыскал коробку не любой –

Апрельский свет плеснул на щёки жаром,
Рванул за плечи вешний ветер вверх,
И вышел из ложбины Кудеяром
Без племени и роду человек.

По старым закорючкам и крючочкам
Судьбу свою прочтя, он принял крест.

…Вот потому одних известных точно
Могилок Кудеяровых – не счесть.