Их книги За углом зрения 2019 г

*   *   *

Я как-то гостил у поэта
В глубокой таежной глуши.
Он раньше был баловнем света
И судьбы чужие вершил.

Его я однажды за чаем
Спросил: «Вы известный поэт,
Мы вас полстолетья читаем,
Откройте же славы секрет».

И он мне тогда, колоброду,
Сказал без особых затей:
«Чем ближе быть хочешь к народу,
Тем дальше держись от людей»!
 

*   *   *

Пронесся, словно рыжий сеттер
Бесшумный листопад к утру.
Перелистал тетрадку ветер
И бросил походя в траву:

Мол, ты, строча стишата эти,
Не оставляй их на виду.
Тем более в чужом саду,
В чужом тебе тысячелетье*!


*Отсылка к стихотворению Пастернака «Про эти стихи»
 
 
*   *   *

Любой поэт – невольник лести *,
И молодой и пожилой,
С винцом, с поклонницами, вместе
С неувядающей молвой.

Любой поэт – стяжатель славы,
И силлабист, и верлибрист,
Будь он авангардист корявый,
Будь он традиционалист.

Но тайные готовы иглы.
Как там по тексту? «Где палач»?
Где «божий суд», где «хлад могилы»?
Все впереди, дружок, не плачь!

* Аллюзии из стихотворения М. Лермонтова «На смерть поэта».
 
 
*   *   *

Читаю стихи, и ничто мне не радует глаз.
То строчка кривая, то слог неестественно выспрен,
То образ банален, то звук не становится в паз
Ему отведенный, то скучно от правильных истин.

А ветки в окне, где уже начинает светать,
Качаются тихо и в чтенье все время встревают,
Всем видом своим непреложно давая понять:
Они не бывают банальны, не устаревают.

Их зелень в цене, как валюта сейчас на торгах,
И осенью поздней их золото будет ликвидно,
И даже, когда обратятся безропотно в прах,
Не будет за них и тогда неудобно и стыдно.

 
На похороны Дмитрия Толстобы

Постояли на краю могилы,
Бросили земли щепоть на гроб.
После очень долго водку пили,
Замаскировать смятенье чтоб.

Обреченно стопочки крутили,
Словно в эту хмарь и круговерть
Объективы резкость наводили
На его безвременную смерть.

Я там не был. Мне о том сказали
Где-то так недели через две…
Я представил, как они стояли,
Что сказать могли его вдове.

Он ушел, меня не беспокоя,
Как всегда свое в себе тая.
Кто ему я, чтобы быть там, кто я?
И вообще, в судьбе его кто я?

Да почти никто, средь многих прочих,
Кто тогда подпал под Димин стих,
Слов его отчаянных разносчик,
Переносчик строчек болевых.

 
*   *   *

Вот паук посвятил свою жизнь клочковатой сосне,
В арматуре ветвей обустроив сквозное жилище.
То в сосновых чешуйках, как Будда сидит в полусне,
То, на стропах качаясь, от щедрого неба ждет пищу.

Созревают чернила в чернильницах круглых черник,
Ими даже неграмотным грех языка не испачкать.
Раздвигает пещеристым телом хвою моховик,
И березки танцуют своих лебедей в белых пачках.

Поролоновым мхом обложив черепа валунов,
Август, словно музейщик, проводит подсчет экспонатов,
Не мешая ему, отодвинув тихонько засов,
Из ахматовской будки выходит похмельный Ахматов.

Не нарушив собою пейзажа, садится за стол,
Раскрывает тетрадь, и тому паучишке подобно
Ждет, когда же с небес залетит к нему вкусный глагол,
Нет, не пушкинский, жгучий – ахматовский, матовый, сдобный!
 
*   *   *

Внешне людское устройство и внутренне тоже
Криком кричит о своей ужасающей не-
самодостаточности – всюду ниши, пазы и отверстия в теле
Для выведения, и для закладки предметов
Газообразных, и желеподобных, и прочей
Степени твердости и агрессивных, увы, состояний.

Все мы - мужчины и женщины так неполны!
Так половинчаты, несовершенны, не цельны -
Пазлы всего лишь, детальки. И можно подумать,
Мир, что вокруг конструирует страстно Создатель
Всовывая нас друг в друга, высовывая нас друг из друга
Неэстетично, в немыслимо-странном порядке,
Также неполон, не целен, и тоже – деталька
От механизма иного. И нет ни малейшего шанса
Нам его даже представить…
 

 *   *   *

Вот ты – не умный, не красивый,
Неинтересный весь такой,
Еще добавим, что ленивый,
И приплюсуем, что больной,

Сидишь и жалуешься Богу,
Своим нытьем его гневя,
А он тебе, вдруг, на подмогу
Шлет не кого-нибудь – меня!

Не самого, ты не пугайся,
А в виде книжечки моей.
Сиди, читай и утешайся,
Что есть глупей тебя, больней!

 
*   *   *

Поют соловьи, как я понимаю,
Уже миллионы лет.
И им сотни тысяч лет внимает
Гомо сапиенс, хотя как поэт

Из этих ста тысяч примерно семь тысяч
Он пробует в прозе, поэме и саге
Об этом резцом на камне высечь
Или пером на бумаге.

Из тех семи тысяч лет сто уж как стали
Стихи о соловушках диким штампом,
А вот соловьи совсем не устали –
Поют миллионы лет с тем же нахрапом.

И ведь не приелось ничуть их умение
Одно и тоже высвистывать с чувством,
В отличие от песен, воспевающих их пение…
Странная все-таки штука – искусство.

 
*   *   *

…Пой, хоть время прекратится,
Пой, на то ты и певица,
Пой, душа, тебя простят.

Арсений Тарковский


Стих свежий, как порез,
Хоть лет ему немало,
Без дураков и без
Малейшего обмана.

Он сделан без гвоздей,
Почти как церковь в Кижах.
Такой живет скорей
В сознанье, а не в книжках.

Коль автор не прощен
Был за него Всевышним,
То нам какой резон
Писать все, что мы пишем?!

 
*   *   *

А брал ли ты за жабры зал,
Чтоб он дрожал, стонал, рыдал?

Да что там зал? А стадион,
Когда неистовствует он?

И власть имущие в партере
Чтобы сидели, как пантеры

Ручные... нет, тебя при жизни
Не станут славить, зубы стисни,

Сиди, пиши в своем подвале,
Пусть на свои стихи едва ли

Реакции дождешься, но
там шире взгляд и глубже дно.

Будь, брат, уединенью рад!
Быть может так к потомкам ближе:
Когда ты зад ничей не лижешь,
И твой никто не лижет зад.

 
*   *   *

Порой накатит ощущенье,
Что все, что создал и создашь,
Такое жалкое значенье
Имеет, что гроша не дашь

За словеса глухонемые,
Что есть тоска, тщета и ложь,
Но, как ни странно, только ими
Ты и живешь.
 

*   *   *

Что с того, что цену знаю
Я собратьям по перу?
Никогда не обижаю
Их на дружеском пиру!

Их призвали всеблагие
В собеседники ко мне.
Здрасьте, гости дорогие,
Все в капусте и вине!

Кто я, чтоб им портить вечер?
Ведь ни сторож, ни судья.
Им и так прикрыться нечем
Перед тьмой небытия.

 
*   *   *

Поэт не профессионал,
Как правило, ни в чем.
Когда бы он хоть что-то знал,
Навряд ли предпочел

Играть в слова, смущать толпу
Прельщая молодух.
Он бы и власть видал в гробу
И к славе был бы глух.

Поэт обязан удивлять
И удивляться сам
Дождю, дрожанью ковыля
И прочим чудесам.

Но чудеса лишь там, где нет
Ни знаний, ни наук.
А что использует поэт?
Лишь вкус, лишь цвет, лишь звук.

«Мечты и звуки», как писал
Когда-то классик наш,
Который сам той книжки взял
И сжег в печи тираж.

 
Две эпиграммы на современников


1. Е. Е.

Сперва в нем Гражданин почил,
Потом Поэт скончался.
Но он еще треть века жил,
Для смерти выбрав Талса.


2. Е. К.

Пожираемый заживо жадностью, ревностью, завистью,
Оттого ты эффектно порок обличаешь в стихах,
Что сам лично знаком с гниловатою вязкою завязью,
Из которой и зреет плодовое тело греха.

 
*   *   *

Как часто, получив по роже,
Вопит на всю страну поэт:
«Такое лишь у нас возможно…»,
«Нигде такого в мире нет…».

И на курган обид лопатой
Гребет весь мусор из углов,
И накрывает смачно матом
Всех соотечественников.

В сознанье ясном ли, в бреду ли,
В предчувствии большой беды,
Лишили званья, обманули,
Не заплатили за труды,

Бесстыдно изваляли в скверне,
Унизили, лишили сна,
Но то – не весь народ, поверь мне,
И то – еще не вся страна.

Хоть из трудяг ты, хоть из знати,
Хоть из села, хоть городской –
Что о народе можешь знать ты?
Лишь тонкий срез, лишь узкий слой.

Я применю в подобном роде
Для объясненья оборот:
Ты столь же знаешь о народе,
Сколь знает о тебе народ.

И сублимируя обиды
В стихи, смотри, не навреди,
Чтобы они, как аскариды
Страну не жрали изнутри.

Смягчай конкретных граждан души,
Конкретных подлецов карай.
Не обобщай поэт, без нужды…
И по нужде – не обобщай.

 
*   *   *

Когда-то Плиний заявил:
«Чтобы алмаз разбить,
Не нужно тратить много сил,
А нужно раздобыть

Козлиной крови, чтобы там
Вымачивать кристалл
Тогда он может треснуть сам».
Уж Плиний это знал.

Альберт Великий тоже знал
В алмазном деле толк.
Он уточнил: «Того козла
Кормить петрушкой впрок,

И винами его поить
За пару-тройку дней.
Ну что тут можно возразить?
Ученей нет мужей!

Порою так же знатоки
Ведут разбор стихов
И полагают, что близки
К разгадке тайных слов.

Разбить «магический кристалл»
И разнести дотла
Не нужен даже аммонал,
Достаточно козла.
 

Крепость Карела в Приозерске

Вуоксы дикой спесь,
Да Ладожский разлив.
Когда-то предки здесь
Еловый лес свалив

И рвы вокруг нарыв,
Детинец возвели,
С тех пор он как нарыв
Бугрится из земли.

Во мгле сырых годин
Здесь Рюрик умирал,
Здесь Новгород один
За русских отвечал,

Здесь шведы били нас,
И шведов били мы!
Лампады свет не гас
Среди чухонской тьмы.

И пугачевских жен
Всю жизнь гноили здесь,
И декабристов стон
Хранит окрестный лес.

Нет больше эполет,
Лишь пара муляжей
Мортир петровских лет
Вход стерегут в музей.

Ров сильно обмелел,
Двор лебедой порос,
Но помнит щебет стрел
Любой стены откос.

Карела в полный рост
Смеется небесам,
Как фига прямо в нос
Заносчивым векам.

 
О защите русского языка

Да, в древности знавали власть
Реченных слов, а наши чада
Латиницей марают всласть
Лифты, подъезды и фасады.

Ну почему, в конце концов,
Мы на английском помешались,
Когда на языке богов
Друг с другом пращуры общались?

У них ведь даже части тел
Звучат как!.. Посудите сами –
Ведь предок наш устами ел,
Зеницами глядел, перстами

Пот утирал с чела, ланит.
Сейчас он был бы инороден
Как будто бы метеорит
В метаморфической породе.

Понятно, что они — не мы,
А мы лишь слабое подобье.
Во тьме мы, как сомы, немы,
Глазеем грустно исподлобья.

Слова одалживая у
Романских языков, германских,
Мы бессловеснее Муму,
И молчаливей, чем Герасим.

Вот почему мы все в долгах,
Вот почему больны, недобры.
«Мы погибоша, аки обры»,
В чужих растаяв языках.
 

*   *   *

А я уже был, где вы были,
Точней, где толчете теперь
Свои небылицы и были
Про бездны советских потерь.

Я тоже как все вы, судачил,
Мол, «жили не чуя страны,
Усатый чудил да бабачил,
Сажали людей без вины…»

А цифры иные и факты –
Не самый большой аргумент,
Увы, против веры, когда ты
Сам думаешь так много лет.

Поэтому я понимаю
Вас несколько глубже, чем вы
Меня, когда сгрудившись в стаю
Кричите: «режим на крови»!

Я вас не умней и не лучше,
Я просто уже побывал
На дне исторической лужи,
Откуда б убраться и вам.
 

1917-ый год

Пришли и дали всем работу,
И гарантированный хлеб.
Не пряники и не свободу,
А общепит и ширпотреб.

И насадили коммуналки
Взамен подвалов-чердаков,
И дали грамоту кухарке,
И отменили батраков.

И во дворцах детей учили,
Хранили овощи в церквях,
Себя порою не щадили,
Не говоря уж о врагах.

А кто судить их нынче смеет,
Вещая про невинных жертв -
Тот просто сердца не имеет,
Слеп совестью, и духом мертв.


*   *   *

Щеголяя любовью к отчизне
Литератор на сцене вспотел.
Глупо выглядит он по причине
Очевидной банальности тем.

О любви не кричат всенародно
И любовью не хвастают всем.
А когда ее сколько угодно
Можно мазать на булку, как крем,

Возникает большое сомненье,
В том, что искренен с нами поэт,
И что сам пред собой откровенен,
И что скрытой корысти в нем нет.

Ты о Родине денно и нощно
Легкомысленно не говори.
Если чувство глубинно и мощно,
Стих поделится им изнутри.
 
*   *   *

Пигмеи пишут о России,
Добро бы на банту – так нет же!
Рифмуют с ней родные сини,
Есенина крадут, невежи.

Пигмеи про березки пишут
И про забытые церквушки,
А сами лютой злобой пышут,
Тайком плюя друг другу в души.

Пигмеи, ненавидят яркость
Всех мерой меряя Прокруста:
И Пастернак у них – бездарность,
И Мандельштам для них – не русский.

Пигмеи эксклюзивно с Богом
Проводят странные планерки,
Рассказывают, что он строго
Журит их, как прораб на стройке.

Пигмейская любовь опасна
Увы, для собственной отчизны,
Но им плевать – они же в касках,
В патриотизма пароксизме.

Их песен, петых-перепетых,
Не вспомнят собственные внуки.
Пигмеи эти – не поэты,
Хоть их с одной и пишут буквы!


*   *   *

На помойке остывают книжки
Сиротливой стопкой за бачком:
Горький с Фетом, Федин, Пушкин, Пришвин,
В куче «Люди, годы, жизнь». «Разгром»!

Их недавно холили на полках,
Нежно пыль сдували с корешков.
А потом решили – что с них толку,
И как тех есенинских щенков

Сунули в большой мешок без дрожи
И избавились в конце времен.
Ну кому сейчас потребен Дрожжин,
Это тот, который Спиридон?!

Снег неторопливо засыпает
Слово во плоти, бесценный «Дар».
И опять идет на дно Чапаев,
И опять сгорает Жанна д'Арк.

Ну, конечно, все есть в Интернете,
Книжкам цифровым потерян счет.
Только никогда никто на свете
Так, как мы, их больше не прочтет.

 
*   *   *

Артему Горшенину

Тобой недовольно начальство,
Тебе в магазине хамят,
Но все-таки ты не печалься,
Что множится список утрат.

Ведь где-то на дальней планете
За сотни веков световых
Поют твои песенки дети
И взрослые чтят каждый стих.

Ну, если не чтят, то читают,
И в том сомневаться – ни-ни!
Твой творческий путь изучают
Детально в солидных НИИ.

Не веришь подобным известьям?
А зря, ведь в реальности их
Ты мертвый уже лет как двести,
Казненный за эти стихи.

 
*   *   *

Душа молчит… осталось ремесло,
Оно, как для суденышка весло,

Пока без ветра киснут паруса,
Пока настала штиля полоса.

Оно, конечно, держит наплаву,
Но воспарить не может наяву.

Пришла молчанья маленькая смерть
И отняла у жизни ровно треть.

 
*   *   *

Не брали меня в пионеры
За драки на школьном дворе,
За математичкины нервы,
Прогулы по глупой физ-ре,

За неуды по поведенью,
За то, что я был не как все,
А многие чуть ли не с ленью
Вступали бездумно совсем.

Я вредным упорством, как ломом
Судьбу все же переборол,
Но также потом с комсомолом –
Не брали меня в комсомол.

А те, кто без всяких усилий
Вступали повсюду гуртом
В последствии все поносили,
Над всем надсмеялись потом.

Им было, наверное, просто,
Когда они в бизнес влились
И в мутной воде девяностых
Легко от всего отреклись.

Я снова не первый, не в массе,
Я снова от всех отстаю,
И, может, единственный в классе
За те идеалы стою.

 
*   *   *

Откуда мы только не ждали удара,
И были готовы к сраженью, увы,
Нас продали оптом, почти что задаром.
Красивая рыба сгнила с головы.

А мы ведь жалели убогих, патлатых,
Теперь они рвут по живому страну.
Так может их мало сажали в 30-х,
И плохо лечили их в 70-х…
Теперь не стояли б на самом краю?

 
*   *   *

Когда здесь поплакать о жизни?
Куда тут подумать о смерти?!
Вокруг лишь контракты, франшизы,
Ребрендинги, фьючерсы, сметы.

Смысл жизни как качество жизни…
Служенье как служба и место…
Общественные механизмы
Уже подменили цель средством.

Маркетинг, консалтинги, лизинг,
Страховки, кредиты, оферты…
Мы сами старательно близим
Триумф сатанинской аферы.

 
*   *   *

День без света – какой это мизер.
Для меня же не так он и мал.
Остывает, как труп телевизор,
Но при этом смердеть перестал.

Сдохло радио – кончились «Вести»,
Нет на свете дурных новостей.
Разорвались глобальные сети,
И компьютер не ловит мышей.

Нет звонков от друзей и с работы,
Сел мобильник, как в камеру вор.
Сколько ж было ненужной заботы
В шумной жизни моей до сих пор.

Только книги остались. Такое
Ощущенье, что мир чище стал.
Электричество, как же, родное,
От тебя я смертельно устал.

;
Старая история

Они пересеклись и сразу пресекли
Все связи старые, решив, что найден ракурс,
С которого на жизнь полов как ни смотри,
Все кажется загадочно-прекрасным.

Они прожили так, наверное, лет семь,
Про чувства вечные промеж себя толкуя,
Пока не охладел к постели он совсем,
Пока не встретила она любовь другую.

Куда же делось все? Кто с крыльев сдул пыльцу?
Никто из них теперь как раньше не летает.
Нам это разрешить, увы, не по плечу.
Не спрашивай, мой друг, никто о том не знает.
 
С. К.

1.

Не целовал тебя – дышал
Твоим испуганным дыханьем.
Был этот миг ничтожно мал,
Как перед страшным расставаньем.

Не целовал – скорее пил
Прозрачный голос твой однажды.
И был почти неутолим
Огонь той жаркой, жадной жажды.

Ловил твой рот открытым ртом,
И губы с мукой мне давались.
Кто скажет, что мы целовались,
Тот ничего не смыслит в том.
 
2.

Страх потерять тебя сильней любви к тебе,
Страх потерять тебя сильней любви к себе.
Не быть с тобой, в тебе, в твоей судьбе
Кошмарнее, чем Гете в сапоге* !

Но этот страх чудесней всех чудес,
Что было бы со мною страха без?
Страх потерять тебя, наверное, и есть
Прекрасней, милая, всего, что было здесь.

* Отсылка к строке В. Маяковского: «Я знаю – гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете!»

 
*   *   *

Дом не готов был к нашему приезду,
Незапертый, скулил из всех щелей.
И все же принял, просушил одежду,
Являя много радостных вещей:

Дрова нам дали жар, а снег дал воду,
Лучина свет дарила кочевой,
Спирт телу дал негибкую свободу,
А тело телу – не скажу чего.

Крепчал мороз, мрак исподволь сгущался,
К луне тянулся хоботок дымка.
В ночи светился дом – шкатулка счастья,
Коробочка уюта без замка.

 
Удивления

Как ты удивилась, когда я взлетел
На несколько метров усилием воли.
Я видел, как лоб твой упрямый вспотел
И пальцы в смятении сжались до боли.

И я удивился такой слепоте:
Мной не заинтересоваться, покуда
Я не развлеку тебя по простоте
Смешной демонстрацией глупого чуда.

 
Двенадцать прощальных стихов к Ю. М.

1.

Восторг - меня позвали Вы
К себе обедать в воскресенье,
Поведав, грузди каковы,
И вкусноты какой варенье!

Пусть вы – не важный кулинар,
Но отказался б я едва ли,
Пусть даже в супнице столяр-
ный клей Вы нынче подавали.
 
2.

Пока я тебя клеил и строил догадки,
Как разбить твое сердце за пару недель,
Ты меня уложила на обе лопатки
Как мальчишку в постель.

Я-то думал, что я, как любовник коварный,
Искушен и ретив.
А на деле я был лишь вагончик товарный,
А не локомотив.

Расскажите теперь мне про смену обличий,
Растолкуйте сердец покорителю, как
Грациозно охотник стал легкой добычей
В умных, нежных руках.
 
3.

Не пишет никто здесь теперь ни романы, ни стансы,
За нас перед вечностью слово пытаясь замолвить.
Из пишущей братии в доме сегодня остался
Лишь с орденом Ленина гипсовый Серафимович.

А. Городницкий «Дом творчества»


Просветы меж тучами ярки,
Шуршат кивера камышей,
Щетинятся сосны гусарски,
Залив гонит волны взашей.

Играет в щенячьем запале
С газетным клочком ветерок,
Пасутся на пляже мангалы,
Пощипывая песок.

Пейзаж комаровский безлюден,
Как парус в нем редок поэт.
Ученых здесь больше не будет,
Художников также здесь нет.

Урезала Родина квоты
Творцам всех мастей на жилье.
Оставив, по крупному счету,
На пляжах турье и жулье.

И все же, бредя от залива
В убогий Дом Творчества свой,
Ты кажешься даже счастливой,
И я очарован тобой.
 
4.

Мне худо так, что можно
Начать писать стихи,
Из прошлой жизни ложной
Слова начать плести.

Из этой едкой соли
Раствор чернил создать.
Нельзя себе позволить
Так просто промотать

Такую боль, такое
Кривое лезвиё,
Роскошное, тупое,
И до нутра свое!

Когда еще так в берцах,
Без видимых хлопот
Любимая по сердцу
С прохладцею пройдет?

Когда еще подарок
Такой подкинет жизнь?
Пиши скорей, придурок,
Перо, о лист пружинь!
 
5.

Надо было оставить тебе ребенка.
Юрий Глазов


Теперь каждое утро чищу зубы,
Хотя это уже никак не поможет
Вернуть тебя или даже просто заинтересовать.

Причесываюсь, пользуюсь дезодорантом,
Хотя вряд ли ты будешь когда-нибудь
Перебирать мои волосы, дыша свежайшей рубашкой.

Практически перестал пить
И даже чищу до блеска ботинки,
Теперь в них бесполезно отражается окружающая действительность.

Как все это несвоевременно, милая,
Непоправимо, не вовремя!
Просто я разучился жить без тебя.

Так забытый передвижным цирком медведь,
Разучившийся добывать себе пищу на воле,
Все делает и делает посреди овсяного поля нелепые пируэты,
Давно подозревая своей дремучей головой,
Что сахара больше не будет.
 
6.

Когда ты перестала тупо врать,
То, защищаясь, выпустила жало:
«Ты ж не ребенок, чтоб тебя бросать,
И я ни в чем тебя не обокрала…»

Как это было сказано с душой
Под стенами Московского вокзала
(Хоть видно было, что я сам не свой)
О том, что ты меня не обокрала.

Я знал, что ты, расширив ареал,
Уже в чужих постелях обитала,
И чтоб не сдохнуть, следом повторял:
«Она меня ни в чем не обокрала…»

Отнявши все, чем стоит дорожить,
Разрушив мир с безумием вандала,
Ты в остальном, коль правду говорить,
Действительно меня не обокрала.

Я выживу, но много-много лет,
Как брачный крик в лесу того марала, *
Мне будет бить не в бровь, а в глаз ответ,
Что ты меня ни в чем не обокрала.

* Намек на сцену из фильма Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино».
 
7.

Уже почти совсем не больно,
Надежд на возвращенье нет.
Теперь мы выступаем сольно,
Хоть раньше дивный был дуэт.

Уже не повышаю тона
С тобой, легко смиряя прыть.
Я в одиночку эмбриона
Любви в себе смог задушить.

Уже почти что отпустило –
Могу дышать и даже есть,
Хоть в толще бытового ила
Еще обиде место есть.

Мы никогда не будем квиты,
Хоть я смогу тебя простить.
Да ладно, бог со мной, но ты-то…
Как ты-то сможешь с этим жить?
 
8.

Где бы я ни был, мой внутренний ад
Всюду со мной, как карманный фонарик
Высветит твой полинялый халат,
Кружку, чинарик...

Можно напиться, но ад мой со мной -
Тень твоя снова ведет выясненья,
Тут никакой не поможет запой.
Нету спасенья!

Здесь ты смеялась, там плакала ты,
Тут мы собрали полбанки черники.
Щедро разбросаны всюду черты,
Словно улики.

Можно уехать, но ад мой не спит,
Вон на прилавке печенье «Мария»,
Что я искал, чтоб унять твой гастрит…
Даже умри я,

Эти детали продолжат саднить
До бесконечности боль умножая.
И ничего уже не изменить -
Странность такая.
 
9. Двадцать седьмое июня
Ну, развели тебя как лоха,
Ты ж сам повелся на развод.
Скажи себе: «Мы живы, Леха»!
Сходи, оформи с ней развод.

Переболел. Переосмыслил.
Друзья надстроили редут.
А впереди сверкают выси,
И женщины вокруг цветут!
 
10.

Проходит все… и даже ты прошла.
Прошли обиды, расставанья, встречи.
История банальна и пошла,
Хоть никому от этого не легче.

Проходит и любовь, я не шучу!
А то, что не пройдет своим порядком,
Я, как разведчик, в ампуле зашью
Себе под кожу со смертельным ядом.

Мне этот дар уверенность придаст,
И, застрахован от любого плена,
Не дрогну, не передоверю пас
И пред судьбой не преклоню колена.
 
11.

Роскошную боль подарила мне Юля
Я начал дышать лишь в начале июля,

А в том непроглядном, чумном феврале
Я просто в ее задохнулся вранье.

Порывы весны, наступление марта
Я переживал, как инфаркт миокарда.

А первые прикосновенья апреля
Мне были как руки того брадобрея *.

Но Юля, похоже, не подозревала
Какую болезнь во мне развязала.

Я тоже не знал, что бывает такая,
Когда загибался в преддверии мая.

Но понял в июне, на самой на грани –
Ведь это был день в Институте Страданий

Открытых дверей, что продлился полгода.
Я выжил. Прекрасная нынче погода!

* Отсылка к строке О. Мандельштама: «Власть отвратительна, как руки брадобрея...»
 
12.

Зачем ты, меня проклиная,
Счета предъявляешь судьбе?
Живи без меня, дорогая,
Раз больше не дорог тебе.

И зренье пускай не подводит
В искусной глазами стрельбе!
И те, кто тебе не подходят,
Пускай не подходят к тебе.
 
13.

Сколько неба и ветра,
Сколько стало вдруг света,
Словно раньше на это
Налагал кто-то вето!

Сколько воздуха, сколько
В лужах острых осколков
Непомерного солнца,
Словно сон богомольца.

Отчего так случилось?
Раньше так не дышалось,
На двоих все делилось
И тобой заслонялось.

Эту мысль не прогонишь:
Неужели мне стало
Так светло от того лишь,
Что тебя вдруг не стало?!

 
*   *   *

Выйду снежною порой
Из натопленного дома.
Клубы пара, как в парной –
Бархатная глаукома.

Хорошо вплывать в метель
Не спеша, почти на ощупь.
Справа еле видно ель,
Слева ствол березы тощей.

Хорошо издалека
Мысль обсасывать, как льдинку:
Говорят, что смерть легка
Под метельную сурдинку.

Впрочем, разве это смерть –
В ледяном застыть каркасе?
Смерть – согреться, смерть – суметь
Вдруг оттаять в одночасье.

Парадокс… А там, вдали
Дома печь гудит, как улей.
Не пойму – гуляю ли?
К суициду подхожу ли?

 
*   *   *

Когда мы говорим о ком-то,
Что он любитель рыбы,
Мы вовсе не имеем в виду,
Что он – специалист по морской фауне
Или хотя бы разбирается в рыбьих повадках.
Мы имеем в виду, что он
Любит вкусно поесть и ценит свой аппетит
И только его.
Какая же это любовь к рыбе,
Если ее нужно сначала поймать,
Потом убить, а затем сожрать.

Когда мы говорим о ком-то,
Что он любитель женщин,
Мы вовсе не имеем в виду,
Что он любит или даже просто понимает
Представительниц женского пола.
Мы имеем в виду,
Что он любит свой уд и ценит свою похоть…
В ней, похоже, он что-то понимает,
Но только в ней.
Какая уж тут любовь к женщине,
Когда нужно ее сперва завлечь,
Использовать, а потом грамотно оставить,
Чтобы начать охоту за следующей…

Когда мы говорим о ком-то,
Что он любитель жизни,
Мы вовсе не имеем в виду,
Что он любит жизнь как таковую
И знает ее во всех проявлениях.
Мы имеем в виду,
Что он любит себя,
И только себя.
Какая уж тут любовь к жизни,
Когда налицо задача
Взять у предмета любви все, а не отдать себя всего?

Как часто наши слова и определения
Оказываются противоположны
Своему истинному смыслу и простой логике.
Вот, например, говоря, что
Ничто человеческое нам не чуждо,
Мы на сто процентов имеем в виду
Свое свинство.

 
*   *   *

Мешок картошки трепетно украв,
Свободу можно потерять и имя.
Красть надобно не меньше чем состав
Сегодня, чтоб сойти за гражданина.

Судье вагон и следаку вагон,
И прокурор возьмет, коль не подстава.
Любое дело за такой подгон
Закроют за отсутствием состава.
 

Порыв

Внезапный дождик клюнул землю,
Прошелся ветер взад-вперед.
Неимоверно узкой щелью
Вдруг стал обширный небосвод.

Орешник кинулся в укрытье,
Ольха вскочила на коня.
Не в силах их остановить я,
Они не слушают меня.

Они бегут, как в паранойе,
Меня уносят за собой,
Все отрицает куст терновый,
Жасмин кивает головой.

Трепещет в полной несознанке
Смородины резной листок.
К его фланелевой изнанке
Присох улитки завиток.

 
*   *   *

Сажаю елки на участке,
Как истинный фанат хвои,
Сосед же, проявив участье,
Подначивает: «В лес сходи!

Ведь елок столько там, что можно
Хоть есть (согласно злой молве)
Их местом противоположным
Моей садовой голове.

А мне смешон подобный лепет
И трепет перед кабачком
И тыквой. Есть ли что нелепей –
Меж банею и кабаком

Копать, сажать, полоть и сеять,
Снимать картофеля мешки.
Дай, Боже, корешки соседям,
А мне оставь мои вершки *.

*Отсылка к русской народной сказке «Вершки и корешки».

 
*   *   *

Зерно вцепилось в землю,
Как в волосы слуги –
Снабди меня постелью,
И солнце разожги!

Делись надежным кровом,
Еду вложи мне в рот.
И все беспрекословно
Земля ему дает.

За что ему все это?
Ведь рай, ни дать, ни взять!
А потому что лето,
И жизнь, и благодать.

 
*   *   *

Вышла вечером во дворик баба Лиза
Отдохнуть маленько от домашних дел.
Только булочку достала голубям, как вибровызов
В расписной ее авоське зазудел.

Аккуратно донеся трубу до уха,
Баба Лиза говорит, вникая в суть:
«Яйца красить будем завтра, шелуху неси от лука,
И про импортные дрожжи не забудь.

В остальном, наверно, к пасхе я готова,
А куда, скажи, Семеныч наш исчез?
Я vkontakt ему писала – результата никакого,
Ты пошли ему, Петровна, SMS».

 
*   *   *

Эти пьяные объятья
И застолья до утра,
Обстановочка свинячья,
Вялых мыслей мошкара,

Словно бой прошел – повисли
Клочья дыма вкривь и вкось.
Всюду стреляные гильзы
Обгорелых папирос.

Край стола, как край окопа…
Сидя встретили зарю.
И щекочет ветвь укропа
Хлюпающую ноздрю.

 
*   *   *

Аквариума умное стекло
Являет нам глаза печальной рыбы,
Которые тоской заволокло –
Она подозревает, что Карибы,

Откуда привезли ее икрой,
Ей сроду не увидеть. В укоризне
Висит, воды набравши в рот, и корм,
Увы, замена всякой личной жизни.

Публичной рыбе счастья не дано,
Но суть не в том. Жить в заданном объеме,
В шар вписанной быть… в куб… не все ль равно,
Вот участь страшная, и это шуток кроме.

 
*   *   *

Часы застукали слепого
За размышленьем ровно в пять.
Ох, лучше в пять минут шестого
Им бы не тИкать, а тикАть!

Слепой сварил часы в кастрюле,
Оставшись, как глухой в тиши,
Так уравнение Бернулли *
Больной пытался разрешить.

Теперь, к пространству полон злости,
Над горьким супом плакал он,
Помешивая стрелок кости,
Хлебая времени бульон.

* Уравнение Бернулли связывает скорость и давление в потоке идеальной несжимаемой жидкости.

 
Два сетевых стихотворения

1.

У меня подмышкой книжка,
А под мышкой – колесо
Засорилось, так что мышка
Пробуксовывает. Сос!

Брошу книжку, мышь на коврик
Кверху брюшком положу
И почищу. «Бедный Йорик!» –
Словно Гамлет, ей скажу.

Жил Шекспир без Интернета,
Дант компьютера не знал.
Мне заботы их, я б… это…
Тоже классиком бы стал!
 
2.

Обращение к модератору

Поскольку я любитель бани
И к венику давно привык,
Советую скорей забанить
Меня за «грешный мой язык» *.

* Аллюзия на стихотворение А. Пушкина «Пророк»

 
*   *   *

Художник кисть о холст небрежно трет,
Как перед дверью ноги вытирает.
Звонок — ему немедля открывает
Картину, как квартиру, хитрый Черт.

Себя Художник скромно там ведет.
Он только гость в картине – не хозяин,
Осматривает с трепетом дизайн,
Учтиво с Чертом по бокалу пьет.

Момент прощанья настает, и вот
Художник прочь выходит, долго щурится,
Покамест не оденется натурщица
И драпировку не снесут в комод.

 
*   *   *

Как ты дрожишь, кладя себя на плаху
Любви, которой даже и не знаешь,
И по утрам, надев его рубаху,
Ему приносишь с булочками кофе.

Что ж, может это все того и стоит,
Но я открою маленькую тайну –
Все трын-трава, котенок, все пустое,
Тебя не любят… только вожделеют.

Но все-таки, пусть ты мне не поверишь,
Скажу я, что и этого немало.
Поймешь, когда немного повзрослеешь,
Когда, что характерно, будет поздно.
 

Опыт

Славе удалили гланды
В ночь под Новый Год.
За окном растут гирлянды,
И салют цветет.

Сохнет рот, но можно только
Влажный бинт сосать.
Так от крови в горле горько –
Невозможно спать.

Он к стеклу прижался носом,
Глаз не отвести.
Руки сини, ноги босы,
Господи, прости.

Он тихоня, не проказник,
Чей-то внук и сын
Будет первый в жизни праздник
Проводить один.

За окном смешки и топот,
Вспышки и пальба.
Это первый ценный опыт,
Слава, у тебя!
 

Детство

Карело-финский эпос Калевала
Упорно не давался мне сначала,

Казалась скучной северная лира,
Не убеждало сотворенье мира,

Пока в той книжке на картинке Айно
Меня не увлекла чрезвычайно.

Ее забыть не в силах до сих пор,
Изгибы тела, страха полный взор.

С полсотни рун я как единый текст
Преодолел тогда в один присест.

Так Галлен-Каллела кистями спас
Перо, что мучил Леннрот Эллиас!

 
*   *   *

Где Пушкин переходит в Павловск,
Поля меняя на дома,
Я в юности на тугоплавкость
Пытал строку, сходя с ума.

Сперва с ума, потом с перрона,
Чтоб шпарить прямо в парк парной,
Там мне фигура Аполлона
Цилиндрик бронзовой рукой

Тянула. Только бог лукавый
Его меж пальцами зажал,
Как он зажал мне кроху славы
И гонорары все зажал.

Но я другого ждал улова
И о другом просил его.
Я только встраивался в слово,
Вникая в дела существо.

Где переходит Павловск в Пушкин,
В сырых полях Гуммолосар,
Жизнь постигал я, как послушник,
Внимая горним голосам.
 

Молодость

Бликует пластмасса подводных очков,
Резиновой шапочки складки,
Как полная луза бильярдных шаров,
Тугие блестящие плавки,

Кирпичики мускулов на животе,
Широкие вздернуты плечи.
Он в этом бассейне, как рыба в воде
Свободен, силен и беспечен.

Секунда — и тело свое зашвырнет
В зеленую хлорную мякоть,
А мне, приоткрывшему варежкой рот,
От зависти хочется плакать.

 
*   *   *

Из закуски в холодильнике лишь лед…
Что же, на безрыбье подойдет.

Раком-боком влил в себя сто грамм,
Вышел по привычке в Instagram,

Записал, как весело тому,
У кого веревка есть в дому,

Ведь петля надежнее всего
В тлен телепортирует его.

 
Анекдот

Как-то трое неизвестных нА спор
К мужику пристали поздно вечером,
Отобрали кошелек и паспорт –
Неизвестных сразу стало четверо.

 
Зарисовка с натуры

Подведет ресницы малость,
Сбросит наземь бигуди,
Чтобы грудь не колыхалась
Скрестит руки на груди.

В невозможном выйдет виде –
В драной майке до колен.
Закурил бы нервно Фидий,
Растерялся бы Роден.

Даже Эрнст Неизвестный
Только б мог пробормотать,
Что ему, мол, неизвестно,
Как и в чем ее ваять.

Высока, без фанаберий,
Это про таких поют:
«Соткана из тех материй,
Из которых хлопья шьют».

Вся она нерукотворна,
Вся, соблазнами дыша,
В смысле нравов очень спорна,
Но бесспорно хороша!

 
*   *   *

Невыдержан и невоздержан,
С лицом невежды пью коньяк,
Что должно выдержан и нежен.
Не сочетаемся никак

Мы с ним ни в чем, а все же вместе
Лет тридцать, если подсчитать.
Он дорог мне… но много чести
В стихах об этом рассуждать.

 
*   *   *

Я столько лет, смотря в себя,
Себя ни в чем не узнаю,
Знать не хочу, не признаю!
И утверждаю: я – не я!

Я жить с собою не хочу
И в злое зеркало кричу:
«Прочь от меня, тупой урод!»
Я знаю точно – я не тот,
Кто смотрит в злобе на меня,
Меня же в зеркале кляня.

В ответ он мне твердит в слезах –
«Ты тупиковый путь, зигзаг
В судьбе измученной моей!
Я лучше, чище и добрей!»

Вот так уже с полсотни лет
Клянем друг друга на чем свет.

 
*   *   *

Мне снился сон, что это был не сон,
И я во сне все время просыпался,
И вскакивал, и снова в сон срывался,
Со сквозняком рыдая в унисон.

Проснулся, я, но кажется, во мне,
Сон произвел какую-то работу,
Теперь не знаю, по большому счету
Сплю наяву или живу во сне?

 
*   *   *

Вмонтировали в крест Христа,
Его живым хребтом хрустя.

Его к кресту затем прибили,
Чтоб всех прибитых мы любили.

А также тех, кто недобит,
Забит, забыт или убит.

Вложили каждому под платье
Сложнейший механизм распятья.

Приборчик сей изобрели,
Я повторяю, для любви,

И он эффектней, чем мортира,
Помог завоевать полмира.

 
*   *   *

Я небом сыт. Его ночной огонь
Уже не жжет мирами ледяными.
Теперь милей мне колыханье крон,
Чем полыханье древних звезд над ними.

Смотрю наверх – кругом одни ковши
Льют пламя из порожнего в пустое.
Что мне до этих неземных вершин,
Когда внизу на крик кричит земное?

Здесь боль и кровь, и радость только здесь,
Где все сиюминутно, быстротечно.
Усилий пыль и дел ничтожных взвесь
Важнее вечности бесчеловечной.

 
*   *   *

Все в мире просто – только в этом
Есть самая большая сложность.
Мир лишь загадкой жив, секретом,
Молчанием и даже ложью.

Ведь что не скрыто – то банально,
Не интересно, что известно.
Все безнадежно, что не тайно,
Элементарно, глупо, пресно!

Вот почему науки тщетны.
Раскрывшись, рано или поздно
Теряют волшебство предметы,
Слова, и женщины, и звезды.