Дина Лукьяновна

ДИНА ЛУКЬЯНОВНА
Хрен его знает, почему мне сегодня припомнилась эта баба. С утра уже сидит в голове и напоминает о себе.
Рассказываю.
Была она у нас завучем, в сельской школе, где я начинала учиться и проучилась, в общем-то, шесть лет, пока в центре нашего посёлка - райцентра – не построили новую, этажную десятилетку, куда и перевели все наши классы, начиная с начальных.
Школу эту, первую, я теперь называю сельской, раньше её так даже и не называли. Она находилась недалече от центра посёлка, но центр и это село  Дмитровку разделяла небольшая речушка, которую называли по-разному -то Молочной, то Малым Утлюгом. Все учителя наши, впрочем, за исключением, кажется, одной М. А. Сяровой да ещё Катерины Савельевны из начальных классов, проживавшей как раз у самой речки, были «неместными», все проживали в «центре» и приходили к нам пешком, через небольшой мосток.
Дина Лукьяновна была не исключением, тоже являлась к нам из –за речки. Кроме заместительства директора – она ещё преподавала у нас украинский язык и литературу. Теперь я полагаю, что преподавала кое-как. Больших знаний по этим предметам от неё мы не приобрели, а вот то, что она не умела «справляться» с классом, – это я хорошо помню.
Не удавалось ей держать дисциплину, это раз. А второе – вытекало из первого: не удерживала она и внимания учеников. Пацаны - вообще стояли на ушах, можно сказать, и потому она очень нервничала, злилась, едва скрывая эту злость.
Было впечатление, что она ненавидела и свой предмет, и школу, и учеников. Но в силу какой-то необходимости, конечно, «несла свой крест», вынужденно заходя в наш класс (как, может быть, и в другие, где вела уроки).
Это была уже стареющая баба, но всё ещё старающаяся держать форму. Старомодно взбитые набок полу-рыжие-полу-русые волосы, большой лоб, вроде бы приятные, но стареющие уже, черты лица. Очень колкие, недоверчивые и, словно бы не любящие конкретно вас, глаза… В целом лицо было крупное, круглое, как блин, с приятной белесой, всегда напудренной, кожей.
Полагаю, что она себя считала очень красивой. Но на её лице всегда сиял такой эгоизм, такая личная любовь к самой себе, что мне она, к примеру, казалась очень неприятной и не располагающей к доверию особой.
Почему-то казалось, что она очень любит жаловаться на своё нездоровье, и т.п. Не знаю, может быть, я когда-нибудь случайно услышала эти её жалобы в разговоре с кем-то из её коллег, но мне она так и казалась страшно недовольной чем-то жалобщицей.
Теперь, с годами, я, конечно, понимаю, что у неё был сложный «бальзаковский» возраст, а хотелось оставаться и молодой, и красивой, и здоровой, а это не получалось. Ещё «эти ученики» изматывали и без того нездоровую уже психику, - тут, конечно, завоешь и возненавидишь целый мир, но тогда подобных «пониманий» в моей голове не было. Всё воспринималось, что называется, буквально.
Забыла упомянуть, - это была уже далеко полнеющая женщина (лет, примерно, пятидесяти). Особенно её подводил живот: он торчал, почти как у «сильно беременной». Мешая ей ходить, как, видимо, и правильно видеть окружающий мир.
Лично у меня была ещё одна причина её не любить и стараться избегать. А именно…
Летом, примерно между пятым и шестым (или шестым и седьмым) классом мы, шестиклассники, как победившие в каком-то соревновании, поехали на экскурсию по южному берегу Крыма. Осматривали Бахчисарай, Сапун-гору, город Севастополь.
Помню нашу долгую остановку возле памятника затопленным кораблям. У нас было много свободного времени. Мы, ребятишки, тут прыгали и резвились, педагоги сидели рядом на скамейках и о чём-то болтали. У меня возник какой-то вопрос к классной руководительнице. Я подошла к педагогам и стала о чём-то спрашивать у Лидии Ивановны Васецкой. Та мне что-то разъяснила, я повернулась уходить, и вдруг услышала, как сидящая рядом с Васецкой, Дина Лукьяновна произнесла в мою сторону не очень приятное слово.
Не помню, что ответила ей Лидия Ивановна, а, может, я того уже и не расслышала. Впрочем, помню её недоуменный тон ответа, хотя не помню его смысла. Так вот, Дина Лукьяновна, совершенно несправедливо и необоснованно, лишь потому, что я прервала её болтовню (небось, опять жалобы на нездоровье), тут же дала мне нелестную характеристику в одно слово.
Я это запомнила! Поняла для себя, что она ещё и змея приличная! Но, сказать по правде, никогда, ни одному человеку я не высказала этой обиды, очень неприятной – даже загадочно неприятной – для меня.
Дополню: из-за своего шара-живота она всегда ходила с очень высоко поднятой головой, и потому лично мне всегда казалась пародией на какого-то Бога с Олимпа, например. Казалось, что она такого самомнения о себе, какого, быть может, в реальности-то и не было!
Но теперь я подумываю: - Почему она сказала ту неприятность в мою сторону: одиннадцати-двенадцатилетней девчонки? Тоже, кстати, тогда весьма самоуверенной, активной, экспрессивной? Лучшей ученицы класса, а, может быть, и той, старой школы-восьмилетки?
Неужели стареющая баба завидовала моей юности-молодости, непосредственности, импульсивности тех лет? Не понимаю! Но, скорее всего, думаю, так!
Помню, как-то на одном из школьных вечеров меня, к примеру, пригласила на танец наша новая учительница биологии Жанна … (отчества не помню, позднее она уехала работать в обком комсомола), удивительная красавица и, как теперь называется, - весьма толерантная девушка. Меня, козявку, пригласила на вальс, и мне пришлось «выдерживать» этот «статус» партнёра, хотя – что я там понимала в вальсе в одиннадцать лет?
Так что вниманием педагогов-друзей я уже была избалована! Меня очень уважала Надежда Сергеевна Дедушева (историк, почти пенсионерка тогда), которую так же уважала я, - за её интересные уроки и внимание к тем ученикам, кто проявлял прилежание в её предмете. 
Меня уже ценили (выделяли, отправляли на олимпиады) и Лидия Ивановна Васецкая, учитель русского языка и литературы, и математичка Любовь Ивановна Старук, которую и я, юная девочка, очень обожала за её удивительно интересные уроки по арифметике, позднее - алгебре, геометрии…
Складывались у меня уважительные отношения и с преподавателями биологии-зоологии, физики, хотя нередко эти предметы нам преподавали несколько «чудаковатые» люди, больше думающие, кажется, о самих себе, чем о нас, учениках.
Так что неуважительное отношение Д. Л. ко мне, таки, обескуражило и озаботило меня. Но, слава Богу, ненадолго.  Жизнь брала своё.  Я получала и довольно серьёзные поручения представлять школу на разных мероприятиях, потому зацикливаться на глупости было некогда…
Но… когда мы перешли в новую школу (в седьмом классе), оказалось, что рисование (а позднее – и черчение) у нас ведёт учитель, муж Дины Лукьяновны. Тут я была удивлена ещё более!
Это был очень доброжелательный, больше – молчаливый человек. Кажется, внимательный к нам, ученикам, довольно требовательный к выполнению его заданий. Скромный, сдержанный. Стройный, с внутренним достоинством человек. Удивил он меня, правда, дважды.
Был случай – ни с того, ни с его как-то на уроке заговори вдруг о Дине Лукьяновне. Какая она хорошая и какие неблагодарные мы, ученики. Выводим её из себя, нервируем, и что-то в этом духе. Видимо, у той уже «запекло» и она решила прибегнуть к защите мужа.
Конечно, его слова «пали в Лету». Разве угомонишь пацанов седьмого класса? Как бедокурили на её уроках – так и продолжали. А она – жалела, видимо, себя, чтобы нервничать в полную силу, изливать свою злость. Берегла себя, а уроки получались слабые и неполноценные. (Вскоре её сменит у нас другая учительница, помоложе и подушевней. Но с классом бедокуров тоже справляться не сможет, это я описала в одной из своих заметок об учителях, под названием, кажется, «Новенькая».)
И второй случай, тоже - ни с того, ни с сего: Вл. Пр.  как-то сделал замечание нашему однокласснику, Коле П. После какого-то концерта, где Коля, представляя то ли наш класс, то ли свой музыкальный класс, - выступил, как баянист, с «Полонезом» Огинского.
Владимир Прокофьевич прямо на одном из уроков, обращаясь к Коле, промолвил: - Ну, не пошло там, наврал в нотах, ну и что? Давай играть дальше, сойдёт… - (Пишу – не дословно сказанное, но по смыслу – точно). Возможно, не все в классе поняли, о чём он говорил, но я помню устремлённые на него глаза одноклассника.
Надо сказать, что Коля П. был удивительно молчаливым мальчиком. Мы учились с ним с первого класса, он был таким всегда. Застенчивым, молчаливым, но единственным из пацанов, кто учился хорошо.  Его догонял только Жорик Сяров, но тот к восьмому классу, кажется, в каких-то предметах «съехал» на тройки. Коля учился стабильно хорошо. Был очень безобидным человеком.
К тому же, он - единственный в классе, кто стал посещать недавно открывшуюся в райцентре музыкальную школу. Думаю, к тому времени ещё не очень успевал в ней, а кто-то из взрослых (педагогов) вытолкал его на сцену выступить, а теперь ему же пришлось получать упрёк от «человека искусства».
Замечу, мы тогда, конечно, не знали, что наш Владимир Прокофьевич – ещё и интересный художник. Живописец, пишет какие-то картины. Если честно – я это узнала только после смерти педагога-художника, в 2011-м году, по приезду к себе на родину в Украину. Услышала от директора местного краеведческого музея. Оказывается, одно время Вл. Пр., уже пенсионером, собирал какие-то исторические материалы для музея. И вот теперь новый директор мне рассказал, что он подарил свои картины в какую-то галерею в Крыму.
На моё удивление и вопрос: - Он действительно писал интересные картины?  -ответил: - Поищите в Интернете, там есть, - и назвал фамилию художника (к тому времени мною уже забытую). Так что вот так.
Ну, а последний раз с Вл. Пр., как и с Диной Лукьяновной, помню, мы встретились уже, примерно, в 70-м или 71-м году. Интересно, что у них дома! (Чего, конечно, я никогда не могла даже представить!)
Мне порекомендовали для написания статьи в местную газету (где я уже работала корреспондентом) на тему музыкальную – молодую девушку, музработника одного из детских садов. Назвали имя, фамилию; домашний адрес, поскольку она почему-то тогда отсутствовала на работе. И я пошла на собеседование, за интервью по этому адресу. Открыл мне дверь Владимир Прокофьевич. Оказалось, это была их дочь.
Интервью состоялось, статья опубликовалась. Было сделано фото, по-моему, фотокором газеты В. Просяном. Так что всё получилось. Дом, в котором приживала моя героиня (по-моему, тогда уже замужняя молодая женщина), – оказался просторным; помню, несколько комнат, в большой прихожей мелькнула и фигура Дины Лукьяновны. Как мне показалось тогда – именно в этих комнатах она и была самою собой, такой, как ей и хотелось: почти королевой, проплывающей в каком-то развевающемся наряде (быть может, в халате, не помню), но, определённо, скрывающем недостатки её стареющей фигуры.
Браво, тётка! В разных обстоятельствах – мы совершенно разные. И такие, какими нам хочется быть, и такие, какие есть на самом деле.
11.03.2025.
В. Леф