Танька

Это было весной 1972 года.
– Танька, Танька – колбаса, на велёвочке оса! А оса шевелиться, Танька сколо жениться!
– Ох, и дурачок же ты у меня! – отвечала Танька. – Ну, разве же это дразнилка, даже ни капельки не обидно! Девушки не женятся, а выходят замуж! А ты – Лысик-крысик, Игорюшька-хрушька!
– Нет, я не клысик и не хлюшка! Я – Лысый Иголь Олестович! Вот налисую тебе челтей в тетладке, будешь знать как длазниться!
–Ох-ох-онечки! Пора бы уже Игор-р-рю Ор-р-рестовичу букву «р-р-р» научится выговар-р-ривать, а то вместо Игоря будешь Иголем! А ещё и твоё не донецкое «Гъэ»! Гъуси гъогъочат, гъород гъорит, каждая гъадость на «Гъэ» гъоворит. Курам на смех! Валя, где это ты москвича такого нашла?! Неужели аист перепутал?!
– Милые бранятся – только тешатся! – Отвечала моя мама. – Тань! Ну, ладно ему пять, но тебе, то уже шестнадцать лет, хватит уже гавкаться! Лучше бы почитали сказки или погулять сходили бы! Без вас голова кругом. Скоро в гости идти, а я ещё не собралась. Через полчаса дома быть, как штык! Праздник всё-таки, восьмое марта.
И тётя Таня (мамина сестра) нарядила меня в только что купленную мутоновую шубу, надела меховую шапку с ушами, завязала шарф и вывела на улицу прогуляться («пробздеться», как говорили у нас в Донецке, на фабричном посёлке под названием Брикетная). Я чувствовал себя космонавтом в своём скафандре – ни рукой, ни ногой пошевелить толком не мог – так запаковали. А на улице уже пахло весной! Ещё подмораживало с утра, но к обеду солнце уже прогревало ласковым теплом, сугробы подтаивали робкими ручейками, а земля просматривалась чернильными пятнами на пригорках. Мы прошлись по улице, я крепко вцепился в руку Таньки, она была тёплой и мягкой, как рукавичка из козьего пуха. Меня прогуливала самая красивая девчонка на нашем посёлке (и она моя тётя, хотя тётей я её тогда не называл принципиально).
– Если встретим моих знакомых, называй меня тётя Таня! Ты меня понял?!
– Танька! Танька! Тоже мне тётя нашлась!
– Ах, так! Тогда в кино тебя не возьму, и на танцы со мной не пойдёшь! Будешь дома сидеть, дундук дундуком! А будешь вести себя хорошо, то мой жених тебя на мотоцикле прокатит по посёлку. Договорились?
– А часы водонеплоницаемые дасть поиглать?
– Конечно, даст! Только помни, я для тебя – тётя Таня!
– Ну, ладно! Договолились, тётя Таня.
Мы подошли к ледяной горке, на которой с визгом каталась поселковая детвора. Навстречу нам с грохотом и треском подъехал мотоцикл «Ява», Танькин жених после зимы объезжал своего «коня». С особым шиком – пуская юзом заднее колесо мотоцикла – затормозил возле нас «железный конь». Два «голубя» заворковали, весна всё-таки. В любое другое время, я бы заканючил, чтобы покатали меня на «моцике», но ведь рядом была ледяная горка, которая скоро растает, а на ней так заманчиво визжали не только мои сверстники, но и дети постарше. Я стоял возле влюблённых, не понимая как можно болтать, когда народ на горке катается, а у них какие-то шуры-муры.
– Тётя Таня, а можно я на голку схожу? Только лазик плокачусь и назад велнусь.
Танька посмотрела на горку, на меня, на любимого парня…и сжалилась (тем более что её тётей назвали!):
– Только разик аккуратно, и сразу назад! Ты же помнишь, что мы в гости идём?!
– Ага! Я быстло! Как штык!Тили-тили тесто жених и невеста! – Показал язык влюблённым и  побежал со всех ног на горку, пока не передумали.
Какое это было счастье! Горка чуть подтаяла, но это никак не влияло на наше веселье. Толкотня наверху, за очередь проезда, возня внизу, чтобы поскорее встать и подняться на вершину снова… Я очнулся минут через десять, когда меня из всей этой кутерьмы вытащили за шиворот, будто краном выдернули, без особого приглашения и уважения к моей персоне.
– Вот блин, и когда же ты успел так извозгаться?! – крякнул Танькин жених, выдёргивая меня за шиворот мутоновой шубы из визжащей и гогочущей толпы поселковой детворы.
Шапка набекрень, с мутоновой шубы течёт вода вперемешку с грязью, на коленках глина, на лице румянец с соплями под носом и улыбка блаженного…красавец одним словом.
– Боже, Игорь! Как же это можно?! Ведь только на минуту тебя отпустила…
– А чево я, лыжий што ли?! Всем можно, а мне нельзя?! Я же один лазик…
– Ну, всё! Твоя мама нас убьёт! – Танька схватила меня за шиворот мокрой шубы и поволокла в сторону дома.
Пока мы шли по улице (а точнее сказать меня тащили, как провинившегося щенка, за шиворот), я представлял как меня накажут за мой проступок – дадут ремня, поставят в угол, а может и того хуже – будут ругать и больше ни-ког-да не пустят гулять. Всё моё короткое детство пролетело перед глазами, все мои планы на будущее рухнули (ещё бы, так замызгать дорогущую шубу)… Боже! Какой же я тогда был несчастный!
– Я ведь не хотел, это плоизошло случайно! Я больше никогда не буду… Тётя Таня, я ведь не специально! Я же не один такой, плавда?! Я больше никогда-никогда..! Я же тебя так люблю! – Оправдывался я и пытался загладить свой проступок перед Танькой, понимая, что и ей, как старшей, тоже влетит.
А когда мы с Танькой подошли ко двору, на пороге нашего дома уже стояли при полном параде мама с папой. Папа курил, поправляя галстук и новую шляпу. Мама нервно посматривала (на подаренные папой к празднику) часики на руке и громко (но не злобно) возмущалась, обращаясь к папе:
– Ну, где их черти носят?! Опять опоздаем к столу, заставят штрафную пить, а тебе только того и надо! Вот я им всыплю! Это…как?! Это…кто ещё?! Твою дивизию! Шуба в кредит... – Запричитала мама, увидев «картину маслом».
– Валь, не ругайся! Он не специально! Это я виновата, что не уследила! – Танька закрыла меня собой, чтобы (не дай Бог) мама сгоряча не залепила мне затрещину. – Мы сейчас быстро его помоем и переоденем! Пойдём, Игорюшка-хрюшка!
Танька, защищая меня своим телом, провела меня в дом мимо застывшей и ошарашенной мамы, мимо ухмыляющегося папы…
Весна 2025 года. Кладбище «Лозовское», над которым ещё летают вражеские беспилотники. 8 марта мы хороним мою Таньку, Танечку, Танюшу у которой остановилось её большое сердце. Боже, почему же так рано?! Боже, почему же именно Ты?!

У гроба
Руки висят, как плети,
Боль отнимает речь,
Беды мои, как дети,
Давят покатость плеч.
Смерть и печаль венчают
Жизни лихой вираж.
Горлом пойдёт молчанье,
Слёзы сотрут пейзаж.
Вместо весны ненастье,
Вместо прозренья муть.
Смерть пожирает счастье –
Горькая жизни суть.
Дань отдадим сиротству,
Тело предав земле.
Боже, какое скотство –
Жизнь продолжать во мгле!
Как же без солнца семя?!
Где же благая весть?!
Остановите Землю!
Мне захотелось слезть.

Игорь Лысый, памяти моей тёти Тани!