Глава 11

Со второго курса у журналистов началась военная кафедра, раз в неделю надо было переодеваться в сменную форму цвета хаки и ходить туда, за непосещение отчисляли.

— Кому она нужна, — недоумевал Студент, — делают из нас автоматчиков… — Именно! Занятия продолжались с утра до обеда или дольше, потом свободны, предметы самые разные, воинский устав, военный перевод, лингвисты были фанаты своего дела, строевая, студенты международного отделения занимались вместе с общим потоком. Студент сидел за одной партой рядом с Мариной Петуховой, одной из самых красивых девушек факультета, она тихонько вертела головой, поглядывала по сторонам, точно размышляя, куда бы ей сходить после, вернее, слетать, вид у нее был — воздушный. Она была без пальто, это показалось Студенту интересным не вообще, а с научной точки зрения. Почему она не мёрзнет?..

– Ротфрон, камрадка, – приветливо сказал он. — Почему пальто не носишь? — Родом с Урала, Марина была похожа на украинку и бурятку одновременно, светлые волосы, чёрные раскосые глаза, гибкая фигура, проживала в общежитии на улице Шверника, о котором ходила дурная слава, нечистая сила, злые духи, обитавшие в коридорах, часто шутили злые шутки над теми, кто там обитал, заставляя проваливать или забывать сессию, жениться или разводиться, забывать, зачем приехали в Москву, пранковали, насылали венерические болезни, Шамбала.

— Извини, — сказала Марина и покраснела. — Я не знаю, что такое «пальто»! — Она, конечно, шутила. Любила же тетечка Студента говорить:

— Я не знаю, что такое насморк. — Умерла от гайморита.

—  А конкретно? Чисто.

— Извини, — сказала Марина, — я еще не знаю, что такое «конкретно», а так я чистая, утром в душ ходила! — Объявила всем. Она поправила рукой челку на недавно сделанной прическе «карэ». — Я всегда принимаю душ перед уроками.

— Между тем пора бы и знать, – рассудительно заметил Студент, — особенно если общаешься со мной. Тебе сколько лет?

— Второй день. — Студент засмеялся, Марина была беленькая, а ресницы черные, и каждый раз, когда она взмахивала ими, у Студента – ух! – куда-то с размаху улетало сердце.

— Теперь я хочу спросить тебя, – сказала она (как в карты на раздевание), — скажи, пожалуйста, что это за штука? — Она показала на лежащий на столе военрука чёрный блестящий предмет, напоминающий металлический угольник размером с ладонь с какой-то скобой между двумя блестящими углами, одна часть длиннее и тоньше, вторая толстая и короткая, на член не похоже.

— Тоже не знаешь?

— Нет!

—  Называется «пистолет», – сказал Петька, — из неё стреляют. Ты, случайно, из неё не стреляла? — Марина отрицательно покачала головой. В Болгарии на «нет» кивают, в России «качают», в Италии делают минет.

— Нет! Вчера ребята слепили снежную бабу у входа. Мимо проходил какой-то старик с бородой. Посмотрел на меня… то есть не на меня, а на снежную бабу, и сказал сердито: «Слепили бабу на морозе, руки, ноги, голова!» — Она рассказывала спокойно, неторопливо, и Петька заметил, что, когда она говорит, изо рта у неё не идет пар, а у всех идёт, взмахнула ресницами, и у Студента — ух! — снова куда-то ухнуло сердце: у неё, наверное, легкие шаги.

— Я услышала, постояла в нелепой позе сначала мертва, потом встала, ожила и пошла… И вот я здесь, я — Снегурочка, Снежная королева. — Студент пригляделся, вроде трезвая! Хотя по будущим журналисткам точно этого предсказать никогда было невозможно, пили и не пьянели, хотя бы Полина Корж с международного (Оля), одна могла выпить две бутылки водки, водкой тоску зальёшь, а печаль запалишь, потом встать, аккуратно приставить стул к столу и уйти. Норма.

— Так ты же раньше вроде у нас училась? — Студент хотел быть как можно более точным.

— Это не я, — Марина приблизила тонкие ледяные, синие губы к его уху, — это была Лже-Марина, ведьма, мне полтора дня, а ей не знаю, я морозоустойчивая. Воздушная. — Про ведьму не говорят шёпотом.

— Понятно, — сказал Студент. Вы слыхали, как поют дрозды пьяными, дурными голосами? В тот момент, когда они об этом говорили, под окнами злосчастного ДАСа все время что-то громко выло и хохотало, жёстко утверждая, это так, эта Марина ведьма, которая украла и спрятала где-то ту Марину, которая нет.

Сегодня они по команде разбирали и собирали настоящий пистолет Макарова один на двоих, каково было удивление Лже-Марины, когда Студент, не торопясь, достал из кармана такой же точно один в один, но свой. (Когда нельзя было красться в карман, клал в дипломат.) По-джентельменски отдав казенный учебный экземпляр Ледяной, он вынул из «пээма» обойму, ещё раз подтвердив свою приверженность к миру против войны «пара беллум», закрыл глаза и под пристальным взглядом капитана общевойсковых войск за несколько секунд разобрал, а потом собрал оружие, громко щёлкнув предохранителем и ни разу не подсматривая. Пистолет был заранее хорошо смазан и почищен, такой трюк они с Битой делали регулярно.

— Отлично, — капитан отошёл к своему столу, через минуту вернулся, он был в больших роговых очках, модных дома и за границей, такие надо было не только суметь достать, но ещё  и купить, заплатить за них. — Сам с Людьми? Кто, афганцы?? ОПГ???

— ОПГ, — довольно сказал Студент.  — Не совсем, — он поднял глаза к потолку типа, засвечу и конец, капитан принял.

— На, держи! — Офицер протянул своему ученику запасной шомпол. — Вдруг потеряешь? — Он показал аудитории дулом своего табельного пистолета на Студента и на Марину, пистолет был заряжен, у дежурных офицеров в МГУ всегда заряжен пистолет. — Вот так надо учиться! Своё иметь, приходить, а не ждать, когда дадут, а дома тренироваться.

— Спасибо! — от избытка переполнявших ее чувств Марина встала и сначала поцеловала в щеку Студента, потом «полковника», оставив на щеке каждого ожог от мороза, прижгла, как жидким азотом прижигают бородавки, место касания онемело и почернело, Студент заметил, на самом деле она была немного старше его и много взрослей и всё-таки Марина, Каверина начиталась что ли? Почему ей не холодно… Факультет в ту зиму не топили, университет вообще, блокадная зима, после ухода Гавриила Попова с поста мэра города было не на что, городской бюджет унёс с собой, московский грек с устремлённым куда-то вдаль взглядом развращенного римского тирана. Сколько он унёс, осталось не выясненным.

— Могу «акээмы» достать на той неделе, — сказал Студент с почти бандитским шиком того же Каверина, один раз Веня дрался на кулачках с Есениным и его победил, — всем! Сколько надо? — От ещё большего счастья Марина захлопала в ладоши.

— Один мне! — потом вытянула стройную руку с изящным серебристым маникюром, выпрямила указательный палец, отогнула назад большой, вторую отвела назад за спину, согнув в локте, как бы натягивая лук, начала косить. — Т-ра -та-та-тата…  — Вьющиеся струйки арктического дыма пошли из кончика указательного по классной комнате, рисуя в воздухе причудливые снежные узоры, суровый преподаватель обошёл свой стол, достал из ящика бутылку армянского коньяку, который моментально охладился, налил себе.

— Яд, — довольно сказал он, погладив себя по животу и согревшись, от которого тут же пошло довольное бурчание. После Афганистана у него было полное несварение желудка после любой еды, результат постоянного сухпая на «бэтээре», в холоде вдвойне, сидя — нормально, стоило прилечь, ничего, заснуть, кислая жидкость бурно выплескивалась из рта на простыню и подушку, рыгая, если не ловил себя в этот момент и резко не садился строго вертикально, лечения от этого не было, помогали ненадолго длинные прогулки, вернее, было только одно, не есть совсем, что он и делал, потому и пил, надо каким-то образом восполнять калории и работать.

Зазвенел звонок, пара закончилась, студенты перевели дух, о происшедшим доложили Ясену Николаевичу, тот распорядился наградить, Студенту выдали в комитете комсомола, расположенном на втором этаже, грамоту «За отличные успехи», вручал сам Артём Билан, староста их группы. Говорили, когда он получал стипендию на весь курс в главном здании МГУ, до журфака не довозил, ехал на ипподром на Беговой улице, играл, шпилил, делал ставки, возможно, но стипендию студенты все же каким-то чудом получали, может быть, родители, спрашивать Артема Студент не хотел, что он, следователь, Марине за счет университета новый холодильник, пусть поставит в своей комнате, где живет и ночует внутри него, если ей угодно, в «школу» только не опаздывает! Будущий секретарь Союза журналистов России Владимир Соловьев, сосед Марины по общаге, качал головой, у нас теперь абсолютный ноль.

— Фриииззз… Мы имеем право хранить молчание! —  Вечное. Обратно с Таней ехали в машине, подвозили по дороге Марину до территории, печку не включали, боялись, она растает, один патрон Студент подарил ей на память, как сувенир, Таня рассказала.

— Представляешь?! Один раз мы из дома выходим, у нас ещё гостил Гиви Джавахашвилии, племянник писателя, которого пытал Берия, провожаем до метро, а он меня в обратную сторону повёз вместо работы в мотель «Солнечный». Говорит, пусть пила работает, она железная,  я давно хотел тебя пригласить! Одна проститутка его увидела, закричала, ты почему здесь, молодых сюда не пускают?!

— У нас все нормально, — ответил Студен, на самом деле все было по-другому… В ту осень бригада попала в «разработку», и за машиной Тани от ее дома поехала другая машина, синяя шестерка  со стеклами, затемнёнными так, что внутри никого не было видно, судя по антеннам, нашпигованная радиоаппаратурой, у бригады тоже была такая, только «вольво», подарил Антону Малевскому старший Гусятинский, когда между ореховскими и измайловскими были хорошие отношения, поэтому Студент, как увидел, сразу это понял, сам за ее рулем не сидел, никогда на ней не ездил. К тому же «шаха» с расточенным движком, ревел так, слышно было, висела у них на хвосте и не уходила, нагло проезжая вслед на красный свет, не тормозили, почему-то не и Студента, Таня, которая старательно пудрила свой носик в позолоченную французскую пудреницу с надписью «Chanel», и то заметила, что они все время нарушают, уроды эти, собьют ещё кого-нибудь!

«Поисковый отдел МУРа, — сам себе сказал Студент, — доведут до факультета, возьмут там, из двора никуда не выедешь, только снова на Моховую, блокируют в узкой арке на Грановского, где держал свою типографию аферист с севера Москвы Серега Христич.» Там вообще «брали», двор журфака был излюбленным местом ареста милиции, исполняемого выводили на него, каменный мешок и в кандалы. Ладно он, а как Таня? Принимать будут всех, у тюрьмы не женское лицо, только бы не сглупить, глупые ночью на дубах белые грибы собирают. Где-то возле памятника Хошимину он резко повернул налево и погнал «девятку» изо всех сил назад в противоположном направлении в сторону области. МУР не работал не на территории Москвы, это знал каждый мало-мальки грамотный «сикарио», «пистолеро», скорее вон прочь из их юрисдикции! Машина с визгом заложила разворот за ним, Студент понял, что не ошибся, усиленная подвеска, крен, а им ничего, до искр, и утопил газ в пол, начиная гонку. Он не вёл «карлотту», экспортный вариант с пятью скоростями, кожаным салоном и электроподогревом, от Марины бы осталась лужа и все, а пилотировал. Таня, которая ничего не могла понять, вжалась в кресло, мы куда?! Надо же… На работу!

Студент, сделав лицо мужа, у которого жена нашла в телефоне последнее обновление популярного гей-приложения с его аккаунтом и фотками голого зада и стоящего члена, играя скулами, молча нёсся, стараясь рассчитать движение и подгадывая под свободные светофоры, они промчались мимо дома Тани к Битце, задавать вопросы она ему боялась, общая блокировка дверей, от души поставленная в не менее душевной Бельгии, реэкспорт, намертво закрыла их все, через десять минут проскочили Олимпийский, и «шестерка» отстала, поняли манёвр. Брать Студента с помощью ГАИ или не решались, зная, что, возможно, он  сильно вооружён, могут быть большие жертвы, или боялись за Татьяну Вячеславовну, фигура на пол-Москвы, хлопот от грузинского посольства не оберёшься, или, что тоже вероятно, хотели забрать себе всю «палку», заработать крутое задержание, не делясь рейтингом ни с каким смежниками. Вообще-то  Студенту повезло, если бы это были ребята майора, давно открыли бы огонь сначала по колёсам, через очередь по машине, лицензия на убийство, но ребят Розова быть не могло, потому что Цыган с ними дружил. А что ещё с такими делать, поссориться?

Не остановившись на КПП, укрывшись за двухтомным грузовиком справа, ещё через пятнадцать минут Студент по асфальтовому подьему вкатил «карлотту» или «карлушу», как ее называли тогда, «папу карлу» ко входу в «Солнечный», где, как нарочно, стояли в малиновых пиджаках у две крепкие фигуры, напоминающие борцов-классиков, готовых порвать любого теоретика кунгфу, люберецкие гладиаторы Партай и Ромей, двигались вдвоём, и правильно, в ОПГ если с массовки начнёшь, в ней же и закончишь. Через несколько лет они погибнут в Пятигорске от рук того самого Бири, друга Шаха, морпеха-снайпера, зря согласились ехать туда искать Киллера, да ещё у него на родине! То, что они так закончили свой путь , никого не удивило, флёр, который за ними шёл, говорил ребята опасные, импульсивные и непредсказуемые, соответственно и те, кто был против. Не будь долбень, да не рви ремень, земли наелись в конце концов.

— Вилковой номер, — сказал Ромей, отступая в сторону,  — Студент! Отдохнуть приеха… ли? — Заметил Таню.

— Мальчики, не ссорьтесь, — сказала она, выбираясь из машины, думала, что-то серьёзное.

— Вся в бриллиантах, — немного в сторону сам себе заметил Партай, — это чудно! — Оба они были по национальности евреи, но подмосковные, обрусевшие, крещеные, православные и «маркмильготинские» по имени одного известного деятеля криминального движения из того же города по фамилии Мильготин той же национальности, впрочем, и бауманский Бабон был еврей и, говорят, и Глобус, и, конечно, Игорь Махачкала, водитель Бабона был русским, тоже из Люберец, один раз он с Партаем в карьерах утопили коммерсанту дачу, залили водой из брандспойтов, превратив низину в яму, доставали немецким экскаватором целый дом, атас картина, дом и гроб братья-близнецы.

— Чайку-кофейку попить, пролехаимить, — ответил Студент, который и с люберецкими, и с евреями ладил хорошо, все евреи «продуманные», а уж с люберецкими евреями и подавно,  дикое нравом и жестокое душой подмосковное Палермо ещё более утверждало молодых парней в их злых склонностях, таким здесь всегда давался второй шанс, обычному терпиле, «шлимазлу» не давали и первого, в Люберцах правили цыгане и евреи, Дуфуня Вишневский и Ян Ровнер. (Умер в Испании, утверждал, самая сильная в мире мафия еврейская.) У самого Студента с детства было много друзей «татов», горских евреев из Пятигорска и Баку вроде Тельмана Исмаилова, Амирама Григоров, Игоря Шубаева, Сергея Дагестанского, все было нормально, какое счастье быть композитором, как, например, Скрябин, и написать «Прометея», где сложнейшая партитура вроде, а он где родился, там и сгодился, так произошло.

— На тот год в Иерусалиме, — уважительно заметил Ромей, отступая от двери в мотель, надо сказать, в то время там собирались только ВорЫ в законе, козырные иностранцы, «спикули», валютные спекулянты в английских туфлях «пеннилоферсах», в которых в прорезь можно было вставить одно пенни, мелкую монету, приносящую удачу «лак», и почтенные московские и «подмосковские» группировщики, солдаты какой-нибудь из бригад, ещё спортсмены из Солнечной системы, обычный посетитель сюда не доезжал. Там же били — часто… — спекулянтов, официантов, забивали стрелки, вывозили друг друга в близлежащую лесополосу Буратино и Шарап, бурный спор двух бригадиров, который, если бы не вмешались ВорЫ, закончился бы банальной стрельбой и поножовщиной.

Заведующий залом, увидев Татьяну и ее солидный внешний вид, женщина в белом плюс лунный камень, побежал со скоростью Рональдо открывать ей дверь, Студент в спортивном костюме, перекинув через руку кожаную куртку, чинно следовал сзади, главный мэтр мазнул по нему намётанным, но замыленным от местной геополитики взглядом, и пропустил, наверное, охранник, потом на сцену вышла проститутка Лена с ее репликой  такой последовательности, дальше вы знаете. То, что она была знакома со Студентом, Таню ничуть не удивило, блеск и нищета партизанок, мужчину нужно хорошо покормить, попоить и дать немножко побегать, за стол, однако, платил Студент, обозначив  метрдотелю из кармана мясистую «котлету», которая светилась зелёным.

— Сейчас все будет!

— Я давно хотел тебя сюда пригласить, — сказал Тане Студент, — успеешь на работу! Приедешь не к 12.00, а к 16.00, какие дела? — Голод долго запрягает, да быстро едет, взяли вкуснейший «шведский стол» на двоих, первое, второе, салаты, десерт и третье,  водку и минеральной воды, вода да хлеб человеком правят, от нервов Студент выпил всю бутылку «Пшенки» один, за водкой и обида сладка, Таня изумленно подняла красивую нитку откутюренных бровей, фига в себя кидаешь, хватит, всю водку не выпьешь. (Пей водку, да ети в пилотку!) Потом Студент встал, слегка покачиваясь, пошёл между столами здороваться со «старшими», вась-вась, несмотря на раннее для ресторана время, народу было много, когда вернулся, уже подали кофе и ликёр, Студент полностью вылил из чайника заварку, достал горячие распаханные паром листы байхового чуда из Грузии со слоником на картинке и заработал челюстями, тщательно жуя их, а потом проглатывая, отбивая запах.

— Одна из самых странных вещей, что я в жизни видела, — сказала Таня, — человека, который, допив чай, поедает чайные листы.

— Ну да, — согласился Студент. — Только ты, это самое, возьми отсюда такси на факультет, хорошо? Если можно! Мне машина твоя нужна заодно в Подольск. — Таня удивилась.

— В чем дело?

— Да так, — Студент взмахнул рукой, — на базу Слона. — Он знал, муровцы уже давно во дворе факультета, там засада! Зачем им нарушать юрисдикцию, подпадая под санкции областного московского суда, задержание было произведено незаконно и создавая аварийную ситуацию на выезде из города! Сам вернётся, «этой» нужно на работу, вели от Царского села, через реку дураку не грозят, одним камнем двух птиц.

На Студента внезапно нахлынул прилив отступничества, разве этому его учили в школе? В школе учили жить честно, а не долбить народ по голове, может, ну это?? Выйти из бригады, завязать, забыть и похоронить, постоянно жить честно, бедно, но честно и приносить пользу государству??? Эта мысль подошла к нему вплотную, так на стрелке противник приближается  и стреляет тебе в живот наискось снизу вверх из мелкашки, стараясь покалечить, а ведь только что нормально говорили! Он вздохнул, его, конечно, не отпустят, в стае значит в стае, себе не принадлежишь, так это не решается, что значит передумал, пацан говорит один раз, за язык никто не тянул, солнце восходит в Солнцево, Люберцы должны быть «любЭ», а потом, он же не один, мы с Людьми, которые всегда могут обратить внимание на всех, вовлечённых в противостояние злым силам власти, тормозящим Движение.

— Понимаю, — сказала Таня, — у мужчины могут быть дела! — Студент с любовью посмотрел на ее волосы, поднятые на затылке «а-ля директор», и на легкие колечки волос на шее, в шубке она казалась бы ещё прекрасней, не нужны ей точные науки. И ему, высшая бандитская математика имеет два действия отнять и разделить,  давно накопившее вихри оружия, способные мгновенно превратить в пепел всю Вселенную, силовые структуры сложить и приумножить, противостояние двух подсистем в коре головного мозга города шло всегда, легальной и параллельной, у первой было больше не на один патрон, как принято говорить, а на целые внутренние войска, у второй свои невидимые короны.

Знамения недобрых знаков скорого полного уничтожения криминальной вольницы Москвы понемногу начали проявляться с начала 90-х, братву охватывал ужас от одного только звука или мысли о коренном изменении их мира, у них не было ни средств, ни надежды обратить его вспять, сохранив свои истинные воровские ценности, не дающие похитить их блатное счастье, которое им светило даже ночью, иметь и не иметь, они с плачем взывали к авторитетам и Ворам, как малые дети к своим родителям, прося поддержать их и укрыть под своё чёрное крыло тех, кто лишен защиты, освободить от ужаса! Те слышали их отчаянных молитвы и помнили о своих прежних обязательствах, рады были бы, но ничего не могли поделать, сами «угревались», садились за решетку на долгое время, пока не осталось даже их Имён, аппарату насилия понадобилось 10 лет, чтобы все это в целом завершить. В нулевых все закончилось, а в начале 90-х в 08.00 в Лужники со всех сторон стекалась вся страна, в 10.00 своими коммерсантами весь товар был продан, у каждого рекетира на кармане получалось в среднем его доля по 500$ в день, от 300$ до 1000$, этот образ жизни стал потерян, кто вовремя срисовал, что грядёт, выплыл.

Деньги было тратить совершенно некуда, общая неблагая карма  последней темной эпохи брежневского застоя пенилась подобно огромному океану, вынося на поверхность самых умных. Один из первых кооператоров Москвы с погонялом Рембо, убитый впоследствии, когда Сильвестр начал отстрел бауманских, не Культиком или Салоником, а под шумок своими, на Сильвестра списали, рассказывал, что он даже не мог купить себе трехкомнатный кооператив, обьяснить, откуда средства, или импортную машину. В конце концов приобрёл чёрную «волгу» ГАЗ 24-10, подошла чья-то очередь, даже не «31-ю», купить «вольво» мог только какой-нибудь ооновец, «мерседес» вообще нет, каждый день его бы останавливали, спрашивали, а вы что, Высоцкий? Себе дороже. Могли хорошо поесть, потратить 100 рублей в день на обед в «Арагви» иногда несколько раз на одного, зарплата у многих была 60-40 рублей в месяц. Рембо каждый день занимался спортом, культуризмом и плаванием, говорил, жизнь можно пропеть и протанцевать, а не прокурить и пропить, выглядел гораздо моложе своих лет, в общении осторожен, на говне блоху убьёт и рук не запачкает, просил:

— Ребят, я выйду из машины, вы там поговорите, маякните потом, вернусь, ваших дел я слушать не хочу! — В Москве в милиции били крепко, забили же насмерть в метро на «Ждановской» одного офицера КГБ, а в новое время Пуманэ «Подводника», и Рыжего Люберецкого забили. Прекрасные бытовые психологи опера видели, не знаешь, значит, не знаешь, начнёшь выдумывать, заметят, врет, тех, кто врал, били ещё более, подкидывали в противогазе до потолка.

О том, что Рембо погиб, Студент узнал примерно через месяц, довели, нету, мол, больше Рембо, кто и как, прочёл через много лет в газетах, воспользовавшись войной ореховских против всех, его близкие. Рембо и внешне был похож на Сталлоне, тяжелая челюсть, большие оливковые глаза, густые чёрные волосы, чувственные губы, римский нос, плотно сбитый, толстая шея, невысокого роста, симпатичный. Почти двойник, на дискотеках девушки показывали на него пальцем, млели, он этого не любил, развёлся, женился на молодой, сделал ей ребёнка, поселил в Крылатском в однокомнатной напротив леса и запер, а сам изо всех сил шил левые джинсы и прочий самострок, сам охраняя свои заводы, забивая антресоли синими и красными платёжными фантиками, вообще он был не конфликтный, почему такая судьба? И довольно прямой, ловил товарищей на противоречиях, на слове, ты же вроде не так тогда рассказывал, нравилось не всем, может быть, потому.

Брежневские времена! Кто-то их не любит, эпоха застоя, а между тем в неё у некоторых дни летели ураганом и денежки рекой, двери в бары, рестораны открывал ногой, тачки, шмотки из коттона, видеомагнитофоны, очень было клево, в Латвии в конце 80-х для подпольных торговцев сверкала любая Юрмала, Боря Райгородский, хозяин авторынка под названием Румбала, спал дома, под окном стояло такси с включённым счетчиком, куда поедем. Пока Москве примерно весной 1990-го к власти пришли Сильвестр, Коля Бес, Федя Бешеный, Заяц Люберецкий, Макс Гольяновский, первые «солнцевские», которые были очень жесткими, отрезали голову коммерсанта, играли ей в футбол, Никсон и Ахмед, Сергей Михайлов так и не смог их приструнить, второй эшелон, Рому, Маркиза, Скотча да, превратившие условия выживания подшефных им бизнесменов в условия для их смерти.

— Выкупай каждый свой день, коммерция! — Ненависть к богачам росла. Плюс пошли ВорЫ новой формации Шрам, Роспись, Шишках, Воскрес, убийцы, сами фактически в крови, поступали так же, о сходках в начале 70-х в Ростове-на-Дону, 1972-й и 1974-й, где «пиковые» грузины не на шутку схлестнулись с Васей Бриллиантом на почве многочисленных ателье по пошиву меховых шуб из материала заказчиков, защищая этих самых заказчиков и шуб, получай сам и давай получать другим, корень богатства чеченцев именно оттуда, Бриллиант возопил, надо их душить, проиграл общим голосованием, дружно забыли: валим всех, кто с нами не делился (бывало, и не с нами), по вечерам заходить в подъезд стали опасаться и коммерсанты, и авторитеты, и бандиты, и эффективные менеджеры. К 1994-му в Москве убивали по три человека в день, к 1997-му одного количество пошло на убыль, в 1999-ом снова увеличилось. В начале 90-х убивали тех, кто поднялся, таких, как Миша Орский, не зря он всю жизнь боялся автоматчиков, в середине 90-х таких, кто поднялся потом, как Сильвестр, в конце, как автор, который в 2001-ом году уехал. Начало, середина и конец 90-х по ликвидациям были вещи абсолютно разные, отнимали одни, владели реквизированным другие, конфисковывали его у них третьи, в 2010-х все повторилось, забытые уроки истории. Сейчас прекратили бандитские войны не потому, что пар кончился, а шум вылился в  свисток, просто всех убили.

Тогда на разборки ездили не оборотни, вот он вам смеётся, а потом раз, в глаз ножом, а вампиры, ни кванта милосердия, на улицы выходили «афганцы» плюс «казань»: «Колдун, который занимался практикой долгой жизни на Арбате, внезапно умер в расцвете сил…» Татары. Казанские банды, Хайдер, Линар, «Тяп Ляп» и «Кинопленка», «29-ый квартал» Набережных Челнов, как Пичушкин, ходили, играли в «шахматы» кровь рекой, о них до сих пор опасается писать в своих книгах из «Полярной совы» господин Буторин, Ося, старший ореховский, достанут и за решеткой, на севере Кумарин, тамбовские, последний мёртвый, никаких героев песен Шуфутинского не стало и на Брайтоне, приехали зверь по жизни Магадан, боксёр Каратаев, Вячеслав Япончик, мафия вздрогнула, с 91-го года в Москве начались похороны каждый день, каждую неделю хоронили, то же самое в Киеве — Савлоха, Витя Авдыш, Череп, Пуля, Рыбка. Обычно об этом никто не говорит, все пропагандируют блатную идею, как в тюрьме себя вести, что говорить, как куда зайти, блоггеры, они хитрые, хитрецы, и были хитрые, но они не бандиты, имидж такой, я — бандит из 90-х. Они могли быть дерзкими в своё время, кого-то вывезут, наваляют, но не как Двоечник, Культик с Драконом, Архип, сколько они на той встрече положили, двенадцать человек, четырнадцать? Из перовских в живых по большому счету к 96-му году не было никого, полегла Мазутка, люберецкие — сколько там было банд, одиннадцать? — никого нет. Это важно. Демочка хорошо об этом пишет, поубивали всех в Уссурийске… В Хабаровске, во Владивостоке, вот о чем речь, уже не было блатной романтики тогда, понимаете?

Романтики отбывали на зонах, разгоняли грев, организовывали внутритюремное сообщение «дороги», а на Улице… Сколько было убито ВорОв? Заходить боялись в подъезд, а чеченцев деловых сколько сгинуло в Москве, эти «банки»? Больше, чем в Гудермесе. А измайловских? Их ведь целая армия была, о них вообще ничего не слышно. Правильно покойный Булочник заметил, а сколько медведковские убили подольских? Инцидент под мостом —ничто. Расстрел в ТЭЦ в 1994-м году в сауне на Бережковской, как проедешь сталинские высотки, направо есть там такой район, какой-то Гоша… Сколько таких было? Таганские… Сплошной мрак и ужас, страшные, когда ни один Вор не мог дать никакой гарантии себе, не то, что другим, в районе этого метро. А Крылатское, выходил Роспись из дому, взрывал Алексей Шерстобитов, Вору Москве затянули петлю, Бороду придушили, вот в чем мы все выросли. Когда нельзя было не то, что никому не верить, как автор писал, а мы уже не верил сами себе (и выдавали себя не за тех, кто были).

Параллельный мир всегда был не чужд литературному! Криминальный мир, выразителем которого автор не является, он не Дед Хасан, не Олег Иконников, которому срок в 15 лет строго был бы за подарок, отстучал на раз в ледяных карцерах, на протяжении всего своего существования знал, полиция, литература и преступность социально близкие эргрегоры. У многих литераторов были друзья из органов, которые тоже писали книги, например, Рауль Мир-Хайдаров, бывший прокурор, «Пешие прогулки», который приезжал к бродягам на встречу в печально известное «Лукоморье» в Балашихе, описано Ивановским в «Движении», которое в конце концов сгорело, Даниил Корецкий, «Антикиллер», безусловно Евгений Вышенков, «Бандитский Петербург», Владимир «Адольфыч» Нестеренко, «Чужая», «Огненное погребение», Виталий Демочка «Начало конца», «Строгий режим», много кто, это только в прозе, есть и в поэзии, Михаила Орского не будем упоминать, это такой Троцкий, что называют, «жид», с евреями отдельная тема, набздят в стакан и не покраснеют, своего государства нет, прибежище деньги, зато есть Заур Зугумов, «Золоторучка», хорошо пишет о тюрьме, эргрегоры пересекался, монета с тремя сторонами, бермудский треугольник. Где то, что туда попадает, исчезает бесследно, концов не остаётся, все три пласта жизни в результате становятся океаном одного целого.

Если бы вы сами писали «Каморру» как этот итальянский журналист, который до сих пор от них прячется, как Марио Пьюзо писал «Крестного отца», вы бы сидели за одним столом вместе с гангстерами, иначе бы не написали, и дружили, иначе те бы вам не помогли написать, получились бы обычные «шесть кадров», писька, попа, пидарас. Рэю Бредбери это было не надо, а Френку Синатре точно, ещё не известно, кто кого вербовал, как «источника» какой-то полицейский «берет в корки», неизвестно, кто становится чьим агентом, в финале вас просили бы помочь, не помочь вы бы не смогли потому, что вам надо раскрывать преступления (и предотвращать), в литературе тему, и потихоньку вы становились такими же, сообщающиеся сосуды, доверенные лица взаимного влияния, процесс взаимообратный и взаимовыгодный.

Дело даже не в том, что все у всех воруют, ведь задача литератора грамотно что-то украсть, переделать, вставить и напечататься, у ведьмы в манде смолу сварить, а потому, что нового — нет, новый доллар не придумаешь, Стивен Кинг писал, в мире всего шесть сюжетов, их можно подать, как станцию Плутон, можно, как «Чужая», не важно, просто мясо разного вида приготовления, рагу под соусом или на шашлыке, поэтому как ни странно три социально близких пласта, вспомните Бабеля, его рассказы, «Конармию», везде, где угодно, в Америке все, все гангстерские боевики шли в русле «фени», кто это, мать его, я его убью, мать его, у нас группа «Бутырка», шансон, не берём чистое искусство, да и в чистом искусстве все равно все есть, президент наш Владимир Путин тоже много делает по «понятиям», армия это все понятия, просто армейские, не такие «синие», как на зоне, в армии всё-таки полегче, но оно все идёт там, всеобщее презрение тому, кто кого застучал.

Нельзя отделить «красное» от «синего», «красные» (коммунисты, комсомольца)  становились «синими», уголовными, нарушали, автор сам в армии был «красным», литераторы, они такие «белые» (как Андрей Белый), идут над жизнью верхним эшелоном, первым эргрегором, наблюдают и выражают, описывают, внизу все всегда смешивается, Константинов, «Бандитский Петербург», «Чёрная кошка», «Место встречи изменить нельзя», муровцы, а муровцы часто были первые друзья с «теми», и когда надо было свидетелей, если бы нас с вами забирал МУР, тут же бы появились некто, которым они «шесть лет свободы подарили», отмазали за какое-то, они бы тут же сказали, да, мы видели, торговали они наркотиками, и мы бы тут же, понимаете? Уголовный мир везде, во всех странах мира и правоохранители — одна монета! Пирамида треугольная египетская, добавив литераторов, может, это и есть основной вывод, который мы можем сделать, подходя к шестидесяти годам, его сделал и Николай Леонов, и Владимир Высоцкий, «Чёрная свеча», Чабуа Амиреджиби, «Гора Мборгалия», и так далее, и тому подобное, ну и все барды, Новиков, Наговицин, напрасно так называемые «высокие поэты» принижают шансон, это бред, такое отношение именно что «русская культура без русских».  Правильно писал Сергей Арутюнов, он тоже выпучивал глазёнки, смотря на то, как Мандельштам использует в своих целях русский язык, и Бутербродский. Украинцы тоже в теме, Киев мать городов русских, каким украинец бы не был, даже врагом «Таней киевских», зигующих Адольфу, он вам не «рафик папазян» или «гиви давиташвили», или «папа ли», а дважды русский. Одна нация… Нам, кавказцам,  свойственна объективность, оценить приход русских украинцев в литературу — вспомните «Ночной дозор» — или приход того же Сергея Арутюнова в поэзию современникам сложно, потому что дело даже не в правилах литературного творчества, а в качестве текста, вот если Пушкин умрет, Чехов умрет, Домтоевский умрет, а «Экипаж Солнечной» Олега Дивова будет жить, будет дело.

— Ну да. — Таксистов у мотеля всегда было хоть жопой ешь, Студент плавно открыл дверь, сказал какому-то рыжему толстяку:

— До проспекта Маркса за десятку? — Положил на торпеду красненький банкнот, предложение, от которого тот не смог отказаться, Таня села впереди, а не сзади, она всегда садилась впереди, и уехала.

— Любит женщин постарше, — уважительно сказал Ромей.

— Они более опытные, — заметил Партай, в непоследовательности обвинить их было нельзя, соплеменник Фрейд бы сказал, мать ищет. Версии их были не очень убедительными и формировались по методу исключения, не совсем, виной всему была пропавшая грамота, если бы не исчезнувший свиток, который надо было к сроку сдать на кафедру, история б не произошла. Как относился Студент к женскому полу? Хорошо, а уж как любили его женщины, любо-дорого! Женской ласки вкушал всласть, не чурался, а они вкушали все его семя, чтобы, значит, потом помнить, they lived the highlife, in more ways than one.

— Не плюйтесь! — Студент их комментарии не слушал совсем, получалось, домой ему теперь нельзя, он сел за руль, дохнул на стекло, которое моментально запотело, и задумался. Потом взял и правда порулил в Подольск, ещё куда? Отлежаться, отзвониться Бите, покаяться Бате, попросить его позвонить полковнику Сидоренко, с этим всем надо что-то делать. Когда такси привезло Таню на факультет, во дворе стояло пять машин студентов в основном из кавказских республик, они периодически выходили из них, садились на корточки посреди двора, один пытался ставить себе удары на памятнике Ломоносову, и две новые, одна похожая на ту самую «шаху», впрочем, Таня не была уверена, машины, а тем более, номера, все время путала, «газель» вообще без них, в обоих кто-то был, но кто, не понятно, из них не выходили. Она открыла дверь и лёгкой походкой, держа в руке инкрустированную хрусталём французскую сумочку «Lanc;me», зашла на факультет. Через десять минут машины уехали, обещанного три года ждут, что поделать.

Габриэль Бундия перед расстрелом кричал «марина», Марина значит «морская», где же это море, про Таню со Студентом ей стало ясно, он чёрный, она белая, Англия и Великобритания, союз на контрастах, а потом как можно без приключений!

— А можно посмотреть, как вы тренируетесь? — спросила она Студента. — Хоть одним глазком! У нас в ДАСе есть тоже, занимаются каратэ, не пускают.

— Нет, — твёрдо сказал Студент. — Именно этого как раз нельзя.

— Уффф, — разочарованно вздохнула Марина. Везти двух красивых дам Студенту было не легко, конечно, его милый друг давно находился в боевом положении на взводе, пытаясь прорвать родные чёрные джинсы «Wrangler», заметив это, Таня хитро улыбнулась, показав ему глазами на Марину, если хочешь, проводи до комнаты (там она сдастся?), я не запрещаю, в мужчинах царица факультета ценила мужественность, в женщинах женственность.

Однако Марина попросила их остановить не у ДАСа, а у почты, мама с Урала прислала ей какую-то посылку, которую непременно надо было забрать сегодня, что-то в ней могло испортиться, и хорошо, видимо, Студент вчера что-то съел, утром после дефекации в туалете в заднем проходе, два раза чихнул при этом, свербило, жгло очко, напоминая надоедливое ощущение боли после опорожнения при запоре, когда объешься жгучего иранского перца, сидеть неприятно, хочется поскорее приехать домой, зайти в ванну и хорошо вымыть холодной водой изнутри свой анус, подмыться, потом руки, обильно намазать изнутри кремом, такое бывает ещё, когда подотрешься, а кал полностью не вытер, потом пошёл по делам, в заду свербит, натирает, необходимо проделать ту же процедуру хотя бы в общественной уборной, невзирая на гримасы окружающих, в той же раковине невинно умывающих своё лицо. Высадив Марину, Таня со Студентом свернули  в сторону Черемушек направо под зелёный для пешеходов свет, насмерть их перепугав, Студент засмеялся.

— Прикинь? Вчера сидели с Петей, звонит своему однокласснику, как дела. (Вот и встретились два одиночества.) Тот говорит, я дома. Мама как, папа как? На даче. Положил трубку, довольный, говорит, испугался! Один в двухкомнатной квартире, родители умерли, придут к нему от меня, открой дверь, прими кента, скажут, одевайся, поехали к нотариусу.

— А потом в могилу, — грустно сказала Таня, — когда поставит подпись, знает их в лицо.

— Ну да. Петя говорит, а чего он испугался, мы же с ним друзья! (Но все может измениться.) — Таня повеселела.

— Друзей жизни не лишают! Мы вообще, — она пристально посмотрела Студенту в его зеленые глаза, — должны все быть друзья! Кто правильные.

— Ну да, — ответил Студент, — и мы с тобой делаем эту дружбу очень тесной. — В кассетный магнитофон поставили Комара.

На острове Таити жил  негр Тити Мити, 
Жил негр Тити-Мити и попугай Ке Ке. 
АааА ааА, АааА ааА ;
Вставал он утром рано, съедал он три банана 
Съедал он три банана и попугай Ке-Ке. 
АааА ааА, АааА ааА ;
Из Лондонского Сити приехала в Таити,
Приехала в Таити мисс Мери Бульбуке,
АааА ааА, АааА ааА ;

Завзятый рецидивист Спиридонов, сам иногда после приличной дозы опиума выглядевший, как Папа Док, пел «Гаити», что нравилось слушавшим его бандосским тонтон-макутам, которые в один прекрасный забили его до смерти во дворе собственного дома, двое, не перди в горнице, перди на дыбе. Его место мгновенно заняли другие, смерть пляшет, а жизнь песни поёт.

В красавицу из Сити влюбился Витя Митин… Если бы Петр знал, что скоро он будет жить не так далеко от этого острова, к тому же влюбится в женщину по имени Мэри, он бы не поверил! Такие вещи случаются не каждый день и даже не каждый год, и не со всяким, Петя был не тот Человек, который задавал воровскому Движению сюжет, давал сильные и серьёзны нарративы, какой-то новый смысл, не Дед Хасан, в русском Движении, так же, как в американском, тоже опричном, смысл всегда был один, мы не можем отступить, отступать некуда, поэтому мы будем идти только вперёд, смерть или тюрьма. Москва стала криминальной поэмой, симфонией, богатейшим материалом для преступных «постановок», всевозможных «разводов», денежных махинаций и афер с вполне театральными принципами сценического времени, жертве там не давали опомниться, постановочный план писался лучшими худшими умами жуликов столицы, распределение ролей происходило не в закрытых группах Телеграмм, как сейчас, а полностью лично. Даже совсем не поэма, а такой, понимаете,  трагифарс.

— Я вот это вот скажу, а ты там стой, — сухонький старичок, сидящий на дорогом стуле времен Екатерины сверкал бриллиантовым перстнем. — А ты зайдёшь и скажешь… — Начинались муки репетиций… Возьмём ситуацию с автотранспортом, в центре этим занималась воровская элита, салоны с дорогими крадеными иномарками на Арбате и Остоженке, за крутые «лайбы» в которых вы платили полную цену, при пересечении границы отнимал Интерпол, ну-ка в сторону, «купе V 12», как вам такая перспектива? В Орехово пролетариат, попросят выйти из машины после ее покупки в Южном порту не расплатившись, давай, прыгай, Перово, Балашиха, Реутово, Капотня были филиалами ада, поехал кто-то продавать своё подержанное авто по объявлению в газете за смешную цену и не вернулся: автосервисы на крови. Шпионов ЦРУ, как сейчас кричат бывшие лидеры Таганской ОПГ, среди мастеровых автослесарей в этих бетонных, все стены в отверстиях от пуль, человекобойнях не было, только душегубы. Когда они зарабатывали много денег, дальше было одно, уехать за границу! Но…

«Луна стояла очень высоко над самой головой, а потому море внизу по-ночному слепое и темное,  ярко светилось лилейно-белой пеной прибоя, который мерно вспыхивал под берегом, утекая назад фиолетовым, на горизонте становясь абсолютно чёрным, как сердце падшего ангела из одноименного фильма с Мики Рурком. Полночь горела белым, ледяным пламенем, пустота и страшная тишина. Он как бы находился в самом центре циклона в мертвой точке, где-то вокруг него мчалась ночь, полная жизни и веселья, ужинать в этой части света начинают вечером. Но он этого совсем не ощущал, ни о чем не думал, на сердце было тихо, холодно, неподвижно, как у мертвого. А может быть, он и есть мертвец, подумал он. Может быть, его уже давно убили где-нибудь под Москвой или на Лубянке… Может быть, под Питером… Нестерпимый свет фар полоснул его по глазам, вырвав из тьмы зеленые жалюзи чьей-то хорошей виллы, днём тут жарко, макушку пальмы, кусок каменного забора, сплошь поросшего ярчайшими малиновыми цветами, такие тут везде, ну ее, всю эту ночную итальянскую бутафорию, затем упал на шоссе, с ним вместе почему-то упал и он, бросилось в лицо, грудь обожгло свинцовыми шмелями, вгрызлись, разрешив хлынуть на сиреневый газон темной жидкости. Синенький, пульсирующий электрический огонек вспыхнул в его сознании, ведя туда в свет, а автомобиль, «форд мустанг», они такие продавали, обогнув горку щебня, скрылся за поворотом дороги, словно ушел в театре за кулисы, стекла опустились, дула автоматов исчезли. Какая-то синьорита рядом закричала:

— Стреляли! — Если проза для автора верная жена, то театр дорогая любовница, хоронили сценариста живых брутальных пьес в добротном сицилийском гробу, знак предстоящей вендетты шёлковую кисть в руки никто не взял. Лететь в далекую северную страну мстить за него было некому. От смерти не бегай, все равно догонит.»

Конец одиннадцатой главы