Звёздный перекрёсток

Машины боевого сопровождения – БТР-70 (рабочая лошадка на афганских  дорогах), КШМ МТЛБ или знаменитая «маталыга», и две БМДэшки, вышли из полевого городка, чтобы встретиться с колонной «наливников» для их дальнейшего  сопровождения через ущелье на Кандагар.

Стоял почти полдень, в конце апреля 1986 года было уже жарковато, хотя по ночам с гор дул мерзкий холодный ветер, так что спать ложились внутри «коробочки». «Маталыга» и одна из БМДэшек шли впереди колонны, вторая шла в середине, БТР ехал замыкающим. Над ущельем высоко в небе парили орлы.

- Ох, не к добру всё это, - подумал Лёха, - и эта тишина, и орлы, уж больно всё гладко получается.. Алексей, старший сержант 1й разведроты 56й ОДШБр знал это не понаслышке: если много хорошо – это точно плохо!

... Когда мина взорвалась под колёсами БТРа, Алексей не услышал грохота — только оглушительный звон, будто сама пустыня впилась в его череп стеклянными осколками. А потом — тишина....

 Неестественная, будто её вырезали из мира ножом. Он парил в чёрной пустоте, где не было ни верха, ни низа, только мерцающие вдали точки, похожие на звёзды, но холодные, словно лёд.

Он не чувствовал тела. Он парил над пустотой, Не было боли, жары, запаха пороха — лишь липкий страх, сковывающий мысли. Голоса товарищей, крики, треск рации — всё растворилось, будто его бросили в бездонный колодец. Но здесь, в этой пустоте, Алексею почудился шёпот. Не слова, а вибрация, от которой замирало то, что осталось от его сердца.

Сперва тихий, как дыхание ветра в горах, потом нарастающий, превращающийся в рокот. Сотни голосов, смех, плач, стоны — словно миллионы душ кружили вокруг, не в силах прикоснуться.

«Кто здесь?» — хотел крикнуть он, но губы не шевелились. Вместо ответа пустота вспыхнула алым, и перед ним промелькнули картины: мать, склонившаяся над письмом у окна; отец, уходящий в туман на заре войны; лицо Санька, разорванное осколком под Кандагаром.

Всё то, что он когда-то потерял, всё, что боялся потерять снова — кружилось в вихре холодных искр,  и в центре этого вихря возник силуэт.
Человек в старом афганском халате, с лицом, скрытым под капюшоном, протягивал руку, унизанную перстнями с камнями, похожими на те самые далёкие звёзды.

«Ты ещё не готов», — прошелестел незнакомец, и Алексей почувствовал, как пустота сжимается, выталкивая его обратно.

Но прежде чем вернуться, он увидел, как звёзды вокруг начинают дрожать, словно живые. Они приближались, разгораясь всё ярче, пока их свет не превратился в лица. Прабабушка с её нежной улыбкой, его прадед, чьи глаза всегда светились добротой и мудростью, тётка Лена, погибшая в автокатастрофе, когда ему было десять...

Каждая звезда — человек, которого он знал, любил, оплакивал. Их лица плыли сквозь мрак, не касаясь его, но шепча что-то на языке, который он почти понимал. Словно звали за собой, маня туда – за край сознания...

«Пора, — прошипел незнакомец, сжимая пальцы. — Или останешься здесь, чтобы стать одной из них»... Вспышка ослепила не глаза, сознание...

Очнулся он в полевом госпитале. Врачи говорили о чуде: контузия, переломы, но жив, жив, мать его! Алексей тогда понял — это была не пустота. То был перекрёсток. Место, где души решают, возвращаться ли в тело или уплыть в ту бездну, где шепчутся мёртвые.

...Он тогда не сразу понял, что вернулся. Тело ныло, будто его пропустили через мясорубку, а во рту стоял вкус пыли и крови. Голоса снова обрушились на него — не шёпот душ, а грубые выкрики, скрип колёс носилок, писк приборов. Кто-то хлопал его по щекам — резко, зло, будто пытаясь выбить из него ту самую пустоту, что едва не поглотила его.

— Живой, сволочь! Дыши, кому говорю! — Голос медсестры, молодой ещё, но уже охрипшей от бессонницы, звенел над ухом. Алексей попытался сфокусироваться на её лице — бледном, с тёмными кругами под глазами, обрамлённым косынкой, из-под которой выбивались рыжие пряди. Но в полутьме палатки её черты расплывались, превращаясь то в бабушкин лик, то в лицо незнакомца в халате.

— Очнись, парень! Ну, давай, ты можешь!  — она ударила снова, и боль пронзила скулу, возвращая в реальность. Алексей застонал, пальцы судорожно вцепились в край одеяла. Веки дрожали, пропуская резкий свет лампы, а в ноздри ударил запах йода и пота.

— Сколько... Сколько я тут...? — прохрипел он, но горло саднило, будто его поливали кислотой.

— Трое суток без сознания, — бросила медсестра, уже отворачиваясь к шприцу с мутной жидкостью. — Думали, не выкарабкаешься.

Три дня... Три дня между мирами....
 Алексей закрыл глаза, и сразу всплыли они — звёзды-лица, мерцающие в пустоте. Бабушка, улыбающаяся сквозь слёзы. Дед, кивающий, словно уговаривая остаться. Санёк, махнувший рукой: «Иди назад, дурак...»

С тех пор по ночам Лёха видел сны: чёрный холст, усыпанный звёздами-льдинками, и среди них — тень в халате, ждущая своего часа. Но теперь, когда он смотрит на небо, звёзды кажутся ему родными. Словно в любой момент они могут приблизиться, обернуться лицами тех, кто давно ушёл, и позвать за собой. А на ладони у Алексея, под бинтами, остался шрам в форме полумесяца — будто отпечаток тех перстней.

— Эй, не спать! — Медсестра тряхнула его за плечо, и он вздрогнул. Её лицо снова нависло над ним, но теперь в тусклом свете он заметил веснушки у неё на носу — такие же, как у тётки Лены. Сердце сжалось.

— Вы... — прошептал он, но она не дала договорить, сунув в рот кусок льда.

— Пей. И слушай меня. Если ещё раз сорвёшься в такую кому — сам станешь звездой на их небе, — она кивнула в окно, за которым плыла афганская ночь. — Там сейчас красиво. Звёзды, как...

— Как лица, — закончил Алексей. Медсестра замерла, ложка с льдом звякнула о кружку.

— Откуда ты... — начала она, но оборвала фразу, прикусив губу. На миг её глаза стали огромными, как у испуганного ребёнка. Потом она резко встала, бросив: — Живи пока.

К утру жар поднялся снова. Алексей бредил, но даже в бреду чувствовал, как шрам на ладони пульсирует в такт далёким взрывам. А ещё — как звёзды за окном, те самые, что видели его дед и Санёк, смотрят на него, зовут, шепчут: «Ещё не время. Ты должен...»

Что — должен? Вернуться? Остаться? Он не знал. Пока…

Госпиталь под Кандагаром жил своей жизнью — крики, стоны, вой сирен «Скорой помощи». Но для Алексея всё звуки приглушались, будто он остался в вакууме той самой пустоты. Даже боль от ран и ожогов казалась ненастоящей, словно принадлежала кому-то другому. Только шрам на ладони пульсировал в темноте, тускло светясь, как уголь, вынутый из костра.

Айша, так звали ту девушку, приходила каждую ночь. Не для перевязок — для разговоров. Она садилась на край койки, её рыжие пряди выбивались из-под косынки, а глаза, зелёные, как горные озёра, смотрели сквозь него.

— Ты видел их, да? — шептала она, не называя «их» вслух. — Те звёзды, что не гаснут.

Алексей молчал. Он боялся, что если заговорит, то провалится обратно в тот мрак, где шепчутся мёртвые. Но Айша не ждала ответа. Она рассказывала о своём брате - близнеце, погибшем в ущелье под Баграмом, о том, как его душа якобы вернулась в образе чёрного ястреба.

— Здесь, — она касалась его шрама, и свет от него становился ярче, — здесь ключ. Тот, в халате, дал его тебе. Но за всё нужно платить, за всё...

Утром медсёстры находили его в бреду. Он бормотал о звёздах - лицах, о тенях, ползущих по стенам палаты. Врачи ворчали: «Контузило крепко, вишь -  мозги текут». И в правду – у Лёхи из ушей текла мутная густая  жидкость, при взрыве лопнули барабанные перепонки... Но санитары, те, кто таскал носилки с изуродованными телами, крестились у его койки. Говорили, будто видели, как ночью его тень сливается с темнотой, а на стене проступают силуэты людей без лиц.

Однажды Алексей нашёл под подушкой перстень — точь-в-точь как у незнакомца. Серебряный, с камнем, похожим на застывшую звезду. Айша, застав его за разглядыванием находки, побледнела.
— Откуда он у тебя? — её голос дрожал.
— Не знаю. Был здесь...

Она сжала перстень в ладони, и её веснушки на миг стали ярче звёзд.
— Это не подарок. Это цена. Он заберёт тебя обратно, если ты...
Айша не успела закончить фразу.

В этот самый момент за окном раздался взрыв. Стекло разлетелось вдребезги, а в палату ворвался вихрь пыли и криков. Алексей, не раздумывая, схватил Айшу за руку и потащил под кровать. Но вместо страха в её глазах плескалось что-то древнее, почти торжествующее.

— Пора, — прошептала она. — Он здесь.

И тогда он понял: взрыв, её странные речи, перстень — всё было частью игры. Той самой, где живые и мёртвые делают ставки на чужие души...

Когда санитары откапывали его из-под обломков, Алексей крепко сжимал перстень. Айша исчезла. Только на его ладони, рядом со шрамом, остался отпечаток её пальцев — будто выжженный огнём.

В рассветном небе звёзды над Кандагаром светят как-будто ярче. Особенно та, что похожа на бабушкино лицо. Она манит. И ждёт... Она ВСЕГДА ждёт...

...Самолёт с красными крестами на борту  ревел моторами, унося Алексея прочь от афганской земли. Он лежал на носилках, укрытый серым одеялом, и смотрел в иллюминатор. Звёзды за стеклом дрожали, будто боялись приблизиться. Рядом хрипел солдат без ноги — Витька, из-под Мурманска. Он всё твердил: «Там, в горах, снег идёт...», хотя за бортом плавился июль. Алексей не поправлял его. Он знал — горячечный бред видит только тех, кого уже нет.

В Ташкентском госпитале пахло карболкой и старыми простынями. Палата №13, куда его определили, напоминала кладбище живых: раненые с пустыми глазами, медсёстры с лицами, вытянутыми от усталости. Но по ночам, когда гасили свет, стены начинали шептаться. Алексей ловил эти голоса — тёти Ленин смех, дедовы наставления о том, как чистить винтовку, — и сжимал перстень под подушкой.

— Ты не здешний, — сказала как-то старшая медсестра Галина Петровна, грузная женщина с руками, похожими на валенки. Она застала его за тем, как он разглядывал шрам при свете луны. — Откуда эта отметина?

Он промолчал. Не стал объяснять, что шрам горит, когда в госпитале умирает кто-то из солдат. Не рассказал, как в ту же секунду звёзды за окном вспыхивают ярче, будто приветствуя новую душу. Галина Петровна не настаивала. Только положила на тумбочку узбекскую лепёшку и горсточку кураги, и сказала: - Ешь, тебе силы нужны.

К сентябрю Алексей начал ходить. Кровь из ушей уже не шла, но слух возвращался очень плохо. Ноги дрожали, но он упорно таскался в сад за госпитальным корпусом, где росли яблони с обожжёнными, как будто войной стволами.

Там, сидя на траве с гнилыми плодами, он встретил старика-садовника. Тот, не глядя на Алексея, бросил: «Они всё ещё ждут тебя. Те, кто в халатах».

— Кто вы? — выдохнул Алексей, но старик уже растворился среди деревьев. Только перстень на руке засветился тусклым оранжевым, как угли в курилке у солдат. В последующие дни Лёха упорно искал того старика, но его как-будто пропал и след...

Дембель наступил внезапно. В декабре, когда снег припорошил вершины Ташкентских гор, ему вручили документы – военный билет, денежное довольствие, и билет до Москвы. В поезде, трясясь в купе с пьяными «афганцами», Алексей смотрел в окно. Звёзды мелькали меж туч, и каждая шептала: «Останься.... Или вернись...».

Домой он приехал под Новый год. Мать за столом плакала, отец молча разливал водку. Но Алексей не мог смотреть на их лица — они напоминали те, звёздные, из пустоты. Ночью он вышел на крыльцо у подъезда, достал перстень и прошептал: «Я здесь. На месте. Живой...».

В ответ раздался смех — тихий, знакомый. Айши? Или того, в халате? Звёзды не ответили. Только одна, самая яркая, мигнула, как сигнал.

Он знал: это не конец. Это — только перемирие....

...Сочинское море встретило Алексея обманчивым спокойствием. Война осталась за тысячи километров, но шрам на ладони ныл, будто предупреждая: «Не верь этой глади». Он шёл вдоль берега, чувствуя, как горячий песок обжигает ступни, а волны, словно дышащие в такт его шагам, зовут за собой.

Он нырнул в воду на закате. Солнце плавилось в волнах, превращая море в жидкое золото. Но чем дальше отплывал Алексей, тем холоднее становилась вода. В какой-то момент перстень на руке резко засветился, и перед глазами вспыхнули звёзды — не небесные, а те, из пустоты. Лица. Десятки лиц. Бабушка, Санёк, Айша... Они кричали беззвучно, указывая на что-то за его спиной.

Обернувшись, Алексей увидел тень под водой — огромную, с щупальцами, похожими на корни древнего дерева. Она тянулась к нему, обвивая лодыжки ледяными пальцами. Ноги онемели, дыхание перехватило. Последнее, что запомнил — как вода заливает лёгкие, и чей-то голос, похожий на голос той самой медсестры из Кандагара: «Не сейчас. Не твоя очередь».

Очнулся он на берегу. Над ним склонилась девушка в белом платье, мокрые волосы облепили её лицо, а глаза... Глаза были зелёными, как у Айши, но в них мерцали золотые искры, будто вплетённые в радужку звёзды.

— Ты всегда так купаешься? — спросила она, выжимая подол платья. В её руке блеснул серебряный браслет с камнем, точь-в-точь как перстень Алексея.

— Кто ты? — прохрипел он, пытаясь сесть.

— Туристка. Из Ташкента, — она улыбнулась, но улыбка была грустной, словно она знала его тайну. — Ты долго не дышал. Даже сердце остановилось.

— Ты... спасла меня?

Она не ответила. Вместо этого провела ладонью над его шрамом, и тот вспыхнул, как угли в костре.

— Они всё ещё ждут, — прошептала она. — Но ты должен выбрать сам.

— Выбирать что?

— Между небом и землёй. Между теми, кто ушёл, и теми, кто остался. Между тем и этим миром...

Алексей взглянул на горизонт. Солнце уже село, и небо усыпали звёзды — холодные, далёкие, и такие родные.

— Я не могу... — начал он, но девушка приложила палец к его губам.

— Можешь. Пока можешь. Но следующий раз... — она не договорила, её силуэт начал растворяться в сумерках.

— Как тебя зовут?! — крикнул он вслед.

— Зови меня Неджма, — донёсся её шёпот. — По-вашему — Звезда.

Она исчезла, оставив после себя лишь мокрый след на песке и запах полыни, которую когда-то жгли в афганских горах. Алексей сжал перстень. Он знал — это не конец. Море отпустило его, но лишь на время.

А ночью ему приснилась Айша. Она стояла на берегу, рядом с Неджмой, и обе смотрели на волны, где под водой мерцали звёзды-лица.

«Ты должен понять, — сказала Айша. — Это не выбор. Это —твой долг».

Утром Алексей купил билет обратно в Москву. Море больше не казалось ему безмятежным и ласковым...

В жизни всему приходит свой срок…
Лёхе исполнилось тридцать три, когда это случилось. Сентябрьская ночь накрыла кладбище подмосковного городка, где Алексей пришёл проститься с матерью. Могильные камни блестели от дождя, а в воздухе висел запах прелой листвы и вечности. Но он не сразу понял, что остался один. Не среди живых — среди мёртвых. Лёша присел на мраморную плиту соседской могилы, достал из сумки бутылку водки, и только начал её наливать в стакан, как...

Шрам на ладони вспыхнул так ярко, что свет пробил ткань перчатки. Звёзды над головой задрожали, сплетаясь в знакомый узор — лица тех, кого он знал, любил, оплакивал. И тогда он увидел его — того самого незнакомца в старом афганском халате. Теперь его лицо не скрывалось под капюшоном: морщины, словно вырезанные ножом, глаза, чёрные как безлунная ночь, и перстни, сияющие, как звёзды.

— Ты наконец-то вернулся, — прошелестел незнакомец. — Ты всегда возвращался сюда, просто не всегда об этом помнил.

Алексей не шелохнулся. Он узнал этот голос — из пустоты, из госпиталя, из морских глубин. Знал, что это не вопрос, а утверждение.

— Кто ты? — спросил он, хотя ответ уже отдавался в висках.

— Хранитель перекрёстка. До тебя…

Взрыв... Холодный взрыв холодной звезды, как тогда, под Кандагаром...

Вот теперь  всё встало на места. Война, Айша, перстень, спасение в Сочи, даже медсестра с веснушками-звездами — всё было дорогой сюда, к этому мгновению.

— Ты должен выбрать, — незнакомец протянул руку, и его перстни засветились в унисон с шрамом Алексея. — Остаться здесь, чтобы вести души, или уйти, как все.

Алексей закрыл глаза. Перед ним пронеслись картины: мать у окна, Санёк с разорванным лицом, Айша в госпитале, Неджма на берегу... И он понял, что давно сделал выбор.

— Я остаюсь.

Незнакомец улыбнулся, и его образ начал таять, как дым. А когда тьма вокруг сгустилась, Алексей услышал её шаги — лёгкие, будто касание ветра.

— Ты знал, что я приду, — сказала Айша. Она больше не была медсестрой, не носила халата. Её фигура светилась мягким сиянием, а в волосах мерцали звёзды-веснушки. — Я всегда была здесь. Твой ангел, твоя память, твоя связь с мирами.

— Ты не умерла? — спросил он, хотя ответ уже знал.

— Я стала частью перекрёстка. Как и ты теперь.

Они стояли среди могил, но Алексей больше не чувствовал холода. Он смотрел, как звёзды опускаются к земле, превращаясь в души, ищущие дорогу. Айша взяла его за руку, и её прикосновение было тёплым, живым.

— Ты не один, — прошептала она. — И никогда не был.

С тех пор кладбище стало их домом. Люди, приходившие сюда, видели лишь тени среди камней, слышали шёпот ветра. Но те, кто переходил границу миров, узнавали их — Хранителя с шрамом в форме полумесяца и девушку со звёздами в волосах. Они стояли на перекрёстке, где сходились небо и земля, война и мир, любовь и разлука, жизнь и смерть.

И когда ветер доносил издалека запах полыни, Алексей улыбался. Он знал, что это Санёк шлёт привет с того света. А Айша сжимала его ладонь, напоминая: «Ты дома».

Перекрёсток ждал. ВСЕГДА ждал. И они ждали вместе...

P.S. некоторые события, описанные выше, имели место быть в моей жизни... В частности Кандагар 1986 года...

P.S.S. - дочитали до конца? Понравилось или же нет - не важно, но если хоть где-то в глубине души что-то ёкнуло - не сочтите за труд, чирканите пару-тройку строк... Вам не сложно, а мне будет приятно :)