О Спецоперации от военного профессионала

«Мы зачищали опорник, а нам в ответ
кричали на немецком»

Ветеран СВО Денис Орлов:
Мои ребята нашли украинскую лабораторию
по разработке ядерного оружия
«Поступает приказ в атаку, марш! И тут внезапно
замечаю сцену, которую, наверное, можно увидеть
только в фильмах про Великую Отечественную войну.
Пацаны встают, берут автоматы и начинают
прощаться друг с другом».
Ветеран СВО Денис Орлов рассказал газете ВЗГЛЯД о том,
как его изменил боевой опыт от Сирии до Украины
– и почему с войны невозможно вернуться полностью.

Житель Орловской области Денис Орлов прошел
военные операции в Сирии и на Украине.
Даже после тяжелого ранения и с инвалидностью он
продолжает помогать фронту.
Какие выводы об истоках терроризма Орлов сделал
во время бесед с боевиками ИГИЛ*?
Какое поручение командиров в ходе спецоперации
оказалось самым сложным с моральной точки зрения?
И какие задачи теперь у вернувшихся с войны?
На эти и другие вопросы гвардии старший лейтенант ВДВ
в отставке Денис Орлов ответил газете ВЗГЛЯД.

ВЗГЛЯД:
Денис, почему вы в свое время выбрали
профессию офицера?

Денис Орлов:
Такова традиция нашей семьи.
Я потомственный военный.
Мой отец – гвардии майор ВДВ, служил
в легендарной 45-й бригаде спецназа, принимал
участие в первой чеченской кампании,
награжден медалью Суворова.
Двоюродный дед был командиром авиаполка.
Прадеды почти все воевали, прапрадеды участвовали
в Гражданской, а их отцы – в Первой мировой.

Поэтому я не видел для себя другого пути, кроме
как военная служба – и поступил в Военный
университет Министерства обороны на факультет
военно-политической работы.

ВЗГЛЯД: Необычный выбор для представителя
офицерской династии.
В строевых частях порою скептически относятся
к военно-политическим работникам, политрукам.

Д. О.:
Такое действительно встречается.
В этом виновата разгромная политика властей нашей
страны в советское время и в 1990-е годы.
Работа политрука ассоциировалась с пропагандой
партийной идеологии, но никак не увязывалась
с воспитанием морального духа солдат.
Это категорически неверный подход.

Но, во-первых, служба политруком для меня
– тоже продолжение военной традиции.
Мой прапрапрадед был красным комиссаром
во время Гражданской войны.
И для меня символично, что спустя годы я
продолжил путь комиссара.
Да и по складу характера я чистейший гуманитарий,
мне интересна моя гражданская специальность
– социальный психолог и педагог.

А во-вторых, на замполитов надо смотреть не как
на массовиков-затейников, а как на тех, кто говорит
с солдатами на одном языке, кто понимает
проблемы и чаяния бойцов.
Главная задача любого политработника – сделать так,
чтобы у солдат было четкое осознание, зачем они
служат и воюют.
И за что они могут отдать свою жизнь и здоровье.

ВЗГЛЯД: Когда вам удалось впервые уже на практике
применять военные навыки?

Д. О.:
Моя первая командировка произошла еще
когда я был курсантом третьего курса, в 2018 году,
в Сирийскую Арабскую Республику.
Сначала меня назначили переводчиком
в 65-ю механизированную бригаду, позже выполнял
различные задачи в интересах командования.
А еще через три месяца был откомандирован
по линии специальной разведки и работал уже
по другому направлению.

ВЗГЛЯД:
Приходилось допрашивать пленных игиловцев?

Д. О.:
Приходилось, и не только игиловцев.
Самый интересный случай произошел в одной
из стран Африки. Я допрашивал уже опытного
боевика «Аль-Каиды*», который организовывал
наркотрафик из Иордании через Сирию в Европу.
Спрашиваю: как вас завербовали в «Аль-Каиду»,
где и при каких обстоятельствах?

Оказалось – в молельной комнате в Риме!
Любой специалист скажет, что все такие молельные
комнаты находятся под присмотром спецслужб,
в данном случае итальянских.
И вряд ли вербовка этого человека в «Аль-Каиду»
произошла по недосмотру этих спецслужб.
Скорее всего, наоборот – это была спланированная
акция государства – члена НАТО по набору рекрутов
для участия в террористической деятельности.

Чем больше я работал на Ближнем Востоке и в Африке,
тем сильнее убеждался, что террористические
организации не самостоятельны.
Например, однажды на допросе боевик ИГИЛ указал
на координаты схрона в пустыне.
И действительно, мы обнаружили схрон, а там
– натовское оружие, израильские аптечки,
австралийские системы спутниковой связи,
американские бронежилеты.
Другие боевики рассказывали мне, что их полевые
командиры проходили обучение в турецкой разведке,
лечились в Иордании и Израиле.
Международный терроризм существует только за счет
поддержки больших государств и блоков стран.
ВЗГЛЯД:
Почему после обучения на переводчика и политработника
вы оказались в Воздушно-десантных войсках?

Д. О.:
Сразу после поступления в Военный университет
я понимал, что моя дальнейшая служба будет связана
исключительно с ВДВ.
Был одним из первых по успеваемости, поэтому мне
предоставили право выбора места службы,
и я реализовал это право в интересах
Воздушно-десантных войск.
Был направлен в 137-й парашютно-десантный
полк 106-й воздушно-десантной дивизии.

ВЗГЛЯД:
Как вас там приняли?

Д. О.:
Первые недели моей службы были сопряжены
с определенным скепсисом со стороны командования.
Можно было услышать – «нам нужен командир,
а не замполит». Но в короткие сроки это
предубеждение удалось развеять.

Я пришел в войска в 22 года, заместителем командира
разведроты. У меня были в подчинении взрослые
мужчины в возрасте 35-40 лет.
Нужно было выстроить такую систему, которая
позволяла бы им без дискомфорта подчиняться
молодому командиру.
Совместные учения, разведвыходы, выполнение задач,
умение брать на себя ответственность
– все это позволяло укрепить свой авторитет.

А потом как-то раз ко мне перед боем подошли бойцы
и сказали:
«Товарищ командир, за вами мы готовы идти в бой».

В сложной ситуации на фронте батальон поднялся
и пошел за мной и командиром в атаку.
Для меня лично – это высшая оценка всей моей
деятельности за всю военную карьеру.

ВЗГЛЯД:
Перед боем – значит, речь уже о спецоперации?
Где вас застало начало СВО?

Д. О.:
Я вернулся с Ближнего Востока из очередной
командировки в первых числах декабря 2021 года.
Наш полк направлялся на учения в Белоруссию.
Были сформированы батальонно-тактические
группы (БТГ).

Я понимал, к чему это все идет.
На Ближнем Востоке для нас не было секретом,
что подготовкой боевиков террористической
организации «Хайят Тахрир аш-Шам*» занимались
офицеры Главного управления разведки Украины (ГУР).
Была понятна степень угрозы, которую Украина
представляла для России.
Я предполагал, что если в Белоруссии идет
концентрация сил и средств, то при определенных
условиях они могут пойти на Киев.

ВЗГЛЯД:
Вы были в составе этих сил?

Д. О.:
Я несколько раз обращался к командиру полка
с просьбой включить меня в состав одной из БТГ.
Но меня в тот момент оставили в полку отвечать
за одну из самых сложных задач:
общение с женами и матерями наших военнослужащих.
Информировать их о том, что происходит
с их родными и близкими.

ВЗГЛЯД:
Задача не из легких...

Д. О.:
Да, морально было очень сложно, особенно когда
пошли первые потери. Звонки были порой и в четыре,
и в пять утра... Например, звонит жена одного
из наших парней. Спрашивает,
что ему положить в посылку – теплые носки, сигареты?
А я знаю, что парня уже нет. Что ей отвечать?
Женщина на позднем сроке беременности...

Передавать родителям информацию о гибели их детей
– пожалуй, самая сложная в моей жизни
эмоциональная ситуация.
И когда в начале марта пришел приказ направиться
в зону боевых действий, на специальную военную
операцию, я испытал облегчение.

ВЗГЛЯД:
Вы были морально готовы к участию в боевых действиях?

Д. О.:
Я уезжал с мыслями о том, что война предстоит серьезная,
есть риск не вернуться и больше не встретиться с семьей.
Подумал, что стоит повидаться с родителями
перед отъездом, тем более что был праздник – 8 Марта.
Купил для семьи в подарок долговечное дерево бонсай
с мыслью: даже если меня не станет,
оно будет напоминанием обо мне.
Взял такси из Рязани до Подмосковья – и поехал домой,
к родителям.
ВЗГЛЯД:
Хотели лично сообщить своим родным?

Д. О.:
Как раз нет, просто хотел повидаться, но не раскрывать,
 что ухожу воевать. Но меня выдала моя старая привычка…
Когда уезжаю в командировки, я всегда налысо стригусь,
потому что так проще.

И вот 8 марта ночью я приехал домой.
Мама счастлива, батя тоже был рад.
Постриженный под ноль, снимаю шапку – и у мамы истерика:
«Когда?». Я говорю: «Завтра». В ответ слезы, плач.
Я ее успокаиваю, говорю, что пора бы уже привыкнуть,
а мама отвечает: «Как к этому можно привыкнуть?..»

ВЗГЛЯД:
Как начался ваш боевой путь в зоне СВО?

Д. О.:
Мы на бэтээрах через Белоруссию и далее
через чернобыльскую зону отчуждения
заходили под Киев.

И кстати, по пути наткнулись на подземную
украинскую лабораторию по разработке ядерного оружия.
Ее нашли мои ребята. Опять же – к сведению тех, кто до сих
пор сомневается в необходимости спецоперации…

ВЗГЛЯД:
В чем была тогда ваша боевая задача?

Д. О.:
Организация охраны и обороны района применения
реактивных систем залпового огня «Торнадо»,
«Смерч» и «Ураган». Выставлял посты наблюдения,
караулы, секреты. Затем мы передислоцировались
в Белгородскую область, где сопровождали
колонны с топливом, боеприпасами и спецгрузами.
Через некоторое время меня направили в район
населенного пункта Попасная,
на должность заместителя командира
парашютно-десантной, по сути, штурмовой роты
– и началась штурмовая работа.
Именно на этом направлении мы потом в течение
шести суток активно наступали.

ВЗГЛЯД:
Как выглядит штурмовая работа?

Д. О.:
Спишь по два часа в сутки и под огнем противника
идешь вперед. Мы освободили три населенных пункта,
взяли два опорника, прошли с боями 25 км пешим шагом.

Однажды совместно с «Вагнерами» взяли очень
серьезный опорный пункт. Окопы и блиндажи такие,
что можно ходить в полный рост.
Полтора метра железобетона, узкие бойницы,
даже 122-мм снарядом не пробить.
Но самое интересное, кто держал этот опорник.
Когда мы запрыгивали туда и зачищали, нам в ответ
кричали на немецком.
Это были настоящие этнические немцы!

ВЗГЛЯД:
Неужели бундесвер?

Д. О.:
Не знаю, действующие военнослужащие бундесвера
или «отставники» – но точно немцы.
А главное, вместе с ними этот опорник держали
боевики «Правого сектора*».

Именно тогда ко мне и пришло настоящее понимание,
против кого мы воюем. Я думал: мой прадед в гробу
переворачивается от мысли, что его правнук в 2022 году
очищает Донбасс от немцев и бандеровцев.

ВЗГЛЯД:
Какой была цель этого наступления?

Д. О.:
Освобождение Владимировки и Ново-Петровки.
Это ключевые населенные пункты для продвижения
на Угледар и на Артемовск (Бахмут).
Они стоят на холмах, противник оттуда легко
работал по нам – минометы, «Грады», танки,
ствольная артиллерия. Когда мы подходили к рубежу,
Владимировку уже штурмовал второй батальон
нашего полка.
Штурм захлебнулся, появились погибшие и раненые.

А здесь нужно понимать: мы из одного полка.
Это же не просто коллеги по работе. Это люди,
которые с тобой живут в одном военном городке.
Чьи дети с твоими детьми ходят в один детский сад.
Жены ходят к одним мастерам делать маникюр.
Это в войсковой части мы обращаемся друг к другу
как «товарищ гвардии старший лейтенант»,
«товарищ сержант», а за забором мы обычные люди
со своими семьями. Эти семьи общаются и дружат.

И вот смотрю я на позиции своих ребят и вижу,
как несут тела раненых со второго батальона.
Это все друзья, товарищи, коллеги, у кого-то,
повторюсь, жены дружат.

И я думаю – а как пацаны сейчас пойдут в атаку?
Они же видят, что происходит с их товарищами.
И говорю командиру роты: «Если пацаны не пойдут,
я пойду один».
Ротный отвечает: «Значит, пойдем с тобой вдвоем».
Другие офицеры роты нас поддержали.
И действительно – поступает приказ из дивизии
напрямую командиру первого батальона:
с исходного рубежа, в атаку, марш!

И тут внезапно замечаю сцену, которую, наверное,
можно увидеть только в фильмах
про Великую Отечественную войну.
Пацаны встают, берут автоматы и начинают прощаться
друг с другом. Говорят:
«Сань, ты меня извини, если был неправ…
Извини меня за то и за это… И ты меня прости…
Если останусь в живых, не суди меня строго…».

И друг к другу обращаются с единственной просьбой
– если со мной что-то случится, позаботься, пожалуйста,
 о моей семье, о жене, о детях, о пожилых родителях.
 Называют самых близких людей.
Один даже просил забрать его собаку, если его не станет.
А затем обнимаются и с абсолютно отрешенным лицом
идут за нами, офицерами, вперед, в атаку.

В этот же день мы взяли и Владимировку, и Ново-Петровку.
Моя рота не понесла потерь.

ВЗГЛЯД.:
Потрясающая история.

Д. О.:
Да, но чуть позже я увидел нечто для меня даже более
потрясающее, на этот раз касающееся не нас, а противника.

В некоторых домах освобожденных нами населенных
пунктов оставались мирные жители – старики, бабушки.
Здесь еще накануне расквартировалась украинская армия
– с этими же людьми, гражданскими.
И как только мы прошли эти населенники
– украинская армия начала «Градами» и минометами
уничтожать те дома, в которых она вчера квартировалась.
Убивать тех людей, что вчера им отдавали еду!
Мы в три часа ночи эвакуировали гражданских
из частных домов, из уцелевших пятиэтажек…

ВЗГЛЯД.:
Может, противник думал, что вы остановились
в этих домах? Устроили там свою базу?

Д. О.:
Нет, ВСУ просто целенаправленно уничтожали
мирное население. Базу там устроить нельзя,
потому что в бою категорически нельзя сидеть
на одном месте.
Ты должен двигаться, потому что если теряешь
маневренность, то становишься мишенью.
У нас ведь продолжалось активное наступление,
в ходе которого я потом был ранен.

ВЗГЛЯД.:
Как это произошло?

Д. О.:
Наша группа из десяти человек подходила
к назначенному рубежу. Помню – стоял наш горящий Т-72...
Рядом шел танковый бой, в бинокль было видно
машины с крестами.
Минометы активно работали, «Грады».
И тут по нашей позиции прилетело, да так «удачно»…

В пяти метрах от меня разорвался
120-мм минометный снаряд. Два моих бойца сразу «двести».
Остальные восемь – тяжелые «трехсотые».
Стоны, крики. Опускаю взгляд – ноги на месте,
но перебиты артерии, хлещет кровь.
Потом мы с товарищами шутили, что за такую
филигранную отработку минометчикам с той стороны
надо было награды давать.

Прибежали меня вытаскивать, спрашивают:
«Командир, как себя чувствуете, как ощущения?»
А я же замполит, мне нельзя показать, что мне больно.
Я улыбаюсь и говорю, что чувствую себя, как миллионер.
Намекая, что три миллиона на страховке
я заработал (смеется).

Потом тоже вокруг шутили – и когда зашивали мне
без наркоза берцовую артерию, и когда плоскогубцами
осколок из спины вытаскивали.
Вплоть до госпиталя в Ростове-на-Дону.

ВЗГЛЯД.:
Вы тогда понимали, что свое отвоевали?

Д. О.:
Когда приехал в Ростов, был уверен, что через месяц
обратно в бой. Думал, восстановлюсь, подлатаюсь.
Я ведь молодой, горячий. Звоню родителям, говорю:
«Все хорошо, жив-здоров. Нас на ротацию вывели.
Мы сейчас на отдыхе в Ростове».
Хотя батю обмануть не удалось. Он офицер и сразу понял,
что если Ростов-на-Дону – то это не ротация.

Потом, уже в московском госпитале им. Бурденко,
я понял, что со мной все серьезнее, чем казалось.
Пришлось признаться родителям, что ранен.
И в дальнейшем меня ожидал тяжелый, длительный путь
восстановления. Семь операций – и новая жизнь.
С апреля 2023 года я в отставке.
Третья группа инвалидности.

Но зато в госпитале я убедился, что у меня
действительно классные друзья.

Каждый день кто-то приезжал навещать меня,
прямо делегациями.
И там мне попались замечательные врачи:
младший и средний медперсонал, хирурги просто от Бога.

ВЗГЛЯД:
Как себя чувствуете сейчас?

Д. О.:
До ранения я думал, что инвалидность ставит крест
на активной жизни.
Но ничего такого даже близко у меня нет.
Да, я не могу долго ходить или стоять, начинает болеть стопа,
но в остальном – никаких ограничений.
Любить, ходить на свидания, заниматься чем-то активным
мне ничто не мешает.
Мне еще предстоят операции – будет проще ходить.

Я отношусь к своему ранению абсолютно нормально.

Больше скажу: если бы я знал, что по итогам
боя буду ранен – все равно пошел бы в атаку.
Потому что моя рота выполнила задачу
и открыла основным подразделениям дорогу на Угледар.
Горжусь, что мне выпала честь служить с этими людьми.

ВЗГЛЯД:
Чем занимаетесь на «гражданке»?

Д. О.:
У меня есть основная работа, но пока не могу о ней
рассказать подробности. Если коротко – речь идет
о боевой поддержке и помощи подразделениям на СВО.
Уже есть реальные результаты.
По окончании СВО можно будет раскрыть этот секрет.

Помимо этого, я преподаю основы национальной
безопасности в Среднерусском институте управления
– филиале РАНХиГС. Пишу диссертацию.

А еще участвую в создании в Орловской области
отряда народной дружины. По своей специфике
и подготовке она выполняет некоторые функции
территориальной обороны региона.
Например, с первых же дней вторжения противника
в Курскую область наши дружинники работали
в местных госпиталях в качестве младших
медицинских сотрудников, помощников.
Ради этой работы брали отпуска и отгулы за свой счет.
Когда у нас произошел наплыв вынужденных
переселенцев из Курской области, дружинники,
в том числе и я, предоставляли свое жилье
для их проживания.

ВЗГЛЯД:
И много таких дружинников?

Д. О.:
Подготовку у нас прошли больше тысячи человек.
Их учили основам огневой и инженерной подготовки,
управления БПЛА. Это обычные граждане – учителя,
чиновники, сантехники-слесаря, юристы,
представители различных творческих профессий.
70 человек в той или иной степени задействованы в СВО,
для нашего региона это большие цифры.

ВЗГЛЯД:
Накопленный военный опыт влияет
на вашу сегодняшнюю жизнь?

Д. О.:
Военная служба дала мне понятие
дисциплинированности, пунктуальности.
Например, не могу представить себе опоздание
на назначенную встречу. Первое время на «гражданке»
сложно было привыкнуть к тому,
что можно не выполнить поручение руководства.
Когда в армии командир ставит задачу, какая бы она
ни была, ты обязан ее реализовать.
А здесь, как оказалось, ты можешь сказать своему
руководству: «У меня не получилось».
Неисполнительность – для меня это было искренне дико.

Кроме того, военная подготовка дает возможность
решать проблемы в любой ситуации. Если происходит
что-то критическое, ты не теряешься, а аккумулируешь
в себе силы, начинаешь обдумывать проблему
с разных ракурсов и принимаешь решение.

ВЗГЛЯД:
Но ведь столкновение с войной очень травматично
для человеческой психики.

Д. О.:
Так получилось, что еще до спецоперации я уже имел
некоторый боевой опыт. Поэтому моя психика была
более устойчива, нежели у тех ребят,
у которых это было впервые.

ВЗГЛЯД:
И помощь психологов вам не требовалась?

Д. О.:
Я понимаю, что со мной происходит, понимаю
первопричины, последствия и те проблемы,
которые есть у меня. При всем уважении к своим
коллегам, они мне ничего нового не откроют.
Лечебные методики я тоже знаю, но я сейчас весь
в работе, у меня нет времени для самоанализа.

У меня были проявления посттравматического
расстройства. По ночам бывали моменты,
когда на улице гремел гром, а я во сне падал с кровати,
закрывал голову руками и прислушивался
– нет ли других «прилетов».

После СВО не могу смотреть военные фильмы,
особенно документальные. Болезненно воспринимаю
свист летящего снаряда в кино. Я понимаю,
что это фильм, но начинают трястись руки
от одного только звука.

В остальном – у меня нет ни агрессии, ни флешбэков.
И нет таких ярких моментов, как у некоторых
моих товарищей. Кто-то в Новый год гуляет с семьей
и падает на землю, когда начинают разрываться салюты.
Кто-то из ребят на улицах прижимается ближе к зданиям
– потому что меньше вероятность поражения осколками.

Например, я иду как-то по улице со своим боевым другом.
И вдруг замечаю, что у него взгляд бегает
– от канавы к канаве, от подвала к подвалу.
Говорю: «Ты сейчас укрытие ищешь на случай обстрела?».
Отвечает: «Да!». При этом мы находимся за сотни
километров от линии фронта.

ВЗГЛЯД:
Таким людям пригодилась бы психологическая помощь.

Д. О.:
С войны нельзя вернуться тем же,
кем ты на нее уходил. Война калечит человека.
Все ребята, которые приходят из штурмовых
подразделений – люди с травмированными душами.

И самое страшное, что может произойти на войне
– это не инвалидность, не гибель.
Самое страшное – человек может перестать
быть человеком.

Конечно, должна быть комплексная работа психологов,
психотерапевтов с ребятами, которые прошли войну.
После окончания специальной военной операции,
когда сотни тысяч людей с покалеченными душами
будут возвращаться с войны, предстоят большие
объемы работы. И эта работа идет уже сейчас.
С каждым, кто попадает в госпиталь, работает психолог
или даже психиатр.

ВЗГЛЯД:
Вы сами психологически вернулись с войны?

Д. О.:
В полном смысле я никогда с нее не вернусь.
Часть меня всегда будет находиться на фронте
и вспоминать о не вернувшихся оттуда
друзьях и товарищах.

Когда человек возвращается с войны, через какое-то
время его тянет назад. И это удивительно,
потому что ты прекрасно понимаешь, что там можно
стать калекой и даже, возможно, погибнуть.
Это чувство, которое крайне сложно преодолеть,
и самое болезненное – осознание того,
что я здесь, а мои пацаны там.

ВЗГЛЯД:
И как с этим жить?

Д. О.:
Нашим бабушкам и дедушкам это не мешало
поднимать страну из руин, строить нормальное будущее.
То поколение, пережив ужасы войны, было более
человечным, нежели поколения, пришедшие потом.
Потому что они понимали ценность жизни.

ВЗГЛЯД:
Ставите себе планы на будущее?

Д. О.:
Да. Продолжать работать. Закончить диссертацию.
Завести семью. Длительные командировки больше
не планируются, можно посвятить себя воспитанию детей.

ВЗГЛЯД:
Что бы вы сказали такому же, как вы, ветерану,
которому сложно душою вернуться с фронта
и жить мирной жизнью?

Д. О.:
Что он уже выполнил свою задачу. Совершил все,
что от него требовала Родина. И теперь его цель
в мирной жизни – помогать формировать то общество,
ради которого мы воевали. Растить детей, воспитывать
молодое поколение, честно трудиться, быть верным себе,
своим идеям и своему слову.
Для человека, вернувшегося с войны, его новый фронт
– это фронт его заботы о семье и своем народе.