Реквием условный

Мне так хочется много тебе рассказать
обо всём что я мыслю меж нами.
Вот и вздумал поэму тебе написать,
хотя лучше, конечно бы, вслух,
в тишине-темноте между двух
(не ушей).  Прикрываюсь стихами.
До банальности просто: любовь снова тут.
Что поделать: я тут до скончанья.
Даже рифмы-блины, ё-моё, устают.
Даже строчки, пугаясь, от слов отстают:
для тебя наготове признанья.
Да меня и сама ты слегка завела:
"как блины", блин. Рифмуется вроде,
но не так.
Как стихи.
Как ответ,
как дела,
как дыханье.
Согласно природе.

Поехали.
Реквием.




Вот послушай: ты знаешь, я скоро умру.
Сколь запальчиво, столь безнадёжно
прозвучит, да и хрен... Поутру, по нутру...
И, скорее всего, всё возможно

и, скорее всего, ничерта не успев
чтоб расставить заветные точки.
Безусловно, заноют соседи в распев
и заплачут печальные дочки

как заплачет, конечно, мой  ласковый сын
и ровесники что-нибудь скажут.
Постепенно объявится друг не один,
да и мать престарелая сляжет,

соберутся друзья. Погорюют, всплакнут,
ну, а, выпив, весёлое вспомнят,
но сперва закопав этот праздничный труп.
Только больше прибавится комнат

в той квартире откуда весёлой гурьбой
все мы следуем в нужном призваньи,
оставляя, увы, только хлам за собой
или, разве что, воспоминанья.

Вот и ты: "Женя: ты, да и рифмы твои..."
Но от Жени осталось немного
и давно. Неспокойно у Жени внутри:
коротка непрямая дорога.

Я давно эту склонность в себе сознаю,
ощущаю и вижу: подходит.
В этом странного нет, все мы тут на краю,
дело только лишь в том что нас водит.

И не думай ничуть (упаси тебя бог)
что к тебе обращаюсь с укором.
Я умру как я жил, ну, а жил как я мог:
по-дурацки, но не с приговором

сколь угодно кому, только лишь не тебе.
Здесь работают память и стены
в сложном мире моём. Он везде и нигде.
В нём и дети, и Тани, и Лены,

и Серёжа: да-да, милый друг. Не скорбя
о себе, мы напьёмся с ним пива
потому что мы оба любили тебя.
или что там у них допустимо.

Уж таков. Если помнишь, я стих написал
где и Таня, и ты, и Серёжа.
Для меня это просто: как будто всех знал!
И чем старше, тем все вы дороже.

Всё строчу и строчу. Прочитать, да забыть.
Вот и фото. Теперь их немало
и я в каждую строчку готов уложить
эти снимки. У автовокзала,

у излучины Дона, кустов, да коряг,
возле трасс и дорог, у обочин...
Эти чёртовы пижмы. Впечатались как
эти те же никчемные ночи.

Помню: улица, кресла, созвездия жгут,
холодок, тишина, покрывало
и попытка объятий, которых не ждут.
Я же, глупый, подумал, что мало.

Я совсем не в упрёк. Мне досталось понять
что наукой не полнится счастье.
Я никто: конь в пальто. И не дать, и не взять,
а потом только мчаться и мчаться -

как я мчался с тобой по полям да домой
оттого, что ответила внятно:
ты такой замечательный, только не мой.
Нету химии. Ясно. Понятно.

Лапа-Лена: излёт в поворотной судьбе.
Не смущайся: ведь так же, ты знаешь.
Продолжаю полёт. Безнадёжен в тебе
и вокруг и внутри: и бываешь,

и свистишь, и поёшь, и несёшь и зовёшь.
Не сама: это воображенье.
Как понятно оно, если любишь и ждёшь,
хоть бессмысленно без отраженья.

Я не зря повторяю сейчас о большом.
Скоро, скоро. Земля подпирает.
Я спокоен, довольно уверенный в том,
что труда тебе не составляет

по возможности где-то меня навестить.
Полагаю, несложно. Кто знает.
Придуряюсь немного? Да-да, может быть,
но поверь мне: душа замирает.

Я опять продолжаю! Ведь я же "поэт"
и стихов замахнулся  намножить.
"...это всё чепуха, это хрень, это бред..."
Нет, не бред и считаю продолжить:

Ленка, Леночка, лапушка: просто люблю.
Можно проще сказать и понятней
но никак не иначе. Стою на краю.
Чем безудержней, тем беспощадней.

Знаю: знаешь про то, что довольно давно
мне готовили скучный сценарий
эти докторы. Скоро привык, всё одно:
не сейчас, но дымит  колумбарий.

Ну, а в плане того, что я скоро умру -
кто бы спорил. Прироют поближе,
выпьют водки, потом, как всегда, поутру
выпьют снова.  Вот знать бы: увижу?

Лена-Леночка, ласковый свет мой и кровь:
не кривляюсь я, не издеваюсь,
но, коль выпало, буду, бесспорно, "любовь"
рифмовать с этой кровью.
Прощаюсь.