в чёрных междометиях общаг

1

Во мне – злость, свобода, вседозволенность
В душе распахнутой, как книга Бытия,
У которой мы однажды с Богом обусловились,
Что мне души своей не сгинуть и не потерять.

Умножая скорбь, мы умножаем только слёзы,
А познание – не самое дешёвое вино,
Которое ты допиваешь в одиночку у берёзы,
Чтобы стало – совершенно всё равно!..

2

На площадь, на площадь – как без меня, как бы разом и сплошью…
И мне не машину – вороного коня, чтобы зиму мне чувствовать с дрожью:
Я не кутаюсь ведь в молитву, в выглаженную рубашку Божью,
Но я тоже, бритвой стиха разрывая страницы, Евангелие своё подытожу…
Пусть меня ангелы выспанные, трезвые, не спятые судят –
И не золото сердца, но сердце железное на распятии судеб.
А если услышишь, как ангелы плачут, – это просто они так шутят!

3

Да я сегодня небеса купил рублей за двести,
Как только избежал проклятий и пощёчин.
Нам надо больше юности – хоть тресни,
Нам надо больше песен – ага, ещё чё?!.

Нам скучно гладить, гладить, гладить небо,
Нам небеса таранить надо локтем!
Нам надо больше юности – пусть и нелепо,
Нам надо больше песен – ага, не лопнешь?!.

Мы здесь не любим и не верим в деньги,
Ты лучше разверни и посмотри в бумажник сердца
И отыщи там смятую купюру, чтобы на последние копейки
Нам с размаху небо открывало свою дверцу.

Ты сейчас рисуешь взглядом, будто резкое перо,
Ты не рисуйся, не сейчас, ты развлеки нас,
А то ведь уже скоро вылетит с ума Пьеро
И станет хохотать, как пьяный Арлекино.

У меня ведь душ, пожалуй, сто шестнадцать,
Да только каждая из них уже давно заложена,
И мне ночами не к лицу стесняться,
Когда сейчас целуешь страстно ты за площадью.

А глаза, глаза твои – столь невозможны, и безумны, и робки,
Меня сейчас сожжёт руки твоей пожар!
Ещё минута – захвачу хотя бы две своих руки,
А сердце – как всегда! – забуду
Ну представляешь, так бы взял и убежал…

4

Я помню, как я принёс своё чужое сердце
К чёрным междометиям общаг
В насильственное коммунальное соседство,
В котором ты глотала свои слёзы натощак.

Здесь мало кто уже способен говорить,
А вы их требуете громко заявлять,
Здесь разве что выходят юноши на фонари
Свои песни молча утолить про тополя.

Здесь жизнь взрослеет по-другому и тоскливее,
Здесь взгляд становится суровее и проще,
Когда идёшь – с огнём, когда – со сливою,
Рискуя, что возьмут и вышлют, как по почте.

Мы здесь существуем, и не скажешь, что мы были живы,
Но и не скажешь никогда, что нашу юность одолела смерть.
Социализм здесь был этапом, его бредни были здесь фальшивы,
Но капитализм здесь тоже нас потребует, как жертв.

Мы безбожно крещены в этой бескрайней бездне,
Прочно и совсем взрослея, когда учимся проститься и прощать,
И однажды насовсем забудутся слова, и разом оборвётся песня,
Которая по-русски стонет в чёрных междометиях общаг.

Здесь нищета кругом, и лица у людей решётчаты, как тюрьмы,
В которых наше детство было долгим недожитым летом.
Я помню, как я вынул своё сердце из какой-то урны:
Оно оказалось смятым поэтическим буклетом.

5

Я трудно влюблён в эти лица,
И туманна рубаха, как ряса:
Когда тут – зачем, для кого? – притворился,
А там – вообще насовсем потерялся…

Но с плеча, по простому, по-русски
Небо мне пишет зачем-то курсивы:
Господи, как больно и тускло,
Господи, как хорошо и красиво…

И с неба я кровью пишу как умею,
Покупая себе обвинительный приговор,
Когда встаю перед зарёй, как перед смертью:
Мол, не любить уже – никогда, ничего, никого…

Дураки мне не дали за это – ни косарь, ни червонец,
И не собираюсь я клянчить перед их сонною бровью,
Потому что им просто никогда не понять ничего ведь:
Что следует любить нам – ту! – по-настоящему и до гроба!

Вот вам – оправдательный невыносимый приговор,
Как если бы стоять нам Достоевским перед плахой!
О чём ты вообще, оставь, ты про кого?…
Я просто мёрзну, кутаясь сейчас своей небесною рубахой!!!

6

Я прошу тебя, прости,
Что скатерть неба оказалась мутна и запятнана:
Как оказалось, плохо, если нет пути,
Невыносимо, что не видится обратного…

Плохо, плохо, ****но,
Невыносимо, неопрятно,
Похоть, похоть, пятна –
Хочется домой обратно!..

У нас небо здесь – наркокартель,
Который похоронит нас в туман,
Чтобы возвращались мы в бордель,
Не возвращаясь к горю от ума.

Нет же, так не правильно, не стоит,
Мне не нужен весь этот колодец,
Когда ноги – запрокинуты на столик
И подрагивают – как колосья…

Я отравлен, я оставлен,
Безустанен и распят на ставнях.
Похоть, плохо, хохот, пятна…
Мне так хочется к тебе обратно!

Ах, я перед всеми стану честным,
Каким есть – простым и виноватым
И присутствуя не более, чем креслом,
Проходя в искусство третьим рядом!

Меня ангелы преследуют в тенях –
Пусть даже не подвинутся зеваки,
Ангелы здесь тихие в родных корнях,
Но шепчут: голову горите и взрывайте!

Скатерть эта, скатерть, скатерть!..
Похоть, плохо, грохот, пятна!
Не сойти бы мне с ума, не спятить,
И я, может быть, вернусь домой обратно…

7

Я так ступаю послушно по зорям,
И лик мой получше, хотя опозорен,
И лик мой становится тоньше и ярче,
Как если бы поезд вернулся в марте,
Как если бы опять загремели, как карты,
Звёзды в тоскливой, неверной руке,
Когда вновь они покажутся из-за парты,
Но уже навсегда останутся вдалеке…

И не расскажешь никогда и никому на свете,
Как я вновь целую эти руки, как целуют дети.
Забери моё сердце с собою на Северный полюс…
Я должен был вместе с тобою сесть в этот поезд.