Глава 7. Козырная Монтана

Жизнь на турбазе шла кругами, словно заезженная пластинка. День сменял день, и я перестал считать их. Уже не думал, когда всё это кончится, не пытался найти смысл в однообразии. Было просто существование. Не пытка, не мучение — пустота. Ни радости, ни боли.
Но всё изменилось, когда приехали они — Аллка и Сергей.
Ветер перемен ворвался внезапно. Они были яркими, живыми. Как будто случайно забытые в этом месте. Мы быстро подружились. Днём сидели на летних террасах, пили кофе, глазели на базары, а вечерами собирались у мангала, под рюмку-другую водки, смеялись. Жили просто. Без надрыва. Я смотрел на них и впервые за долгое время чувствовал что-то похожее на тепло.
Сергей был надёжный, молчаливый, спокойный. Аллка — лёгкая, открытая. С добрыми глазами. В ней было что-то… неуловимое. Вроде бы простая женщина, но с каждым днём я всё сильнее ловил себя на мысли, что она оставляет след.
Мы отметили мой день рождения вместе. Совпало так, что в этот же день был день рождения её дочки. Двойной праздник. Стол, тосты, разговоры. Под конец ночи мы уже не говорили, а просто сидели, глядя в костёр. В глазах Аллки отражались огни, и в тот момент мне показалось, что я снова дышу.
Дни текли своим чередом. Турбаза, кофе, базары, вечера у мангала. Обычное течение жизни, но теперь в нём появилось что-то живое, настоящее. И всё же, как бы хорошо ни было, вечера я оставлял для неё. Для Люши.
Люба. Моя Любка.
Мы переписывались. Говорили о будущем, о том, что «когда-нибудь»… Казалось, в этих словах не было ничего особенного, но они держали меня на плаву. Я цеплялся за них, потому что чувствовал: в них скрыто что-то большее. Что-то важное.
Всё шло по привычному кругу, но внутри было ощущение — что-то назревает. Что-то важное. И, возможно, оно связано с Люшей. С Любкой.
Мы были на грани перемен.
Днём я проводил время с ними, а вечера посвящал своей Любке. Мы продолжали общаться виртуально, и с каждым днём я всё больше ощущал её присутствие. В эти вечера, когда я был один, она казалась всем — смыслом, целью и утешением.

Время шло, и всё было почти нормально, но с каждым днём СБУшники становились всё более настойчивыми. Раз в неделю они приезжали ко мне, с долгими и туманными разговорами, иногда задерживались на два часа. Я не мог не заметить, что их интерес ко мне не угасал. Они меня держали в напряжении, будто дождавшись момента, когда я решу, что на турбазе мне не место.
Когда мы с Любкой начинали заниматься виртуальным сексом, в самый момент, когда я погружался в это, они звонили. Я слышал этот знакомый голос, что-то важное было сказано, но он оставался тихим и уверенным, с едва заметной угрозой, как тень на фоне яркого света.
Я чувствовал, как они выжимали из меня последнюю каплю, а их слова, вроде бы, не имели явной угрозы, но с каждым их визитом я ощущал, как стены вокруг меня сужаются, как мои границы исчезают. Это моральное давление давило, как кирпич, падал мне на грудь. Не было явного «выхода», но это ощущение приближающейся ловушки становилось всё более реальным с каждым днём.
Было одно ясное осознание: я не мог оставаться здесь. Мои попытки сопротивляться слабы, но я знал, что пора двигаться дальше, хотя и не знал, куда это меня приведёт.

С Аллкой мы сблизились. Легко, без надрыва. Мы проводили много времени вместе — кофе, прогулки, разговоры. Она была тёплой, простой. Почти своей.
Но в один из вечеров, за чашкой кофе, она вдруг посмотрела на меня чуть пристальнее.
— Ты же понимаешь, что русские стихи тут никому не нужны?
Я поставил чашку. Внутри что-то дёрнулось.
— Да?
— Ну… да, — она улыбнулась, но голос звучал чуть мягче, чем обычно. — Если ты хочешь здесь остаться, тебе нужно вписаться в новые правила.
Я ждал.
— Начни с малого. Переведи соцсети на украинский. Позиционируй себя как украинского художника. Это поможет.
Она сказала это так легко, так обыденно, будто речь шла о смене причёски. Но внутри у меня всё сжалось.
Я взглянул ей в глаза.
Она была уверена.
И, видимо, чувствовала, что я тоже почти созрел для этого шага.
— Ещё один совет, — добавила она, наклоняясь чуть ближе. — Познакомься с девушкой во Львове. Ну, для полноты картины.
Я усмехнулся.
— Это зачем?
— Чтобы всё выглядело… правильно. Ну, ты сам понимаешь. Украинский художник, новая жизнь, новая любовь. Это всё только добавит правдоподобности.
Она снова улыбнулась, но я видел — в её словах был не просто совет, а логичный расчёт.
Я пожал плечами.
Вечером, лёжа на кровати, я открыл Тиндер.
Листал без особого энтузиазма. Лица сменялись одно за другим — улыбки, губы, глаза, подписи с пафосными цитатами. Всё это казалось каким-то театром, но мне нужна была роль.
Через полчаса я уже переписывался с рандомной девушкой из Львова.
Это идеально ложилось в моё алиби.
После нашего дня рождения жизнь шла своим чередом. Турбаза, кофе, базары, вечера у мангала.
Но однажды Алка сказала:
— Мы уезжаем.
Я посмотрел на неё.
— Куда?
— Домой. Тут делать больше нечего. Сергей уже нашёл работу, завтра собираем вещи.
Я кивнул.
Она улыбнулась, но в глазах что-то мелькнуло.
Я понял – она тоже видела, что тут творится.
Но не говорила.
Просто уезжала.
Сергей пожал мне руку, крепко, по-мужски.
— Будь осторожен.
Я проводил их в тот же день.
Смотрел, как их машина скрывается в пыльной дороге.
И вдруг осознал:
Я остался здесь один.


Я не стал долго раздумывать. Это было хорошее алиби.
Решение ехать в Одессу уже зрелое, как спелый плод, оставалось только правильно подать себя. Украинский художник, едущий на украинскую выставку — чистый, безупречный ход. Никто не будет задавать лишних вопросов.
Я сел за телефон.
Лента соцсетей казалась внезапно чужой. Русские стихи, русские слова. Они стояли, как старые афиши на стенах заброшенного дома. Всё это нужно было перекрасить.
Я глубоко вдохнул.
Щёлк. Интерфейс переключился на украинский. Ощущение странное, будто подменили реальность. Как если бы зеркала в комнате начали показывать не твое отражение, а чьё-то другое.
Я перешёл в профиль.
Щёлк. «Русский художник» превращается в «Український художник».
Готово.
Вроде бы мелочь, просто слова. Но почему-то пальцы на секунду задержались над клавиатурой. Что-то внутри качнулось.
Я пролистал вниз. Посты. Мысли. Картины. Всё пропитано моим голосом, моей сутью.
Щёлк.;Удалил пару старых записей. Как если бы сжёг несколько писем, не читая.
Пробежался глазами по оставшемуся. Написал новые посты — про искусство, про процесс, про движение вперёд. Всё гладко, нейтрально. Всё правильно.
Посмотрел на итог. Новая оболочка, но внутри всё тот же я.
Я выключил телефон.
Постоял, слушая тишину комнаты.
Взял стакан, налил водки.
План был хороший.
Я поднял рюмку и осушил её. На вкус — как прощание.
Я поставил стакан. Водка согревала горло, но внутри оставалась странная пустота.
Телефон снова оказался в руке.
Тиндер.
Я быстро нашёл девушку из Львова. Лиза. Её фото — яркая улыбка, длинные светлые волосы, взгляд с ноткой лукавства. Достаточно патриотично настроенная, но нашу дружбу приняла хорошо.
Переписка шла легко.
— Чим займаєшся?
— Малюю.
— Художник? Круто. Я обожнюю мистецтво.
Шло всё гладко. Она была энергичная, лёгкая на общение. Писала быстро, много. Отвечала на шутки, задавала вопросы. Всё выглядело естественно.
Всё ложилось в мой план.
Я улыбнулся сам себе.
Алиби было завершено.
Я наплёл Лизе красивую историю.
Сказал, что очень хочу выучить украинский. Что язык для меня важен, что хочу говорить свободно, думать на нём, чувствовать его.
— Це так круто! — написала она. — Мало хто з твоїх намагається вчити. Давай, я тобі допоможу!
Я улыбнулся. Она не просто поверила — она реально помогала.
Каждый день отправляла мне слова, фразы, поправляла произношение, засылала голосовые с правильной интонацией.
— Кажи: «Дякую!» Не «дякуйо», а «дякую!» — смеялась она.
Я повторял, кивал, делал вид, что исправляюсь.
Всё шло по плану.
Я-то знал, что местные СБУшники читают все мои переписки.
Каждое моё слово, каждый смайлик, каждая реплика — всё было под их взглядом.
Я дал им то, что они хотели увидеть.
И смотрел, как игра складывается идеально.

С одной стороны, я выстраивал своё новое алиби с Лизой.
Мы переписывались каждый день. Я исправно учил украинские слова, делал ошибки, которые она терпеливо поправляла, благодарил её за помощь. Всё выглядело так, как должно. Идеальный образ украинского художника, который стремится стать «своим».
Но с другой стороны…
Мой роман с Любашей набирал скорость, от которой закладывало уши.
Мы не просто писали друг другу – мы жили в этом потоке.
С утра до ночи её голос был в моих ушах, её дыхание в динамике, её смех, её интонации. Мы говорили о всём — о будущем, о планах, о том, как всё изменится, когда я приеду.
Но помимо слов… было тело.
Её тело.
Её изгибы, её плавные линии, движения, от которых у меня сбивалось дыхание. Её фигура сводила меня с ума.
Днём, когда я пытался сосредоточиться, она словно чувствовала это и отправляла мне видео – короткие, горячие, в нужных ракурсах.
Я открывал их и уже не мог думать ни о чём другом.
Телефон валился из рук, время исчезало.
Она знала, как меня вывести из себя.
И я не мог устоять.

Любаша поддерживала меня во всём, вдохновляла, подталкивала. Её голос в телефоне звучал тепло, обволакивающе.
— Це правильний вибір, мій хороший, — говорила она.
Наш роман набирал обороты. Дни пролетали в переписках, голосовых, длинных, затянутых разговорах до ночи. А ночи становились всё жарче.
Мы разгорались на расстоянии.
Она была в Вене. Я — в Шапке состоянии где-то между ожиданием и реальностью. И что-то внутри подсказывало — пора нам встретиться.
Я знал это. Она тоже.
Оставалось лишь сделать следующий шаг.
Мы сблизились ещё сильнее. Разговоры становились глубже, откровеннее. И однажды, почти случайно, выяснилось, что у нас десятки общих знакомых.
— Подожди, ты тоже знаешь Майсласа? — удивился я.
— Конечно! Мы же с ним ещё в универе пересекались.
— А Раду?
— Ну конечно, мы с ней даже вместе работали.
Мы начали перебирать имена, и картина вырисовывалась всё чётче. Она тоже из Днепропетровска. Мы столько лет жили параллельно, вращаясь в одних и тех же кругах, слыша друг о друге, но никогда не сталкиваясь лично.
Получалось, что мы заочно знали друг друга давно.
Это сблизило нас ещё сильнее.
Теперь встреча казалась неизбежной.
Даже дружба с Аллкой незаметно поблекла, словно старая афиша, оставленная под дождём.
Теперь весь мой день принадлежал Любаше.
Мы были в разных городах — она в Вене, я в Шацке, но между нами не существовало километров. Было только время, сжимающееся до границ телефонного экрана.
Утро начиналось с её голоса. Едва я выходил из душа, как в динамике раздавался этот мягкий, чуть хрипловатый тембр — сонный, тёплый, густой, как первый глоток кофе.
Днём я брёл по осеннему лесу, сухие листья хрустели под ногами, воздух был напоён запахом дождя. Телефон у уха, голос Любаши заполняет пространство, разливается в тишине. Она рассказывала о венских улицах, я — о сером небе Шацка, о сыром ветре, что пробирается под куртку.
А вечерами…
Вечерами разговоры становились тягучими, голос — ниже, паузы — длиннее. Мы засыпали вместе, но порознь. Её дыхание в трубке становилось ровным, размеренным. Где-то там, далеко, в другой стране, она уже проваливалась в сон.
Телефон оставался у меня в руке. Она была в Вене. Я был в Шацке. Но мы уже жили в одном пространстве.


Каждый раз, когда я уходил в этот уютный, почти иллюзорный мир с Любашей, когда её голос, мягкий и низкий, затягивал меня в тепло, когда всё вокруг растворялось, оставляя нас вдвоём, неизменно раздавался звонок.
Резкий. Хищный. Как удар ножа по стеклу.
СБУшники.
— Добрий вечір. Ми можемо поговорити?
Или ещё хуже — тяжёлый стук в дверь. Не просто стук — требовательный, чужой, хозяинский. Как у человека, который знает, что ты уже никуда не денешься.
Щелчок.;Экран гаснет. Любашин голос исчезает.
Я быстро натягиваю куртку, выхожу.
Холодный воздух сразу бьёт в лицо. Как реальность, которая пришла напомнить — ты не там, где тебе хорошо.
Они стоят в тени фонаря. Слишком расслабленные. Слишком спокойные. Как будто им вообще некуда спешить.
— Ну що, як тобі тут живеться?;— Нічого не змінилося?;— Плани є?
Я отвечаю односложно, равнодушно, но знаю — они чувствуют моё раздражение.
Они не спрашивают о важном. Им не нужно слышать правду. Они просто проверяют, на месте ли их рыба.
Как будто я не человек.
Как будто я просто объект, который должен оставаться в их поле зрения.
И так каждый раз.
Стоило мне закрыть глаза, услышать её дыхание, почувствовать, как она улыбается, как её голос становится тягучим, медленным, как жар поднимается вверх, как врезается звонок.
; Как будто выстрел рядом с ухом.;; Как будто пульс сбивается на миг.;; Как будто реальность разрывается пополам.
Они ждут.
И я знаю — они не уйдут, пока не сделают свою паузу, пока не посмотрят в глаза, пока не оставят после себя липкое ощущение чужого контроля.
Я гашу телефон.
Холод впивается под кожу.
Любаша далеко.
А эти — слишком близко.

Лиза тоже была на связи. Мы общались каждый день, почти без пауз. Лиза была лёгкой, разговорчивой, всегда на позитиве. Она легко подхватывала тему, смеялась, строила планы, но… Лиза не была Любкой.
Любаша затягивала, как воронка — тёплая, плотная, обволакивающая. С ней я мог говорить о чём угодно — о страхах, о планах, о будущем, которого, возможно, не будет. Она слушала. Она понимала.
А Лиза?
Лиза была другой.
Западенка. Холодная, выверенная. В ней не было той стихийности, того урагана эмоций, который срывал меня с места, как это делала Любка.
Лиза всё время прощупывала.
Каждый разговор был аккуратный, как хирургический разрез.
— Ну що, ти вже освоївся?;— Так, потроху.;— А плани які?
Она спрашивала легко, ненавязчиво, но я чувствовал — её интерес был не про меня. Он был про систему, в которую я должен был встроиться.
Она поправляла мой украинский, давала советы, как лучше выглядеть в соцсетях. Лиза была не девушкой — она была ролью, которую мне предлагали сыграть.
Но однажды я решил проверить её.
Мы говорили, как обычно, о будущем, о планах, и я как бы между делом закинул мысль:
— Слухай, а давай махнём у Європу? Просто вдвох, без цього всього?
Секунда паузы.
И тут её голос изменился.
Раньше — звонкий, лёгкий, почти наигранный. Теперь — стальной, сухой, как клинок на морозе.
— Якщо ти спробуєш виїхати…
Она сделала паузу. Как будто специально дала мне время почувствовать, что сейчас будет не шутка.
— …я підніму всю українську розвідку.
Я молчал.
— Тебе знайдуть. І повернуть.
Ещё секунда.
— Прямо на фронт.
Я молчал.
Она говорила без эмоций, без угроз, без злости. Просто факт.
"Тут не виходять.";"Тут не вирішують за себе.";"Тут просто є."
Я сидел, слушал, и вдруг понял — Лиза была не Лизой. Она была Украиной.
Холодной. Расчётливой. Готовой в любой момент превратить тебя в свою собственность.
А Любка?
Любка была другой.
Она никогда бы так не сказала.
Она хотела меня для себя, а не для системы.
Любка спасала.
Лиза контролировала.
Я понял, что разговариваю не с человеком, а с клеткой, в которую меня уже загнали.

Я постепенно стал переходить на украинский.
Сначала — небольшие фразы, потом целые реплики. Алиса уже подучила меня, и я начал тренироваться здесь, на турбазе.
Ловил на себе взгляды. Слушал, как реагируют.
Владельцы турбазы заметили сразу.
Их отношение стало чуть мягче, чуть менее напряжённое. Как будто я сделал правильный шаг.
И однажды они пригласили меня в гости.
— У нас день рождения владельца! — сказал его сын. — Давай, заходи, выпьем.
Я знал, что это не просто приглашение.;Это было испытание.
Турбаза выглядела иначе. Раньше — просто место, где люди живут и работают. Сейчас — бандеровский штаб.
; Водка.;; Виски.;; Жирные тарелки с мясом, салом и кровянкой.;; Польский "Жубровка", коньяк "Шустов".;; Красно-чёрные флаги на стенах, фотографии Бандеры и Шухевича.
Я сел за стол. Смотрел. Слушал.
На столе — бутылки, как колонны крепости.
За соседним столом двое о чём-то яростно спорили, размахивая вилками.;Где-то у камина женщина заливалась истерическим смехом.
Тост за тостом.;Градус рос.;Разговоры тоже.
И вдруг бах!
Громкий звук. Выстрел.
Все замолкли.
Человек с пистолетом, уже пьяный, с налитыми глазами, ухмылялся. В руке — дымящийся « ТТ времен второй мировой".
— Москаляку на гілляку!
Все взорвались смехом, криками, аплодисментами.
Кто-то засмеялся, кто-то поднял рюмку.
— О, то вже не вперше! — выкрикнул кто-то, и все заорали.
Я смотрел на это, как на цирк.
И тут ещё одно.
; На диване пятилетний ребёнок. Смешной, пухлый, с фарфоровыми глазками.;; Он вскакивает, ставит руки в боки, надувает щёки.;; И звонким детским голосом орёт:
— Хороший русский — мёртвый русский!
Зал взрывается хохотом.
Кто-то чуть не падает со стула, кто-то аплодирует.
— От молодец! — орёт пьяный дед в углу в форме СС. — Справжній козак!
Ребёнка погладили по голове, налили лимонад.
Я чувствовал, как поднимается тошнота.
; А рядом какой-то мужик набирал номер.
— Васю, собирай людей, ****уем на Москву!
Он угарал — будто всё это было просто пьянка.
Я сидел, не шевелясь.
Пьяный владелец турбазы положил руку мне на плечо.
— Ярослав, ты ж нормальный парень. Мы тебя научим, как быть настоящим украинцем.
Меня затошнило.
И тут я увидел его.
СБУшник. Тот самый.
Тот, кто бил меня прикладом. Тот, кто выламывал мне руки, когда они пришли с обыском.
Я не сразу его узнал – сейчас он был расслабленный, без формы, без напряжения в челюсти. Он не орал, не угрожал. Он просто пил водку, улыбался, смотрел, как я вписываюсь.
И вот он сел рядом, будто мы были старыми знакомыми.
Налил себе рюмку. Подвинул другую – мне.
– Ну що, Ярослав, вписався?
Я молчал.
Он улыбнулся. Без злобы, без агрессии. Теперь – почти по-дружески.
– А ты способний.
Я смотрел на него, а внутри всё уже сжималось в окончательное понимание.
Это не проверка.;Это не давление.;Это принятие.
Сначала – приклады, крики, обыски. Предложение работать на разведку;А теперь – водка, разговоры, похлопывания по плечу.;Видимо я прошёл их тест.
Я выпил.
И в этот момент я понял - пора делать ноги из отсюда.
Причем очень срочно.

Телефон завибрировал.
Я опустил глаза.
Любаша.
Сообщение.;Видео.
Я нажал.
И тут — резкий контраст.
; Экран вспыхнул тёплым, тёмным светом.;; Любаша. Почти голая.;; Тонкая цепочка на шее, оголённые плечи.;; Она поставила камеру напротив себя и медленно откинулась на кровать.;; Как лань, изогнулась в свете ночника, играя с тенью на своей коже.;; Губы приоткрыты, глаза ленивые, тяжёлые.;; Она смотрела в камеру так, будто тянула меня к себе сквозь экран.;; Снимала с себя последнюю ткань медленно, смакуя каждое движение.
; Она. Горячая. Реальная.;; Не орёт про русских.;; Не поднимает рюмки.;; Она смотрит прямо в камеру, и я чувствую, как внутри меня что-то переключается.
Я на секунду отключился от всего этого ада.
Секунду назад — "Москаляку на гілляку!";Секунду назад — пятилетний ребёнок, который орёт "Хороший русский – мёртвый русский.";Секунду назад — громкий тост за убийство москалей.
А теперь — её голос, её дыхание, её тело.
Я глубоко вдохнул.
Я был на другой стороне реальности.
Хозяин турбазы поднял бокал.
Все притихли.
Он поднялся, пошатываясь.
— Мы ждём, когда нас наконец присоединит Польша.
Гул.
— Хватит уже. Мы все хотим быть там.
Кто-то закивал.
Кто-то поднял рюмку.
— Наши жёны уже там, дети уже там, внуки уже там.
Он плеснул рюмку в рот.
— А тут пусть себе горит.
Все замолчали.
Только где-то далеко, за окном, ухал пьяный смех.
Украинские патриоты.
Кричат "Смерть москалям".
Стреляют в потолок.
Орут, что хотят убивать.
А сами ждут, когда их присоединит Польша.
Жёны и дети — в ЕС.
А здесь — только война, пьянка и понты.
Я допил водку.
Но меня уже не было за этим столом.


Я проснулся на следующий день в обед, с тяжёлой головой и полной ясностью в мыслях.
Я создал идеальное алиби.;Я вписался.;Я приниял их правила.
Но остаться здесь я больше не хотел ни минуты.
Не из-за страха.
Из-за полного отврашения.
Я набрал Любашу.
Она ответила сразу.
— Малыш, ты где там?
Я выдохнул.
— Люб, я уезжаю отсюда. Я не могу так больше.
Я рассказал ей всё. Про банкет. Про выстрел. Про ребёнка, который орал "Хороший русский – мёртвый русский".
Про то, как хозяин турбазы пил за то, чтобы Украина стала Польшей.
— Ты наконец-то принял решение, Ярослав, — её голос был чёткий, уверенный, горячий.;— Хватит ждать с моря погоды. Бери жизнь в свои руки и выдвигайся ко мне в Вену.
Я молчал.
Она чувствовала, что я готов.
— И знаешь, что мы сделаем первым делом, когда ты приедешь?
Её голос стал ленивым, тёплым, почти мурлыкающим.
— Мы как следует трахнемся.
Я почувствовал, как жар разливается по телу.
— А уже потом нормально познакомимся, — добавила она со смехом.
Я закрыл глаза. Где-то там, вдалеке, оставалась эта мерзкая реальность.
А здесь — её голос.
Её дыхание.
Её желание.
Любаша увела меня в другую плоскость, выдернула из омерзения и дала цель.
И теперь я был готов на подвиг.
Для неё.


Это был мой последний день в Шацке.
Я открыл Тиндер и написал Лизе из Львова.
— Привет, котик. Думаю, завтра приеду к тебе, надо развеяться.;— Правильно, любимый. Давай встретимся, покажу тебе город.
Я знал, что СБУшники читают меня.
Я знал, что мне нужно алиби.
Поэтому я сыграл до конца.
— Может, останешься у меня на недельку дней? — предложила Лиза.;— Заманчиво, — ответил я и поставил смайлик с подмигиванием.
Я видел, как картина складывается идеально.
Теперь у меня была украинская девушка из Львова.
Я пошёл к владельцу турбазы.
— Решил во Львов махнуть. Гулять. Девушка ждёт.
Он довольно кивнул.
— О, то вже добре! Львів — гарне місто.
Я видел, что они рады.
Теперь я не просто вписался.
Я стал своим.
Всё складывалось так, как надо.
Я вернулся в номер.
Но чемодан не содирал.
Оставил вещи разбросанными.
Как намёк, что скоро вернусь.
Только рюкзак. Самое важное.
Перед уходом я ещё раз оглядел номер.
Запомнил его как будто навсегда.
Но внутри уже знал, что никогда сюда не вернусь.
На секунду замер, потом усмехнулся.
Щелчок замка.
Утром, первой маршруткой в 7 утра, я уехал во Львов.
Сидел у окна, смотрел, как турбаза исчезает в зеркале заднего вида.
В голове всплыла мысль, ровная, без эмоций, без злости.
"Ну что, хохлы, теперь вы знаете, как выглядит проигрыш в Козырную монтану"