Удел

В городе N, где серые здания
смотрят друг другу в затылок, как в армии,
где на углах продают ожидание
счастья по талонам отчаяния,
где каждый второй, словно кариатида,
держит на плечах пустоту и обиду,
я обитаю, невидим для прочих,
средь вереницы похожих и прочных,
не примечая, как время рваное,
штопает прорехи в судьбе незваные,
как в подворотнях собираются тени,
и расходятся по домам в воскресенье.
Есть в конформизме своя симметрия,
левый и правый, как два полушария,
делят на равные части безумие,
верить, что счастье по силам угрюмому,
стаду, бредущему в ногу к обрыву,
где океан поглощает их гривы,
Даже часы на башне уставшей,
бьют, подражая сердцам отставшим,
в такт, чтобы масса, чья поступь тверда,
не замечала, что вместо следа,
остаётся лишь пыль, что ветер уносит,
как семена не проросшей осени,
Люди, чьи лица, как сетка в автобусе,
держатся лишь за привычку и доблесть,
быть как все, безопасность стада,
где волчий вой,  это только преграда,
между теплом коллективной могилы,
и одиночеством космоса стылым,
Может, поэтому мы так старательно,
прячем себя под плащами тщательно,
сшитых из мнений, заученных фраз,
что заменяют собою рассказ,
о человеке, который когда-то,
мог различать, где восход, где закаты,
Я не хочу быть товаром на полке,
чьим-то утешьем, лоскутною долькой,
общего сна, где никто не в ответе,
за пустоту, что живёт на рассвете,
в каждом, кто выбрал молчать, а не видеть,
что за окном только новая гибель,
Пусть неугодные звуки, как птицы,
бьются о стёкла казённой темницы,
пусть моя песня,  всего лишь осколок,
льда, что не тает от взглядов и толков;
я предпочту одиночество крика,
общему хору, безликому, дикому,
Время, которое нас не жалеет,
ветхую кожу сдирает, не млея,
учит, что вечность  всего лишь отсутствие
тех, кто когда-то любил и чувствовал,
только следы на песке остаются,
тем, кто посмеет назад оглянуться...