В союзе мира

Это длинный рассказ, не миниатюра. Сохранила на память о попытках писать прозу.

I. СЕВА
 Сивый с детства жил в дурном окружении: безотцовщина, мать с братом бухали, район криминальный, время самое беспредельное — на грани Союза и России. В общем, без вариантов, парень обещал плохо закончить. Спасла, как и многих в то время, тюрьма. На малолетку Сивый, Вовандос и Колябала (кликухи чуть ли не с детского сада) заехали по дури. По уму туда никто и не попадает. Вроде бы курили что-то с девчонкой одной в подвале. Она одна, а пацанов четверо было. Сивый вырубился, а проснулся уже в ментовке — девчонка написала на них групповое изнасилование. А было, нет ли, кто поймёт? Одного пацана папаня отмазал, заплатил кому-то, а они трое отчалили.
 Малолетка — жесть, конечно, там главное выжить, а на взрослой зоне уже нормально, жить можно. Там даже часовня была, и поп приходил. Ну, Сивый, то есть Сева, в религию и вдарился. Приятели сначала спасать его пытались, травку предлагали, но потом убедились, что всё, бесполезняк, и отстали.
 Сева до книжек дорвался, в школе-то не читал ничего, а тут пробило. В основном религиозную литературу, но и Гоголя с Достоевским почитывал, удивляясь: тоже верующие. Чётки у мужика одного выменял на сигареты, занялся умной молитвой. Ходил вокруг часовни и молился часами, а навстречу ходил Лёша, тихий нарик, тоже к вере пришедший. Тоже с чётками. Такие духовные братья — аж душа радуется. В союзе мира.
 Севу быстро по УДО выпустили, за хорошее поведение. А дома матери и брата уже не было, — убили, пока он сидел. Казалось бы, иди, Сева, в монастырь, чего тебе в миру ловить? Но Сивому, то есть теперь уже Всеволоду, в монастырь не хотелось. Он при храме поселился, на квартире страшно, — духи убиенных как будто рядом. Стал в храме помогать за кормёжку и одежду, расти духовно, готовиться к концу света. Что конец не за горами, это Сева ещё на зоне понял. И жил каждый день, как последний, попутно осуждая тех, кто жил не в ту сторону.
 После зоны Сева особенно привечать начал сидельцев, переписку с ними вёл, при храме специальная служба была. Посылки таскал на почту. Ну, и к бомжам тоже со всей душой. Нищие всегда невдалеке собирались, место-то доходное.
 Один Макклауд чего стоил! Его так прозвали за неубиваемость. Все нищие рано или поздно пропадали: помирали или откочёвывали куда, а этот если и исчезал, то через время опять появлялся. Оригинальный тип был. Сидел в кустах, а при появлении потенциального спонсора выныривал оттуда и объявлял, кланяясь:
— В Дивеево еду (или в Почаев). 
Мол, подайте на дорогу. Люди пугались и подавали. А вдруг и впрямь ехал? Его ведь где только не видели: и в Москве, и в Сергиевом Посаде, и в Оптиной.  Ходили слухи, что Макклауд людей морочил, изображая колдуна. Сева однажды у него спросил:
— Ты, говорят, порчу снимаешь? 
— А что, тебе надо? — вполголоса, оглядываясь по сторонам, ответил Макклауд.
 Кого только не было при храме, но люди в основном хорошие, божьи. Так и жили, в союзе мира, по писанию. 

 
II. В СОЮЗЕ МИРА. АЛЬКА
 А тут как раз девчонка одна с их района образовалась, Алька. Тоже из неблагополучной семьи, тоже только что обращённая, неофитка. Только годиков ей мало было, в одиннадцатом классе училась, в воскресную школу бегала. Она как Севу увидела, так голову потеряла. Горячая девчонка, папа у неё из Грузии, кажется. Криминальный авторитет местного разлива. А мама с рынка. Всю жизнь пахала, потом разом всё продала, подтянула то, что за долгую жизнь отвисло, и уехала замуж за молодого в Америку. А почему бы и нет, дочка выросла, можно и свою жизнь устроить. В общем, совсем неправославные люди.
У Севы же смирение на лице, нимб над головой и подрясник, кожаным ремнём препоясанный. Стали они вместе с Алей просфорки печь в русской печи. Очень романтично и молитвенно. Сева однажды великим постом плеснул бензина на сырые дрова, из печки полыхнуло, все брови ему сожгло. Но ничего, печь растопили, на пели просфор штук триста к празднику. После, в трапезной, народ стал нюхать воздух: курицей палёной пахнет, это в пост-то! Сева сидит молча, в супе гущу ловит, а Алька хихикает, смешливая попалась. Алевтина она в крещении. Так и обвенчались на Красную горку.
 Без казусов, конечно, не обошлось. Севкины бомжи ему боком вышли - наградили вшами. И Але перепало, с её-то густой цыганской шевелюрой! Прямо накануне свадьбы, с ума сойти. А жили они тогда при храме, в келейном корпусе, то есть Сева там жил. В соседних кельях молодой отец Агафангел, бывший байкер, и пожилой отец Иосиф, чудесным образом излечившийся от туберкулёза. Отец Иосиф после исцеления сильно на нетрадиционную медицину подсел, стал изучать влияние перекиси водорода и овсяных клизм на повышение сопротивляемости организма человека. Организм сопротивлялся, но с виду даже несколько омолодился, так, что отец Иосиф стал похож на нетленные мощи в очень хорошем состоянии. Или на индийского йога. Вот к нему за советом и пошли влюблённые. Батюшка приоткрыл дверь кельи и вопросительно глянул на Севу. Алька сзади спряталась. 
— Отец Иосиф, у нас вши! — решил не тянуть кота за разные места Севка. 
Батюшка как-то слишком резко прикрыл дверь. 
— Отче, вы что, испугались? — удивилась Аля. 
— Нет, сквозняк просто, — из-за двери ответил отец Иосиф и послал жениха и невесту в аптеку. 
 Аптекарь им попался вредный, продал средство, похожее на дёготь. Севке ничего, а у Альки все волосы слиплись. Хорошо, под фатой не так заметно было.
Фату им люди отдали, и платье тоже. И матрас двуспальный — на чём жить. А вскоре и кроватки отдали, и коляску паровозом, потому что родила Алька Севе близнецов. Прямо на День защитника Отечества, подарок такой вышел. Хотя, если подумать, какой из Севы защитник Отечества? Если только от нечистых сил бесплотных — это да, это он мог. Чётки у него на сто пятьдесят узелков, такие потрёпанные, сразу видно — молитвенник. Близнецов хотел назвать Харлампий и Порфирий — по святцам. Но Алевтина неожиданно проявила характер и настояла на Петре и Павле. По святцам православно получалось, конечно, но мальчикам ещё жить, а с такими именами разве что в монастырь. С Петькой и Пашкой уже окончательно разместились в пустой Севиной квартире, в тесноте да не в обиде. Или в союзе мира — так красивее звучит.

III. ДОЛГО И СЧАСТЛИВО
Жить да поживать только сказочным героям удаётся. И нигде, ни в одной сказке, не сказано, на что они там жили и поживали. В жизни ещё сложнее, потому что на Севкину зарплату и на детские пособия жить не получалось. Дети болели часто, а когда стали поздоровее, Алька захотела учиться. Этого Сева никак не понимал: для чего учиться, когда конец света на дворе? И детей-то опрометчиво родили, а уж планировать жизнь дальше, чем на сегодняшний день, не по-христиански. Алькины подруги все по колледжам и институтам, в выходные на танцы бегают, мама из Майями фото океана шлёт, а тут в соседней комнате муж молитвы читает, и ни в коем случае нельзя к нему детей пускать, молитва — не баловство.
 Нет, конечно, Сева заботился о семье, приносил вещи из гумпомощи и продукты разные. Только вещи брал все подряд, — и на девочек, и на вырост, сильно на вырост. Для Али иногда что-то из одежды приносил. Однажды анекдот вышел. Алька его на исповеди отцу Филиппу рассказала. 
— Представляете, батюшка, прихожу я домой, а на кровати лифчик лежит. Не мой. И трусы рядом, кружевные. 
 Отец Филипп весельчак, стоит красный весь от смеха, за аналой держится. А девочка кается в приступе ревности, кавказская кровь. Оказалось, что бельё это Севе на складе гумпомощи дали, он и принёс жене. И смех, и грех с этими чудаками.
 Вещи в пакетах, между прочим, половину комнаты занимали. Сева ничего не разрешал выкидывать, даже штопаные советские рейтузы, кусачие, как соседская шавка. И из холодильника ничего нельзя было выкинуть. Плесневое варенье на компот может пойти, а скисшие огурцы ещё ничего, винегрет сделать. Алька плакала, но смирялась. Муж же, семья. Придёт муж с работы, она встречает, красивая такая, после рождения детей в женскую прелесть вошедшая (на рынке каждый восточный продавец норовил угостить красавицу в длинной юбке — вах, какая!). Хочется Але обнять крепко супруга, но тот отстраняется смущённо:
— Непостная ты.
 Строгий он, Всеволод, косметику не позволяет, волосы стричь не одобряет, даже кончики секущиеся. И ремонт нельзя делать, ни к чему. Хай-тек вообще бесовское слово. 
 Алька терпела-терпела, да и сбежала в кино с подружкой. Детей бабушке старенькой подкинула. Домой возвращается, — а из туалета выходит бомж. Сева его пустил, не какать же, извините, человеку на морозе. Люди же братья, даже бомжи, в союзе… Алька глянула, унитаз весь уделан, и на полу немного. Часа два она драила туалет, никак не могла отделаться от чувства тошноты. В этот день они впервые сильно поругались. Алька про бомжа кричала, а Севка ей про кино неправославное и про подругу в миниюбке. Потом бабка детей привела, и дети кричать стали, потому что дрались они всерьёз.
 Вечером дети уснули, Сева и Аля помирились, даже хорошо так помирились, как в медовый месяц. После решили, что Алька поступит на переводчика, если что, — можно и репетитором заработать на дому.
 Алька лежала рядом со спящим мужем, близнецы сопели в кроватках (опять носики заложило, надо алоэ закапать), смотрела на отставшие обои в углу и думала про ремонт, про учёбу, потом про работу и, спохватившись, про церковь, и казалось, что всё хорошо, всё ещё будет, и жить предстоит долго и счастливо… 
В союзе мира, как же ещё?

IV. РАЗВАЛ
 Это только для шофёров слово «развал» звучит не пугающе. Это слово пишут на гаражах рядом со странным словом «сход». Кстати, Алька попыталась завести машину, даже купила развалюшку у подруги, сдала на права, но поездить не вышло. Так же, как и с учёбой. Всё упиралось в детей, отсутствие денег и категорическое неодобрение мужа. Попытки ремонта он тоже не поддержал, все Алькины подработки встречал настороженно, финансы пели романсы. Вообще-то такая музыка во многих молодых семьях бывает, только вот и понимания между ребятами не хватало.
Серьёзный, немного сонный по жизни, Сева ничего так не хотел, как покоя и стабильности. Аля металась то по подругам, то по монастырям, а тут бабушка вдруг вспомнила про внуков, прислала приглашение из Америки. И денег на дорогу. Как можно не поехать, мама обидится. Да и детям морской воздух должен быть на пользу. 
 Весь волшебный месяц на берегу океана мама пилила мозги бестолковой дочурке. Попутно пытаясь просватать её за брата своего молодого мужа Майкла. Брата, конечно же, звали Джоном. И вообще вся Америка состояла из штампов: толстые люди с гамбургерами, загорелые модели на пляже, керамические улыбки негров под нестерпимо ярким солнцем. А светом в конце тоннеля — мечта любого неамериканца — гринкарта. Алевтина поругалась с мамой и сбежала из рая в серое осеннее Подмосковье.
 А дома сюрприз: Вовандос, друг детства Сивого, то есть Севы, в очередной раз откинулся. И попросился пожить в Севкиной квартире. Через пару-тройку дней обещался съехать, но подзадержался. Теперь-то уж точно съедет, но через сутки, раньше — никак. Но он брат практически, а по Адаму вообще все братья. Никого нельзя обижать, раз родные. Если бы люди это понимали, то и жили бы без войн и развалов, в союзе мира.
 Сева встретил своих дочерна загоревших жену и детей сдержанно, он вообще не очень эмоциональный человек. На следующий день ушёл на работу в храм. Алька отвела детей в поликлинику за справкой, а потом в садик. Всё равно они из-за сдвига во времени после перелёта проснулись ни свет ни заря. В садике всё было привычно: шкафчики с картинками, колготки на всех детях, независимо от пола, конкурс поделок из природного материала, сбор денег на начало учебного года, на подарки к Празднику осени и на заведующую (тайно и отдельно, к юбилею).
 А дома Вовандос. Парень тихий, незаметный даже, по хозяйству вызвался помочь. Вот Алька холодильник размораживать взялась, а он розетку на кухне укрепляет. Разговорились, незаметно начали душу друг другу изливать. Вова по женщинам истосковался, конечно. И вообще он только из-за женщин и сидел, что даже несколько благородно с его стороны. Алю он не трогал, только попросил пальчики показать, маникюр американский, она ещё смыть не успела. Пальчики у Альки горячие, подрагивают, взялся их гость успокаивать и довёл дело до конца. Заодно показал молодой хозяйке, каким нежным и горячим может быть мужчина, она и не знала раньше. Сева с работы пришёл, эти двое сидят. Ну, что, всё ясно, бес попутал, давай разводиться. Вовандос уехал, конечно. Аля молчала пришибленно. Развестись недолго, а жить-то ей где? Так и остались в одной квартире.
 Сева даже как будто не переживает, словно ждал такого поворота, а жена его, теперь уже бывшая, совсем в депрессию впала. Хорошо ей только в монастыре, километров сорок от их города. Там понимают, там успокоят, там душа как-то на место встаёт. А приедешь домой — опять вывыхивается. Бывает же такое с суставами, привычный вывих. И ушла бы Алька в монастырь, но детей-то куда? Их уже в школу на тот год отправлять, да и после океана болеют ничуть не меньше, даже на работу не выйти от них. К зиме всё же вышла, оператором на такси. В эфире мат-перемат, полминуты на принятие заказа, следят строго, а звонят, как назло, одни заики, пьяницы и умственно отсталые люди. Один адрес по пять минут уточняют. Алька три месяца привыкала, но потом всё равно уволилась. На учёбе восстановилась, через полгода отчислилась.
 За что ни возьмись — рвётся, хрупко, ненадёжно. Только иконы в святом углу смотрят с пониманием. А понимание — это ли не счастье в нашем непрочном мире?
 
V. И НАВСЕГДА
 Понимание Аля нашла в монастыре. Сначала одна старенькая монахиня взяла на себя подвиг выслушивать сбивчивый шёпот порывистой наивной девочки, и хлюпанье носом заодно. Лестовка так и мелькала между сухими строгими пальцами. Алька вздыхала счастливо, поднимая заплаканное лицо с матушкиных колен и находила силы жить ещё две недели, до следующего приезда. Но потом матушку перевели в какую-то очень далёкую обитель, она только и успела подарить Але на прощание отрез чёрного штапеля, да потёртые чётки-лестовку. Штапеля на юбку в пол не хватало, Алевтина сильно раздобрела за последнее время, и пришлось вставить клинья из старой смалившейся юбки, но всё равно вышло очень целомудренно и по-монашески.
 И друг во Христе нашёлся, тихий и скромный юноша, любящий молиться в том же монастыре. Правда потом оказалось, что его мама заставляла ездить на богомолье, просить о исцелении от наркомании и о даровании жены. Когда Артур привёз к маме разведёнку с близнецами, та вздохнула так красноречиво, что больше Аля в их доме не показывалась. Она надеялась на квартиру бабушки (той было под девяносто), но бабушка обиделась однажды на Севу, потом сильно разболелась, потом впала в маразм и отписала квартиру соседке.
 Сева об этом не знал, как и о нанесённой им обиде. Он искренне и от всей души пожелал когда-то восьмидесятипятилетней старушке царствия небесного, добавив, что пора готовиться к вечности. Родственники Али, собравшиеся за столом юбилярши, дружно онемели и так же дружно вычеркнули безумную семейку из общения.
 Поэтому тихий Артур был назначен на роль родственной души. А поскольку человек состоит не только из души, то и папой тоже заодно назначен. Будущего ребёнка, нагулянного вне брака. И он справлялся, как мог, но на вакантную роль мужа не потянул.
 Девочка Евдокия родилась восьмого марта, в подарок самой маме. На выписку пришёл Сева. Вещи для малышки принёс из храма, немного на вырост, но ничего. Отец Иосиф стал крёстным, а крёстной вызвалась быть мама Артура, бабушка девочки. Коляску и большой букет роз прислал в подарок Вовандос, он как раз опять откинулся. Мама из-за океана прислала экосмеси для малютки и для Альки. Малютке от рахита, Альке — похудательную. Близнецы, почувствовав себя старшими, перестали драться.
 Пособие матери-одиночки дало возможность Але закончить образование. Теперь она дипломированный репетитор на дому, и ученики, перешагнув через завалы пакетов в коридоре, занимаются с педагогом на маленькой кухне, заставленной банками с продуктами разной степени испорченности. Из соседней комнаты нередко при этом слышны детские крики и смех, а из дальней доносятся записи песнопений в исполнении Афонских монахов. Сева пытался жениться ещё два раза, но почему-то не срослось. Так и живут они по сей день: Сева, Аля, Пётр и Павел, беленькая Евдокия и приходящий Артур. В союзе мира, конечно же, живут. По-другому прожить нельзя, они понимают.

2018 г.