Два стихотворения Рубцова

  Стихотворение Николая Рубцова «На автотрассе» отзывает нас к его же «Поезду». Оба – необыкновенно экспрессивны, тревожно динамичны. В обоих балансировка на грани грядущей катастрофы, которая, однако, там и там отводится в последний момент. Пульсация их тревожна. Сам лирический герой выглядит язычником, волей случая оказавшимся в поезде, грузовике.
  Он обнажённо, кожей чувствует гибельное движение. Острота переживания так велика, что ощущение почти полёта выходит за рамки только земного, как, скажем, происходит и в «Заблудившемся трамвае» Н. Гумилёва. Конечно, космическое и почти апокалиптическое чувствование стремительного движения среди Космоса выражали не одни они: примеров тому много.
  У Владимира Попова есть стихотворение «На Архангельск поезд громыхает…». В его последней строфе есть близкие настроенческие строчки.
Вспыхнет огонёчек и погаснет,
Словно у Вселенной на краю…
Только одиноко и напрасно
Я в холодном тамбуре стою.

  У Блока найдём мы близкое, у Юрия Кузнецова, у шведа Мартинсона…
  Мы найдём и каждый в себе подобные острые и тревожные воспоминания. И за нами «захлопывалась дверца» грузовика, и мы физически и болезненно ощущали развоплощение материальности поезда ли, самолёта среди бесконечных русских просторов, тьмы, таёжного мрака, оказываясь подвешенными в «дебрях мирозданья», теряя вдруг опору «зелёной и душистой» земли. Не правда ли?
  Лирический герой Рубцова умещает в себе в этом грозном движении «жуткое и радостное сердцу». Это игра не только поезда « с лязганьем и свистом», ночной автотрассы с каким-то почти звериным чувством дороги, но «характер самой человеческой жизни», роковой полёт «над кюветом» «перед самым, может быть крушеньем». Это предельное взвинченное, напряжённое отображение в образах стихотворений собственной судьбы, её гибельности, катастрофичности, о чём часто говорил поэт в последние годы.
  Поэтому оба стихотворения предельно насыщены нервными, беспокойными эпитетами: «зловещая трасса», «суровая быль», «грозная ночь», «глаз огненный»… То же касается и экспрессивных существительных: грохот, вой, лязганье, свист, крушенье, тьма, леший, напряженье, ветер, мат, мрак, ночь…
  Стихотворения стоят неким особняком в лирике поэта, потому что даже в мистических стихотворениях поэта нет этого движущегося к гибельному краю мира. В них («Памяти матери», например, или в «Бессоннице») прежде всего нервическая подвижность самого лирического героя, его мотивированные страхи, предельно заострённые чувствования.
  Здесь же дышит мирозданье и сам поэт «как есть загадка» его. Здесь – сам Земля, несущаяся «среди миров в мерцании светил».
  Не любитель сознательно накачивать стихотворение чем бы то ни было, Рубцов в «Поезде» до скорости света разгоняет звон глаголов, ритм движения, строя, в общем-то, космический разгон на базе одно глагола «мчаться», формы которого семь раз подталкивают другу друга в ненасытном движении «с полным напряжением». Ему пособляют и другие глаголы («понеслись», вылетает», «подхватил», «понёс»), повторы тревожащих существительных…
  Гибельная стремительность такова, что явления вне поезда теряют инициалы, приметы, узнаваемые черты:
Поезд мчался с прежним напряженьем
Где-то в самых дебрях мирозданья,
Перед самым, может быть, крушеньем,
Посреди явлений без названья…

  После персонификации движения поезда как нечистой силы («леший», «глазом огненным сверкая») торможение срабатывает в нас не сразу, несмотря не резкий срыв поэтом стоп-крана: «Но довольно!» - и его наивно-охранительный вопрос:
И какое может быть крушенье,
Если столько в поезде народу?

  Сам Николай Рубцов читал «Поезд» с внятной долей экспрессии, напора. Совсем не так, как он читает «Осенние этюды», «Тихая моя родина».

Поезд мчался с грохотом и воем,
Поезд мчался с лязганьем и свистом,
И ему навстречу жёлтым роем
Понеслись огни в просторе мглистом.
Поезд мчался с полным напряженьем
Мощных сил, уму непостижимых,
Перед самым, может быть, крушеньем
Посреди миров несокрушимых.
Поезд мчался с прежним напряженьем
Где-то в самых дебрях мирозданья
Перед самым, может быть, крушеньем,
Посреди явлений без названья…
Вот он, глазом огненным сверкая,
Вылетает… Дай дорогу, пеший!
На разъезде где-то у сарая
Подхватил, понёс меня, как леший!
Вместе с ним и я в просторе мглистом
Уж не смею мыслить о покое, –
Мчусь куда-то с лязганьем и свистом,
Мчусь куда-то с грохотом и воем,
Мчусь куда-то с полным напряженьем,
Я, как есть, загадка мирозданья.
Перед самым, может быть, крушеньем
Я кричу кому-то: «До свиданья!»
Но довольно! Быстрое движенье
Всё смелее в мире год от году,
И какое может быть крушенье,
Если столько в поезде народу?

На автотрассе

Какая зловещая трасса!
Какая суровая быль!
Шоферы высокого класса
Газуют сквозь ветер и пыль.
Газуют во мраке таежном
По рытвинам в грозной ночи...
— Эй! Где тут начальник дорожный?
— Лежит у себя на печи...
Шоферы уносятся с матом,
Начальству от них не уйти!
Но словно с беспомощным братом
Со мной обошлись по пути.
Я шел, свои ноги калеча,
Глаза свои мучая тьмой...
— Куда ты?
— В деревню Предтеча.
— Откуда?
— Из Тотьмы самой...
За мною захлопнулась дверца,
И было всю ночь напролёт
Так жутко и радостно сердцу,
Что все мы газуем вперёд,
Что все мы, почти над кюветом,
Несёмся всё дальше стрелой.
И есть соответствие в этом
С характером жизни самой!...