Ноющий слой

белый  бетон  без  холодной  арматуры
твердеет  нездоровым  колебанием,
одиночество  лизнёт  сырым  языком,
влезет  в  бледное  тело
зеркалом 
отражение  настежь  высмотреть,
и  только  гусеницы  не  веря  в  гипноз
заселятся  утекать  в  историю  своих  болезней  усеянными  обломками,
событие,  как  ось  выгнется,
втянет  в  систему  пауз  нервное…

смех  взаимоотношений
стук  песка  в  часы
равномерно  устилал,
из  стороны  в  сторону  шли  сутки,
вертикальная  шрапнель
сбила  наголо
летящий  наискосок  голос,
ни  с  чем  больше  сравнивая
клешни  гладили  волосы  воды,
задевали  кость  ветра,
действующий  голод  имел  сытый  обморок,
пуп  напоминал  кукиш,
обмелевшее  брюхо  перестало  верить  в  надёжность  конвульсий…

внешняя  стерильность  загрязнённого  морга
обстоятельно  пережёвывает
кожу  кровельной  жести  резцами  вскрытия,
тень  солнца  метит  углы,
спешит  вынюхать  мощь,
насильно  падает  свет  с  высоты  своего  срама,
выявляет  связь  бетонного  покрытия
битым  стеклом  жизненного  цикла,
служащий  морга  в  людях  разбирается,
кормит  тела  татуировками  эха…

в  этом  ступоре 
я  слишком  скоро  наполнился  злыми  чарами,
остыл,  как  бутон  пихты,
выпал  под  слякоть  дождя  без  визы  вины,
свет  свернулся  корёжить  угли,
а  за  окном  дети  тащатся  в  люди,
таращат  глаза  под  ногти,
а  бог  не  в  себе,
не  во  мне,
не  в  них,
покойником  шастает,
к  покойникам  отношусь,
как  и  они  ко  мне, – холодно.