Глава 6. Это ловушка

Следующая неделя превратилась в затянувшийся кошмар. Я не мог ни спать, ни есть. Утро приходило, но оно было мёртвым — бледный, пустой свет, который не грел. В комнате висел сумрак, липкий, скользкий, цепляющийся за потолок. Каждый стук, каждый шорох резал слух.
Это не ветер. Это шаги. Это они.
Я ждал.
Минуту. Час. Вечность.
Вот-вот — дверь содрогнётся от удара. Автоматы наизготовку, пустые глаза, железные пальцы на спусковых крючках. Снова пытки. Снова унижение. Я чувствовал это, как удар под дых, как оголённый нерв. Страх не был мыслью — он был телом. Тёк по венам, стягивал горло, сжимал грудь. Сердце колотилось, как кулак по закрытой двери.
"Если они войдут, смогу ли я выжить?"
Нет.
Днём я ещё держался. Говорил, смеялся, ел через силу. Но это была маска. Иллюзия жизни. А ночью — ночи становились тюремщиками. Комната сжималась, стены давили. Темнота была пыткой. Я лежал без сна, слушал. Прислушивался. Каждую секунду.
Где-то треснула ветка.
Я вздрогнул.
Не ветер. Шаг. Медленный, осторожный. Там, за окном. В груди взорвался страх, как выстрел. Всё тело напряглось.
Я не существую в этом городе. Меня нет.
Вражеский тыл. Территория, где даже ветер говорит не на моём языке.
"Ты не выберешься."
Зеркало холодного озера больше не отражало мою жизнь.
Я смотрел в него — и видел не себя. Только воду. Чернильную, глубокую. Она дрожала от порывов ветра, размывала очертания, искажала отражение. Я не знал, чьи глаза смотрят на меня из глубины.
Ветер среди чёрных сосен шумел, как голос с того света. Он пел, он шептал, и с каждым порывом уносил мои сны.
Я видел их.
Как длинные, колышущиеся пряди волос, они взмывали в воздухе, вздыбливались волнами, текли в темноту. Одна волна, вторая, третья. Сон за сном, ночь за ночью.
Я встал, подошёл к окну.
Лес шевелился во тьме.
В чёрных ветвях прятались тени. Длинные, гибкие, змеящиеся, они двигались медленно, но неизбежно. Я смотрел на них — и они смотрели на меня.
В комнате похолодало.
Каждый день был испытанием. Дышать. Двигаться. Делать вид, что завтра не будет хуже. Но завтра было всегда хуже.
Лес растворился в темноте. Тени в ветвях больше не шевелились, а просто смотрели. Они ждали.
Я закрыл глаза. Когда открыл — передо мной был мир, где не существовало страха. Только утренний воздух, только терпкий привкус влаги на губах.


Жизнь впивалась в меня новым ритмом. Глоток — терпкий, холодный, сырой. Берёзовый сок струился в горло, оставляя на языке привкус земли. Не бодрил, как кофе. Не пробуждал, как сон. Он просто напоминал: ты ещё жив.
Пробежка. Воздух обжигал лёгкие. Сердце стучало в рёбра, гнало кровь, вгоняло мышцы в бешеный ритм. Шаг. Шаг. Шаг. Белки метались по веткам, срывались, прыгали, исчезали в листве. Одна застыла. Глядела. Не моргала.
Ты тоже в бегах?
Метр за метром я врывался в эту иллюзию жизни. Но её хватило ненадолго.
Белка прыгнула.
Не на ветку.
На железо.
Танк.
Я застыл. Сердце рванулось, сбилось, глухо бухнуло в груди. Вдох. Выдох. Ноги налились тяжестью. Маскировочная сетка, облупившаяся краска, но он был жив. Зверь из прошлого.
Я шагнул ближе. Чувство — будто он следит за мной. Брошенный, но не забытый.
Холод вгрызся в позвоночник. Ладони вспотели.
От кого вы защищаетесь?
От дронов? От ракет? От самих себя?
Мир скукожился, сжался до одной точки — ржавой, металлической, бессмысленной. Лес, пробежка, воздух, белки. Всё это было ложью.
Всё вокруг вдруг потеряло смысл, даже мои попытки двигаться вперёд.;Танк усиливал эту странную, почти абсурдную реальность, где на фоне леса он не скрывался, а вызывал лишь чувство бессилия. Всё, что было сильным, теперь выглядело смешно.
И я понял, что здесь уже не от кого защищаться.
Кроме самого себя.

Пробежки стали не просто физической активностью — это было очищение.
Каждое утро я выходил, давя в себе сонную слабость, и начинал бежать. Лёгкие горели, мышцы ныли, но с каждым шагом тело сбрасывало скованность, а голова — мысли. Возвращаясь, я чувствовал, что не зря прошёл этот путь, хотя бы ради этих нескольких мгновений, когда белки на ветках были моими единственными собеседниками. Они знали, что значит жить в тревоге. Всегда настороже.
Я пропускал завтрак. Да и зачем он мне? Вместо этого заходил в местную кафешку — единственное место в Шацке, где можно было поесть.
Запах картошки, лука, жареного мяса. Озёра за окном прятались в облаках. Люди сидели, ели, разговаривали без спешки, будто каждый день был повторением предыдущего. И в этом было странное, тихое утешение.
После обеда я возвращался в номер. Открывал ноутбук. Погружался в работу.;Клавиши, экран, тишина.;Здесь я чувствовал себя в безопасности. Всё, что происходило за окном, казалось далёким и чужим.
Но однажды, в тот самый момент, когда пальцы привычно застучали по клавишам, мысль проскользнула в голову.;Резкая, настойчивая, как холодный ветер в лицо.
Может, я останусь здесь?
Два года, три. Пока всё не утихнет. Пока война не станет воспоминанием. Здесь, на турбазе, было тихо. Здесь я мог бы... жить.
Я почти поверил. Почти.
Но потом пришла другая мысль. Сначала шёпот. Потом — приказ.
Уезжай.
Я тряхнул головой, пытаясь её вытряхнуть, но она уже проросла.;Теперь я не мог её выбросить.

Я пытался найти выход.
Бердянск? Это был идеальный вариант. Если бы я уехал туда, ровно через месяц оказался бы в России. Но друг отговорил.
"На дорогах полно укро-фашистов, накачанных наркотиками и другими медикаментами, они стреляют без разбора. Тебя просто может Насти очередная шальная пуля."
Белоруссия? У меня был друг в Минске. Он мог встретить меня прямо на границе, поселить у себя. Я даже знал точку, где проще всего перейти. Всего 10 километров.
Но проблема была не в Белоруссии.;Проблема была в Украине.;Никто бы меня не выпустил.
Оставалась Польша. 15 километров. Владельцу турбазы хватило бы одного жеста, чтобы показать мне тропы, которыми выводили своих. Но он не стал. Он смотрел на меня с холодным равнодушием.
Я достал медицинскую справку о непригодности, выданную в Днепропетровске. Мне её прислали вчера. Протянул ему.
Он даже не взглянул толком.
— Мы москалям не помогаем. Это не наш выбор.
Говорил без эмоций, как о погоде.
— Если справка липовая — отправишься туда, откуда пришёл.
Он не попытался скрыть презрение.
Это была не помощь. Это был приговор.
Ловушка захлопнулась.


Оставался последний вариант. Я решил просто прогуляться вокруг Шацких озёр, добраться до перекрёстка, где пересекаются пути в Польшу, и попытать счастья. Это было не так опасно, как предыдущие варианты, но и не так обнадёживающе. Я знал, что путь будет трудным. Но, по крайней мере, разузнаю обстановку.
С каждым шагом город становился всё более чужим. Воздух будто сгущался, пропитывался напряжением. Может, именно в этот момент я понял: пора сделать последний шаг в сторону, где ещё мог быть смысл.
Я честно спросил у владельца турбазы, можно ли мне прогуляться. Он кивнул, улыбнулся уголками губ и сказал:
— Да, конечно, гуляй. Но не забывай, что территория под контролем. Я предупредил по рации. Будь осторожен.
Я поблагодарил его и, чувствуя всю странность ситуации, направился в сторону леса, минуя несколько старых заборов и выжженных участков.
Шёл долго. По опушке леса, вдоль поля, до самого последнего приграничного села.
Камера сверху. Одинокая фигура на узкой дороге. Темнеющие сосны по краям смыкаются, как стены коридора. Ветер гнёт ветви, бросает листья под ноги, но я иду, не сбавляя шаг. Лес сжимается, мир исчезает, остаётся только дорога. Длинная, пустая, ведущая в никуда.
Кто я? Бесцельный, безымянный. Пилигрим, которому уже всё равно, что будет дальше. Я иду, потому что не могу остановиться. Я двигаюсь вперёд, хотя впереди нет ничего, кроме очередной стены.
Я вышел на дорогу, и как раз в этот момент мимо меня проехали два бронетранспортёра советской марки — БТР-60. Они грохотали по асфальту, их массивные колёса проминали землю, оставляя за собой пыльный след. На бронетранспортёрах развевались чёрно-красные флаги с символикой Третьего рейха. Эти флаги с их зловещими изображениями были словно заявлением: всё это — не просто орудие войны, а часть идеологии, которая никуда не делась, а лишь замаскировалась.
Старые машины, ещё помнившие советскую эпоху, двигались с жуткой уверенностью, как будто не замечали течения времени.
На горизонте показался блокпост. Он стоял небрежно, как остатки старого мира, выцветшая декорация, уже не скрывающая своей искусственности.
Из-за сетки с колючей проволокой виднелись две фигуры: один в камуфляже, другой — местный алкаш с Калашниковым. Он заметил меня сразу. Лицо красное, будто давно не видел света, глаза мутные, но внимательные. Запах пота и дешёвого спиртного висел в воздухе.
— Эй, ты куда? — крикнул он, направив ствол прямо на меня.
Я замедлил шаг и, зная, что никакие уловки не помогут, подошёл ближе.
— Значит, идёшь в ту сторону? — спросил он, не опуская автомата.
— Да, просто прогуляться. Ничего противозаконного, — ответил я.
Он хмыкнул, убирая автомат с прицела и подходя ко мне.
— Ты... наверное, друг владельца турбазы? — его голос стал чуть менее агрессивным, но всё равно зловещим. — Он предупредил по рации, что ты здесь. Я за тебя отвечаю.
Мой внутренний голос кричал, но я оставался спокойным. Этот человек не ждал меня как друга. Он ждал, что я окажусь в нужном месте в нужное время.
— Так и есть, — ответил я, зная, что теперь избежать неприятностей невозможно.
Он продолжал стоять и молчать. Было ясно, что меня пустили сюда не просто так. Мне здесь не были рады, но и не препятствовали. Я видел, как он решает, что делать дальше, и что, по сути, я не могу пройти без его одобрения.
Наконец, он нехотя достал телефон, что-то пробормотал и набрал номер.
Я стоял, слушал его короткие фразы. Ответа я не слышал, но через пару минут из-за поворота показался белый, новенький "Джим". Машина остановилась прямо передо мной. За рулём сидел молодой парень — ухоженный, спокойный, с ленивой улыбкой. Он выглядел так, словно это всё — не война, а просто небольшая неловкость.
— Садись, — сказал он, глядя прямо перед собой.
Когда я вернулся на турбазу, мои попытки вырваться наконец прекратились. Я оказался в полном окружении. Взгляд скользил по пустым стенам, и всё стало серым, как бетон вокруг. Я достал блокнот, открыл новую страницу и, не думая, написал эти строки:
« Если обрез попал в ****арез, если нет дела уже до невест, если тут Польша, а рядом Брест, и слишком много красивых мест. Что ж, сказал я, замес так замес, нет ****оловок и нет ****тесс, снова решает задачку Дантес, кто он, ****юкюк или бес? »

Я уже смирился с тем, что выбраться не получится. Больше не было борьбы, не было страха, не было даже сожаления. Всё просто стало таким, каким оно есть.
В голове крутились варианты, но все они вели в тупик. Я больше не искал выход. Безвыходность растворилась во мне, как туман над озером. Осталась только лёгкость.
Я просыпался утром и просто пил чай. Не думая о том, что дальше. Не желая никуда бежать. Мир был именно таким, каким он должен быть, и я больше не пытался его переделать.
Я шёл по этой жизни так же, как шёл по той лесной дороге — не потому что надеялся, а потому что просто шёл.
И тут — уведомление на почте.
Я открыл. Приглашение на Пурим во Львове.
На секунду я даже не понял, что это значит. Просто смотрел на экран. Львов. Праздник. Люди, которых я давно не видел.
Что-то внутри шевельнулось.
В голове всё резко изменилось. Если есть путь во Львов, значит, есть хоть какая-то возможность. Значит, есть жизнь за пределами этого тупика.;Чёрт с ним, с фронтом, с блокпостами, с этим алкашом с автоматом.;Есть маршрутка, автобус, хоть пешком — но я выберусь. Я почувствовал, как на меня накатывает невыносимая жажда движения, жажда действия. Что-то, что я давно потерял.;Я поднялся. Мои ноги запомнили, что значит идти. Всё, что было раньше, начало распадаться, и я наконец понял, что мне не нужно больше играть по их правилам.
И вот я иду. Без страха. Только вперёд. Мелькают лица, блокпосты, ещё какие-то люди — но это уже не имеет значения. Я ехал из Шацка через Ковель во Львов. Путь был долгим, но теперь всё происходило словно в безумной гонке — я не мог остановиться, не мог вернуться. Проезжая через Ковель, мои глаза не обманулись: те же памятники. Петлюра, Бандера, Шухевич. Они стояли на своих постаментах, как каменные свидетели, смотрящие в будущее и прошлое. Они были уже не просто статуями, а привидениями, тенью, которая никогда не оставит эту землю. Этот новый мир выстроился на костях, и он не собирался давать мне ни единого шанса.

Блокпосты. Проверки. Солдаты с автоматами. Они не спрашивали ничего, не пытались понять, кто я. Просто смотрели, как на чужого.
Я проезжал мимо теней прошлого и впервые за долгое время не чувствовал ничего. Ни страха. Ни надежды.
Просто ехал.


Вот и Львов.;Чем ближе я подъезжал, тем больше город становился знакомым, но в то же время — чужим. Киев, похоже, просто переехал сюда. Всё было как раньше: люди, улицы, здания, но всё это теперь было сгущено в одну точку, в один город, который стал таким же кипящим котлом. Страх, беспокойство, перемены — всё это было перенесено сюда, в новый центр, и город, как и Киев, жил в этом тяжёлом дыхании.;Вроде всё одно и то же, но теперь тут я был чужим. Место, которое ещё недавно казалось полным надежд, вдруг стало новым фронтом.;Но в глубине головы мелькнула мысль: может быть, я смогу уехать отсюда? Может, здесь, среди этих улиц, найдётся хоть минутка передышки, хоть шанс забыться?
Я шагнул к дверям, где меня уже ждали. Пурим. Всё это словно было последним шансом почувствовать хоть что-то человеческое среди всего, что происходило вокруг

На Пурим стекались беженцы из разных уголков Украины — те, кто потерял дома, семьи, прошлую жизнь. Но в этот вечер всё это оставалось за дверями.
Залы были полны. Длинные столы ломились от еды — кто-то принес традиционные угощения, кто-то просто то, что смог достать. Были те, кто не изменял традициям — нарядились в карнавальные костюмы, будто на секунду пытаясь сыграть в жизнь, где войны нет. Все ели, пили, смеялись.
Кто-то пытался сдерживаться, но потом всё равно поднимал стакан, произносил тост, отпуская боль. Вино текло рекой, разговоры сливались в единый шум, вспыхивали танцы. Люди кружились, обнимались, пели. Казалось, что эта ночь принадлежала только им — маленький осколок жизни до всего этого кошмара.
И тут, как по привычке, загудела сирена — предупреждение о ракетном ударе. Мы услышали её гул, но уже не обратили внимания. Мы просто продолжали праздновать, будто это не имело никакого значения. Мы стали настолько привычными к этому, что сирена, как и прочие звуки войны, стала частью фона, который не мог помешать нам отпустить хоть на минуту все наши страхи.
Но в глазах каждого всё равно читался страх. Он не исчезал, сколько бы ни лилось вина и ни гремела музыка. Он был в сжатых губах, в дрожащих руках, в тяжёлых взглядах, которые пробивали шум праздника. Это было похоже на картину "Крик" Мунка — застывший ужас, который невозможно заглушить. Лица, ещё улыбающиеся, но уже искажённые, будто их захватывает невидимый крик.
А за окнами оставалась другая реальность — сирены, блокпосты, серые улицы. Но здесь, в зале, их не было. Здесь был Пурим — момент, когда можно было позволить себе забыться. Пусть ненадолго.


После Пурима нас разместили на другом этаже, на надувных матрасах, предоставленных израильской фирмой, которая помогала беженцам. Атмосфера вернулась к привычному течению, но в воздухе оставалась та же странная тяжесть. Праздник, как вспышка света, исчез, и жизнь продолжила свой обычный ход. Люди возвращались к своим заботам: кто-то выгуливал собачек, кто-то держал в руках клетки с попугайчиками, другие пытались найти хоть немного тишины, чтобы забыться. Даже в этих условиях, когда война и страх были так близки, среди нас снова витала лёгкость, но она была краткой — Пурим был как иллюзия нормальной жизни. Мгновение, которое заставляло чувствовать, что всё ещё можно быть живым.
Некоторые не спали, продолжали разговаривать и смеяться громко, как будто пытались удержать этот момент. В воздухе витала странная смесь: радость, перемешанная с усталостью, надежда и отчаяние, сосуществующие одновременно. Атмосфера была как электрический заряд — напряжённая, но живая, как тьма, которая быстро поглощает свет.;Но за всей этой бурей эмоций, за смехом и разговорами, в глазах каждого читался страх. Всё было похоже на картину, на которой переполненные ужасом лица под сводами надвигающегося бедствия. Было ощущение, что вот-вот всё может взорваться, а никто не будет к этому готов. Всё было на грани, и каждый понимал, что это не просто праздник, а хрупкая иллюзия, которая вот-вот исчезнет.;Никто не спал. Все ждали своего автобуса в Польшу. Атмосфера была напряжённой, как натянутая струна. И тут я подумал, что этот вариант не сработает — вывозят только женщин, стариков и детей. Мысль о том, что мне снова придётся вернуться в Шацк, угнетала меня, но другого выхода не было.

На следующее утро, когда все проснулись, мы выстроились в очередь на автобус в Польшу. Атмосфера была тяжёлой, словно из неё выкачивали воздух. Все стояли, будто на грани, ожидая своего момента, но с каждым шагом ощущение свободы лишь ускользало. Вокруг витал запах напряжения — почти физическое ощущение, что что-то не так, что нас ждали не в Польше, а в другом месте. Мы стояли, как стадо, готовое к отъезду, но ни один из нас не был уверен, что поедет.
Перед автобусом стояли солдаты — бандеровцы, сканирующие всех по базе данных и документы. Я знал, что у меня всё в порядке — у меня была медицинская справка, которая, казалось, должна была всё решить. Но, несмотря на это, что-то внутри меня беспокойно сжималось. Страх не приходил, но было что-то глубже — как будто я знал, что этот момент может стать решающим. Было нечего терять, но это не облегчало ситуацию.
Когда пришла моя очередь, бандеровец взглянул на меня, скользнув по базе данных, и его лицо изменилось. Он отвёл меня в сторону, молча, будто его глаза стали холодными, с каким-то скрытым, но явным приговором. Всё было ясно, и это было хуже любых слов.
— Тебе нужно обсудить твой переезд в Польшу с твоими новыми друзьями в Шацке, — сказал он, и его голос был равнодушным, с тенью усмешки, скрытой где-то в его тоне. Он имел в виду СБУшников, тех, кто обыскивал Шацк, мою квартиру, Янку. Внутри меня всё сжалось, но я молчал. Я знал, что всё. Всё стало очевидным.
Я стоял в тени своих мыслей, ощущая, как внутри что-то рушится. Ничего не было важным, кроме того, что автобус с беженцами медленно двигался вперёд. Я смотрел, как он уходит, и, с каждым метром, мне становилось всё более очевидно, что это был мой последний шанс. Я не мог уехать с ними. Я не мог уехать вообще.
Автобус исчез за поворотом, и я остался стоять, словно в ловушке. Мой взгляд не мог оторваться от его исчезающего следа. Это было, как мгновение вечности — я остался, и всё, что меня окружало, становилось частью этой сети, в которой я оказался. Люди двигались вокруг, а я оставался как статуя, не ощущая ничего, кроме той бездны, в которую меня тянуло. Мой мир рухнул, и я стоял среди толпы, уже зная, что спасения нет.

Я благополучно вернулся в Шацк и полностью принял свою безысходность. Всё было так, как и должно было быть. Ловушка замкнулась, и теперь оставалось только продолжать жить дальше, шаг за шагом, словно я часть этой системы, которой не могу противостоять. Я уже не пытался бороться с этим — как вода в реке, просто двигался в том направлении, которое мне предписано.
И вот, когда я уже думал, что буду жить в этой тягучей реальности, дверь снова постучали. Тихо, без спешки. Это были уже хорошо знакомые мне СБУшники, те, кто раньше приходил в Шацк, с их угрожающим спокойствием и тяжёлыми взглядами. Их лица, как всегда, не выражали ничего лишнего, но я знал — пришли они не с добрыми намерениями.
— У нас есть предложение, — сказал один из них, чуть скривив губы. Его голос был тихим, но уверенным, как всегда. — Ты же не хочешь сидеть тут, в Шацке, всю оставшуюся жизнь. Мы знаем, что тебе нужны деньги, и мы знаем, что у тебя есть амбиции.
Я не ответил, спокойно взглянув на них. Я знал, что они говорят всё это для того, чтобы втянуть меня в свою игру, но мне было всё равно.
— Мы предлагаем тебе работу, — продолжил он, — на украинскую разведку. Внедрить тебя в недра русской мафии в Европе. У нас есть всё, что тебе нужно. Мы знаем, что ты хочешь уехать, так вот, мы даём тебе шанс работать с нами. Ты будешь работать на нас, а взамен получишь обучение, подготовку и 25 000 долларов в месяц. Мы знаем, что для тебя это важно.
Я понял, что их предложения — это ещё один шаг в их игре, но мне было настолько спокойно, что я даже не почувствовал раздражения. Я просто откинул эти мысли и сказал, спокойно, без усилий:
— Сори, вы знаете, я разговариваю во сне. Это точно не для меня.
Я помнил, что после того обыска со мной могло произойти что угодно. Но сейчас, несмотря на всю свою безысходность, мне было настолько легко, что не было места ни страху, ни сомнениям. Я просто отказал, и это было окончательно. Они могли бы предложить всё что угодно, но для меня всё это стало неважным. Я был вне их игры.
Они молча посмотрели на меня, не произнесли ни слова, только кивнули и вышли. Я закрыл дверь за ними, и, кажется, впервые за долгое время почувствовал, что хоть в этот момент я действительно контролирую свою судьбу. Но я понимал — это не конец, это только начало. Ловушка продолжала сжиматься, и мне не оставалось ничего, кроме как продолжать двигаться по её направлению.


После того как СБУшники ушли, я закрыл дверь и встал перед кухонным столом, не чувствуя ни радости, ни облегчения. Включил чайник, поставил чашку и медленно налил себе чаю, будто пытаясь замедлить время. Всё вокруг казалось застыло, а в голове — пустота, как будто мир замер в ожидании. Я понял, что мне нужно хоть как-то нарушить этот вакуум, который заполнил всё вокруг. Взял ноутбук, открыл Facebook и, не думая, написал случайной девушке, не ожидая ответа.
Не было цели, не было смысла. Просто чтобы хоть как-то вырваться из этого бесконечного молчания, которое сжигало меня изнутри. И, к моему удивлению, через несколько минут пришёл ответ.
— Привет, Любовь, как дела?;— Привет, ну как)) Более-менее нормально. А ты?;— Я тоже...
В этот момент что-то внутри меня резко изменилось. Я не знал, что меня толкнуло, но выпалил:
— Раздевайся.
Её реакция была мгновенной. Камера включилась, и я увидел её тело. Майка упала, и её обнажённость появилась на экране так быстро, что меня охватило что-то похожее на искру, вспыхнувшую в темноте. Мы оба словно поглотили друг друга в этом моменте. Вся комната исчезла, остался только экран, и мы, полные безумной страсти, как животные, движущиеся без слов, только в действиях.
Мир вокруг наполнился, как будто всё вдруг обрело новый смысл. В этом моменте всё стало важным — каждое движение, каждый взгляд. Страсть, которая вспыхнула между нами, перевернула всё, наполнив пространство новым содержанием. Я понял, что эта встреча, пусть и виртуальная, стала чем-то реальным, чем-то, что приносит смысл в пустоту. И вдруг я осознал, что всё это, вся эта игра, не была просто бегством. Это было живое, настоящее, полное и неоспоримое чувство. Всё вокруг потеряло значение, кроме неё, кроме этого момента.