Гармония

Вечернею росой прибило пыль дороги.
Поёт в ночи томлёной зовущий соловей.
Остыли, улеглись знойного дня тревоги.
И лунным серебрением блестит листва ветвей.

А светом триоконья сквозь ситец занавесок,
Как золотистой пудрой, покрыло палисад.
И только редкий лай, да звон в цепях подвесок,
Тишь вечера тревожат, быть ночи не велят.

И где-то на краю, там, где река сверкает,
Душевная гармонь мелодии плетёт.
И голоса девчат о милых вспоминают,
А теплый, тихий ветер слова их разнесёт.

Откликнутся они в сердцах вчерашних девок.
Постели, что готовят для своих малых чад.
И бабки, что плетут кошни из мягких веток,
Тихонько подпевая о днях былых грустят.

Вот оборвалась песня, и, супротивно грусти,
В томление летней ночи лихой ворвался свист.
И громко, со словами, что слез он не допустит,
Ударил в плясовую веселый гармонист.



Красивым баритоном от леса отразился крик: «Барыню встречаем!»

За ним девиц ответ.
И тихий, спящий берег огнём преобразился,
Задрав подол рукою и подхватив куплет.

Сорвутся в русском танце веселые подруги.
За талию подхватят ладони их парней.
В огне любви растают трудного дня потуги.
И молодость, играя, льёт жизнь среди полей.

Огня зари касаясь, шли, возвращаясь пары.
Подушки лишь коснувшись, пойдут на сенокос.
И дед, слезая с печки, подтянет шаровары.
Не спавши: «Что накосишь? Куда вас пёс понёс!»

И вот наш гармонист, схватившись за литовку,
С плеча траву роняет замахом в ровный ряд.
А девки, проявляя привычную сноровку,
Граблями управляют, так сено ворошат.

Как солнце поднялось и осушило травы,
Обедать все собрались, укрывшись в тень гумна.
В деревне днём работа, лишь вечером забавы.
Короткое здесь лето и длинная зима.

И вот вернётся стадо, закроются калитки,
Как к дому гармониста подходит молодежь.
На лицах загорелых красивые улыбки.
«Серёга!» - кто-то крикнет.

Тебя тут год прождешь!

А он в рубахе белой, в завёртке рукавами,
Меха растянет звонко, и распугав всех кур,
Вдруг свистнет, крикнет громко:


«Ну? Мы гулять, кто с нами?»
А дед в досаде сплюнет: «Бездельник, балагур».

И вот, который год, наш весельчак Серёга
Гуляет по деревне, спать девкам не даёт.
Течение его жизни, как ровная дорога,
И нет причин бояться, что будет поворот.

Его родила мать в дому, что над рекою.
И где из окон виден Христа забытый храм.
Он красною стеной с разбитою главою
Смотрел на жизнь безмолвно, их знал отсчёт годам.

А на его плечах широких, обветшалых
Селились громкой стаей проныры воробьи.
И было среди них веселою забавой,
Упавши камнем с неба, раскрыться у земли.

Маневром они ловко опасным управляли,
Таская мух,звенящих чуть сонных от жары.
А их птенцы пошире все клювы разевали,
Чтоб получить быстрее родителей дары.

Среди чириков серых был ворбьишка юркий.
Земли почти касался перением крыла.
Как бы сказал на это наш наблюдатель чуткий:
«Лихая храбрость, братцы, не водит до добра».

Не только сумасбродством летун наш отличался.
Он красовался черной отметкой на спине.
Как он летал красиво, фортуне улыбался.
Но кто рискует лишне - потворствует беде.

А старый кот, за ним лениво наблюдая,
Лежал на солнце, греясь, с довольностью урчал.
Имел он некий опыт и, будто понимая,
Что час его охоты сегодня не настал.



Эх, годы нашей жизни сквозь пальцы утекают…
И дай те Бог сознания их грамотно прожить!
Как правило, упавши, солому вспоминают.
Поступки нам в прошедшем нет воли изменить.




Серёга стрекозою гулял и веселился,
И слыл толковым парнем, от работы не бежал.
Настало его время, красавец наш женился.
Но вот беда - в наливках он радости искал.

А всё началось с дома, отец его гордился,
Что лучший на деревне он варит самогон.
И от него болел, но им же и лечился.
Но до конца не верил, что в гроб загонит он.

И вот теперь одна у матери отрада.
Все сделает, как просит её родной сынок.
И горькую нальёт, коль похмелиться надо.
И беленькой поставит в обед на посошок.

Откуда глупой бабе, по доброте душевной,
Понять, что роет яму ему в любви такой.
И, что добра не будет от стопки ежедневной,
Но греет ее сердце, что он идёт домой.

Ну а жена с детьми терпение теряет.
И в общежитие в город сбежала из села.
Мать сыну своему прозрачной наливает,
Чтоб всех милей на свете она ему была.

И вот уже за тридцать помятому Серёге.
Сам свой он дом обносит и тащит всё в шинок.
Жену опохмелиться давно уже не просит.
Та любит и не поит, он к матери идёт.

Теперь лишь понимает уставшая старуха,
Что с сыном натворила любовию своей.
С крылами выражение - и к ней пришла проруха!
Когда от сына пряталась она в тени сеней.

Как осенью дождливою смывает лета радости,
И снегом лес укроет, на реках встанет лёд,
Так молодости нашей кислят с годами сладости.
И станет горькой живицей пропавшей жизни мёд.

Вот птица - мать кормящая не заклюет птенца.
Природа настоящая, любовь - так до конца!
Но в жизни человеческой случается порой
То, что в семье отеческий живёт пример дурной.

Пропил гармонь Серёга, любовь свою пропил.
И у семьи порога в прощенье возопил.
Но не был он услышан, пугал детей тот крик.
И к матери в деревню рванул хмельной мужик.

А та не сном не духом, не до гостей сейчас.
Нашелушила лука в корзину про запас.
И печку растопила - мороз ведь за окном.
Чуть чая положила, залила кипятком.

И пар душистый пыхнул из чашки в потолок.
И, чтоб послаще было, добавила медок.
Трещат поленья в печке, мурлычет старый кот.
Нос лапой натирает, как чует - гость идёт.

Старушка с укоризной: «Давай-ка не зови».
На, вот нарежу сыра, и шерсть свою не три.
А Кот зевнул протяжно, презрев её вопрос.
На трон газет бумажный улёгся, спрятав нос.

Вот десять бьют на стенке советские часы.
А кот усердно моет роскошные усы.
Старушка, чертыхнувшись, пошла стелить постель.
А про себя подумала: «Кого ей ждать теперь?»



Мороз волшебной силой на окнах рисовал,
И в Звёздном небе стылом Луны светил овал.
Берёзы, как невесты, под инея фатой
Не находили места, шептались меж собой.

То, что Седой повеса принудил их к любви,
И все деревья леса на празднество пришли.
Всех шубой он одарит, накроет с головой.
Той, что к весне растает, сойдёт в поля рекой.

Бриллиантами осыплет морозных капель льда.
Так на ветвях застынет Упавшая звезда.
Мороз обнимет крепко, хоть и седы года,
Что звонко щёлкнет в ветке замёрзшая вода.

И в тишине объятий морозной ночи, вдруг
Идёт мужик помятый, скрипит его каблук.
Руками держит уши, ругает всё подряд.
Твердит, что летом лучше, тулупчик тонковат.

Уже бежит трусцой, пытаясь не упасть.
Схватив за нос рукой - морозная напасть!
Вот храм заиндевелый блестит в лучах Луны.
Напоминанием веры стен образа видны.

А рядом у дороги, на островке тепла
Сидят, поджавши ноги, зима им не мила,
Вороны, воробьишки , да пара голубей,
Найдя тепла излишки в плену судьбы своей.

И тут же кот бездомный лежит, поджавши хвост.
Свой аппетит бездонный сменил на строгий пост.
Не хочет шевелиться, до птиц достать когтём.
Ведь стая разлетится, и холодно потом.

Но голод - он не тётка, желание есть сильней.
И прыгает кот ловко на сторону гостей.
Вспорхнула стая, пылью лишь обдала кота.
В секунду стала былью доступная еда.

Вернувшись восвояси, он лапы подвернул.
С судьбой своей в согласье в свой мех он нос уткнул.
А воробьи летели в ночи холодной прочь.
На крыльях влага мёрзла, нет силы превозмочь.

Вдруг яркий свет лучами в мгновенье ослепил.
Кто смог, тот увернулся, других автобус сбил.
И в судорогах бьётся о белый снег крыло.
Уходит жизнь, оставив последнее тепло.

«Вон птицы даже дохнут!» - ботинком трупик пнул.
Почти пришёл Серега и к дому повернул.
Шагнул на две ступени знакомого крыльца.
И силой дёрнул ручку звонкового кольца.

А мать не ожидала, что едет к ней сынок.
И поднесла, что было, а там один глоток.
Серёге не хватило, лишь только вызвав гнев,
Отправил он старушку искать на разогрев.

Схватив платок пуховый испуганная мать,
Не думала, что будет из дома убегать.
Чтобы отсрочить пьянку и трезвости дать срок,
Крыльцо да и времянку закрыла на замок.



На босу ногу валенки, скрипит под ними снег.
И мужа ватник старенький даёт тепло в побег.
Её подруга верная пустила ночевать,
Ведь спит сынок наверное, её не будет ждать…

Но спать не собирался в хмельном плену Сергей.
И в поисках спиртного бродил во тьме сеней.
Решил пойти догнаться у друга через дом.
Стал в двери он стучатся, что заперты замком.

Тогда в угаре рьяном полез в окно двора.
Собой явил, что пьяным, вот у колен гора.
И выпал он на улицу, родившись из стены.
Задел телеги ступицу и разорвал штаны.

И вот к соседу в тапках стучит среди ночи.
А на цепи пёс лаял - Серёгу не сличил.
Искрится снег хрустящий и от мороза пар.
Ну вот сосед проснулся, сказал идти в амбар.

Там, дав бутылку водки ему последний раз,
Сказал: «На этом баста», с женой живёт сейчас.
Бери вот, на прощание, и больше не ходи.
И двери за собою плотнее затвори.

На этом и расстались, тут каждому свое.

Кому разгулье, пьянка, веселое житьё.

Кому создать попытки семейного тепла.

И детские пелёнки, и скатерть до бела.

 

 

Покрыв соседа матом Серёга брёл домой.
Мороз щипнул с прихватом, тот побежал трусцой.
И, чтобы подсогреться, хлебнул чуть из горла.
Посетовал, что криво дорога в дом вела.

А тот, накрытый шубой из белого песца,
Как серебром, по срубу, узор из-под резца -
Стоял в тиши промозглой, сторонний, суть-чужой 
И будто больше века не обжит был семьей.

А Белые ставни крестами изрезали тьмы пустоту.
Вот яркими были глазами, но канул тот свет в темноту.
Ведь дом без тепла, словно камень, как с кровью руда-гематит.
И иней блестит-белый пламень и двери замок сторожит.

Серега думал - влезет назад в окно двора.
Увы, захват не держит замерзшая рука.
И рвал крыльца он двери, но сдюжил пыл замок.
Глазам своим не верил, что в дом попасть не мог.

Допил в сердцах бутылку, пытался в окна лезть.
Стекло он бил рукою, но там второе есть.
И ноги коченели, в руках с осколков кровь.
Ей, обагрив сугробы, пытался вновь и вновь!
 
А водка мысль туманит и делу не поможет.
И, что там дальше станет, особо не тревожит.
И человек сердился, кричал, что подожжёт.
Кричал, что дом продаст он и деньги все пропьёт.

Но дом смотрел спокойно глазницами окон.
Летами умудренный он в думы погружён.
Ведь помнит он мальчонку и молодую мать.
Но в этом…он не может…Серёжу распознать.

Ну а мужчина пьяный, теряя мысли ход,
В попытках он упрямых все силы отдает.
Уже белеют пальцы и зубы не сомкнуть.
Тут мысль нашла скитальца, что нужно отдохнуть.

Вот сяду на крыльце я и подожду здесь мать.
И пусть ей будет стыдно закрытым оставлять.
Присел он на ступени и стало вдруг теплеть.
И слышит - за сенями принялся кто-то петь.

И он, как можно тише, дом сбоку обошёл,
Но усмехнулся кисло, певца там не нашёл.
А голос повторился, но дальше вниз к реке…
Серега рассердился - вот покажу тебе!
 
И смело по сугробам, легко, как будто пух.
В рубахе на распашку вдыхал морозный дух.
И вышел на поляну, среди берёз - сестёр,
Треща и извиваясь большой горит костёр.

И девицы танцуют каких красивей нет.
А в центре хоровода сидит могучий дед.
Он в шубе с синим мехом и в красных сапогах.
И в шапке с острым верхом и с инеем в усах.

И борода лопатой, на поясе кушак.
Поет он и смеётся, да и свистит в кулак.
В руках гармонь играет, дает в народ огня.
Серега понимает: «Так ведь она моя».

Её меха он помнит и сам он шил ремень.
Она с натуги стонет, что ж рвать её теперь?
Старик его увидел и хитро подмигнул.
И на куплет сильнее гармонь он растянул.

Меха вздохнули звонко, и, лопнув разошлись,
Серёге стало больно, он крикнул: «Берегись!»
Вдруг все остановилось, и стих девичий смех.
Серёга пригляделся…и тут узнал он всех.

Узнал соседку Лиду, пропала что в лесу.
Светлана, что утопла - узнал ее косу.
И были тут другие, он с детства их видал.
Ведь с кладбища на Пасху конфеты собирал.

Они здесь молодые, танцуют в круг костра.
Тут подошла к Серёже покойная сестра.
Сказала тихо: «Братик, на, выпей зимний мёд,
Теплее сразу станет и грусть твоя пройдет».

И он, едва коснувшись губами чаши той,
Почувствовал блаженство, и счастье и покой.
Старик же скинул шубу и, положив на снег,
Сказал: «Ложись, Серёжа, далек еще рассвет».
 
В ночи луна блистала, в лучах искрился храм.
А мать в гостях не спала, прижав ладонь к устам.
Собака где-то выла на хуторе в лесу.
И снегом смерть точила искрящую косу.

Рассвет забрезжил робко, срывая ночи плат.
Домов блеснули стекла, хозяева все спят.
Вот золотом искрится в лучах промерзший снег.
И новый день случился, продолжив жизни бег.

На теплотрассе тихо пирует старый кот
И тушке воробьиной когтями перья рвёт.
Настало его время, пришел его черёд.
Тот, кто летает лихо, тот долго не живет.

 

Сосед Сергея «добрый», разбуженный лучом,
Вчерашнее припомнил, всё пьяным нипочём.
Но всё ж решил проверить, как его друг добрался.
Умылся, в окно глянул и солнцу улыбался.

И,взяв с собой чекушку - Серёге опохмел,
На спящую подружку с любовью посмотрел.
На улице красиво, снега блестят в лучах.
И образа на храме, как будто при свечах.

Пошёл той же тропинкой, что и вчера Сергей.
Вела стрелою прямо между домов друзей.
И вот он - куст каринки, за ним Серёжи дом.
То, что сосед увидел, все оборвало в нём.
 
Измятые сугробы вокруг всего двора.
Повсюду окна биты, подставка из ведра.
На доме и на снеге, как стаи снегирей,
Алеют пятна крови, а на крыльце Сергей…

Раздетый и разутый и белый, словно снег.
Чуть инеем укутан, в глазах восхода свет.
Лежит, поджав колени к изрезанным рукам,
Он, словно улыбаясь, открытым небесам.
 
Светило над деревней явило всё себя.
И щедро разливало потоки янтаря.
А снегири летели от дома прочь к реке.
Зима она не вечна, и время быть весне.

И говорят в народе, что ночью у реки
Гармонь играет громко - клянутся мужики.
Что слышат они песни и смех еще девичий.
Приезжие смеются, ведь это гомон птичий!
 
И только на погосте, чтобы отцу помочь,
К Серёге в гости ходит его родная дочь.
Могилу убирает и папочкой зовёт.
Ему не наливает, ведь и сама не пьёт.

Что нужно было парню, что нужно мужику?
Любовь родных и близких, а не любовь к вину!
Вновь солнце над рекою и в роще соловей.
Вершить судьбу порою нет силы у людей.

Плывут они течением к излучине реки…

Вздыхая с сожалением помянут старики.