Глуховка

       Иван Константинович Глухов, выходец из Тамбовской глуши, к Москве так и не привык. После армии молодым и красивым поступил он на службу в органы; три года оттрубил на постовой службе, мыкаясь в общежитии, а потом удачно женился на скромной москвичке с отдельной квартирой и для закрепления семейного счастья перешёл в участковые, именуя себя, вероятно шутливо, околоточным. Ему достался старый «околоток» на окраине Москвы, отстроенный пленными немцами в начале пятидесятых для переселения граждан из бараков в отдельные коммунальные квартиры. Со временем коммуналки расселили, дворы благоустроили и началась новая жизнь: быстрая, суетливая, шумная и совсем не по душе Ивану Константиновичу. Он терпел, терпел, а в последний день февраля подал рапорт в надзорное отделение об отставке. Сей факт обескуражил сослуживцев, а ещё больше удивила причина увольнения Ивана Константиновича, как он сам её определил: «Потеря совести, не совместимая с исполнением должностных обязанностей». Разговоры по душам и увещевания оказались тщетными и, в конце концов, отставка капитану полиции Глухову была дарована. Супруга такой поступок не одобрила и демонстративно «переехала» из общей проходной комнаты в отдельную у кухни. Когда и это не помогло, то собрала чемодан и отправилась на курорт в Турцию, оставив на кухонном столе записку с припиской: «Пока не поумнеешь». С этой запиской он стоял теперь у окна и провожал взглядом супругу, которая закинула чемодан в такси, прихлопнула багажник и, не обернувшись на окна, села на заднее сидение за водителем. Март таким и запомнился ему: такси, клубы дыма и всё.
       Это «всё» прорастало в нём сорняком. Куда бы он ни глянул из окна – всюду эти ростки. Там пьют, там бьют, там шумят, глумятся, плюют, сморкаются, ругаются. «Смотреть противно на вас, люди. Впрочем, вы всегда были такими, это я не замечал». Иван Константинович мыслил преимущественно статьями административного кодекса в повседневной работе, а когда пришлось выйти за рамки его применения, то оказалось, что это не в его компетенции: «Мирись и живи, или не мирись, но тогда и не жалуйся на жизнь». Он не мирился и не жаловался, а потом понял главное: во всём «околотке» он такой один. Один…
       В дверь позвонили. Глухов отвернулся от окна и пошёл открывать входную дверь. На пороге стоял Оганес с бутылкой коньяка и большим пакетом с чем-то съестным. Запах горячего шашлыка раздражал желудок.
       – Что, дорогой, человеком стал? Сейчас мы это событие отметим.
       Оганес без разрешения вошёл и поспешил на кухню. Поставил пакет на стол, коньяк и распорядился:
       – Что стоишь, хозяин, у порога, когда гости уже в доме? Доставай тарелки и стаканы.
       Иван Константинович обернулся на соседа снизу, покрутил записку с припиской «Пока не поумнеешь», сунул её в карман и, притворив входную дверь, неохотно поплёлся на кухню к столу. Первые две стопки по пятьдесят он опрокинул залпом, не закусывая, стараясь заглушить раздражающий желудок и разум аромат горячего мяса.
       – Кушай, дорогой, кушай. Ты наконец-то за десять лет человеком становишься.
       Глухов посмотрел на Арсена и промолчал.
       – На работу к нам поступишь. Зоя просила помочь. Почему не помочь? Ты со связями.
       Глухов молчал.
       – Нового назначат, каким он будет – не понятно, а ты свой и с ним, и с нами. Кушай. 
       «Зоя просила… Зоя. Да ты знаешь, кто он такой? Цветочками круглосуточно торгует? А брат его ночами не спит ради нас с тобой, объезжая съемные квартиры до утра? Тебе, Зоя, это всё не интересно. Тебе главное что? Главное, чтобы пальчики Кристина красила, чтобы стрижку в салоне делали, а кто и что они – это тебе не важно? Они меня не боялись, а теперь и вовсе бояться некого. Все другие для них свои». Глухов хмелел, но к столу не притронулся.
       Где-то через час совсем стемнело, через два – улица обезлюдила, а к полуночи закончился и коньяк. Тарелка Ивана Константиновича оставалась нетронутой. Из хмельной дрёмы его вывел пронзительный женский крик. Глухов встал у окна и всмотрелся. Здоровый бугай таскал за волосы полураздетую молодую женщину, нагибал её и бил кулаком сверху вниз, стараясь попасть по щеке.
       – Э, не вмешивайся, дорогой. Он знает, что делает. Ты теперь с нами.
       – Пошёл вон! Вон! Я капитан полиции, а ты вор и негодяй, как и все вы.
       – Бывший, дорогой, бывший.
       Глухов не стал слушать дальше причитания незваного гостя. Он бросился вниз по лестнице на улицу как был: во всём домашнем. Успел перехватить руку, пьяного от безнаказанности насильника, и сам ударил того в лицо, вложив всю силу и злость, что скопилась в душе. Тот рухнул в сугроб, а женщина закричала пронзительнее и… Иван замер. Лезвие вошло со спины. Он обернулся. На него смотрел Оганес всё с той же мерзкой улыбкой:
       – Не надо так с нами, Вано. Ты так ничего и не понял.
       Глухов упал ничком на тротуар. По спине на белой рубашке расплывалось кровавое пятно. Женщина подползла к нему, схватилась за ручку ножа и потянула на себя.
       – Не трогай. Протри нож. Не трогай, глупышка.
 
                * * *
       Зоя едва успела распаковать чемодан в большом номере на побережье, как получила сообщение от Кристины: «Зоечка, возвращайся. С Ваней беда. Девка порезала по пьяни».
       Через неделю Ивана Константиновича схоронили на дальнем подмосковном кладбище без особых почестей. В отделении даже порадовались, что тот успел уволиться сам. Судьбу несчастной побитой женщины позже определил суд, приняв во внимание бытовой характер ссоры бывшего участкового с барышней по вызову. Похороны и поминки организовал друг семьи Оганес, пригласив на них нового участкового для знакомства с моложавой вдовой. 
 

       Среда, 5 марта 2025 г.