some poems 2

13.
Вконец от скуки обессилив,
растратив рифмы как монеты,
борюсь с нахлынувшим засильем
уже нагрянувшего лета
и одурманенный от зноя
пишу, необходимый только
цветкам душистого левкоя,
в стихах моих не знавших толка.
Быстронесущихся стрекоз
мне не подвластное движенье
не предвещает тёплых гроз
готовящееся сраженье.
Метафорами оскверняя чистоту
и девственную простоту предметов,
пишу стихи, идя на поводу
непредсказуемого лета…
(12 марта 2002)
32.
О, расстояние! О, время –
вы наложили на меня
разлуки давящее бремя,
тоски холодного огня
зажгли негаснущий костёр.
Немой, но явственный укор
я нахожу во всех предметах,
столь бесполезных для поэта,
который потерял Её…
и лёгкое забытиё
теперь так призрачно желанно,
но горечь странного обмана
растёт во мне; Её черты
пытаюсь передать бумаге,
из комнаты, как бы со дна оврага
пытаюсь выбраться, но ты, –
моё безумие, взращённое разлукой –
какой невыносимой мукой
терзаешь ты меня и вновь и вновь;
как жутко холодишь ты кровь,
подслащивая появленьем строчек
яд одиночества, которое уж хочет
и властвовать и разделять…
Обнявши голову, ложусь я на кровать
и засыпаю среди ночи…
(4 апреля 2002)
34.
Сержусь на сатанеющий ноябрь,
который леденящею рукою
неумолимо осыпает календарь
и парк за окнами, и теребит тоскою
нить тонкую, связующую смерть
с попыткой жизни, начатой недавно,
которую грызёт неявно
мышь в комнате – невесело глядеть
мне на её упорную работу
когда пустых бутылок рота
воюет с памятью и разумом моим.
Пусть алкоголь почти неуловим –
бумага  чувствует его прикосновенье
когда в одно прекрасное мгновенье
берусь писать о прожитом своём.
Через окна мутнеющий проём
приходят образы, в ненужности своей
стихам моим не прибавляющие смысла,
пугая мышь, что в комнате моей
окно в декабрь старательно прогрызла.
Тогда приходят мысли о тебе,
однообразностью своею неуместные,
рассказывая о твоей судьбе,
в которой не нашлось мне места…
Прислушаюсь к шумящей пелене
дождя пришедшего без приглашенья,
очнусь в какой-нибудь другой стране
с лицом чужим лишённым выраженья;
И в комнате своей как господин
порву написанное, ветру злому вторя;
как жаль что я сегодня не один:
со мной молчит моё немое горе…
(5 апреля 2002)
36.
Из ниоткуда в никуда
твоя звезда меня ведёт
и туч осенних череда
по небу чёрному плывёт,
и окольцовано навеки
полоской Млечного Пути
ночное небо – человеку
дороги лучшей не найти;
и гранью кажется она,
что разделяет половины
мозга вселенной, и луна
висит на звёздной пуповине…
И начинаю я жалеть
о неизбежной смерти ночи,
чья предназначенная смерть
и мой конец
и смерть твою
пророчит…
(9 апреля 2002)
45.
Сажусь писать в преддверии зимы
когда листву ещё роняет ветер, --
так скоро упокоимся и мы
на том или на этом свете…
А, может, будет всё наоборот:
ноябрь покажет нам своё обличье,
и скривит саркастически свой рот
и снегом заметёт до неприличья.
Не будем же бояться умирать,
ложиться на заснеженное поле
когда ворон черноголовых рать
терзает нервы криками до боли.
(30 октября 2002)
51.
Между тех разведённых и всеми забытых мостов
(наяву и во сне где так хочется мне оказаться,
поклониться тебе с тех далёких как смерть берегов,
всё оставить как есть, со своею печалью расстаться)
не заманишь уже на дешёвую эту приманку –
на посул темноты уравнять всё под кровом своим.
Я тебя не найду, быстроногой метели беглянку:
ты опять ускользнёшь, в темноте растворяясь как дым.
Не упрятать печаль под январским твоим покрывалом,
под намокшим снежком: двор останется голым, как есть.
Не мечтать о большом, сохраниться хотя бы и в малом;
и тебя сохранить, отвергая награду и месть.
И белесые руки метели меж улиц снующей
пробудят ото сна,  заметая тебя и меня;
снег повалит ещё, становясь с каждым часом всё гуще,
и метель запоёт, фонарями как медью звеня.
И с каких это пор ты не ведаешь эти приметы –
этот угол, фонарь, заунывную эту метель –
я и сам так некстати  вспоминаю палящее лето,
золотистый сентябрь и тобою любимый апрель.
Так давай же опять возвращаться не ведая грусти
к разведённым мостам, к той железной улыбке Невы;
ночь влюбилась в тебя, и метель никогда не отпустит
ту беглянку свою, и они будут обе правы.
Вот и стихла метель: всё имеет конец и начало.
Фонари не звенят, как в кармане последняя медь.
В небе мало так звёзд и, хотя до ничтожного мало,
легче им загореться, чем снова метели запеть.
Чем белей в эту ночь, тем безмолвней – ты сможешь сама
убедиться если не в том, то в отсутствии эха.
Без конца и без края зима, как та злая чума:
для неё мы с тобой не помеха, увы, не помеха.
Что нам стоит с тобой отрешиться хотя бы на миг
от земной суеты, разведённых мостов и печали;
и до нас долетит тот вороний пронзительный крик
от залива Невы, и тогда всё начнётся с начала.
(27 ноября – 2 декабря 2002)
52.
Она пришла сюда незримо
и всё устроила сама,
позёмкой пролетая мимо –
та долгожданная зима.
Её мы с нетерпеньем ждали,
хоть чем-нибудь спугнуть боясь;
она вошла в подъезды зданий
и белый свой таращит глаз.
И осени безмолвный труп
уж попран вороньём крикливым –
декабрь поёт всем хором труб
и кличет к городским извивам.
Причуды первой той метели
небезызвестны нам с тобой;
грустят заснеженные ели,
а мне мерещится покой.
(2 декабря 2002)
55.
Вот и снова зима, оголтелая стая воронья
не кричит о грядущем – о прошлом её разговор;
я пытаюсь проснуться, во всём разобраться спросонья:
в том, что злая метель нам во двор заглянула как вор.
Нету места печали – изъедена криками птичьими
и укрыта снегами как дланью безумной зимы,
что, беснуясь метелью, явит в искажённом обличье
ту холодную смерть, от которой не спрячемся мы.
Вместе Ангел и Демон спустили с цепи этот ветер,
Словно Цербера царства и вестника гнева небес;
только солнечный луч – он по-прежнему ровен и светел –
вынуждает меня к написанию этих словес.
И как белая бязь, невесомый девичий платок
тех снежинок игра: друг за дружкой ко мне на лицо.
Эти белые узы подарил нам конечно же Рок,
обручая с тобой чрез Садовое это кольцо.
И доколе зима пребывает в тех муках рожденья,
я и сам обновляюсь и, в зеркало снова глядясь,
вспоминаю тебя как второе моё отраженье,
за несходство его обвиняя всё же не раз.
И неровен тот час, когда всё это вдруг прекратится:
стихнет злая пурга, снегопад перестанет идти;
с крыши дома взлетит та небесная вольная птица;
мы с тобой остановимся в самом начале пути.
(10 декабря 2002)
58.
Агония зимы и таянье снегов;
несносная капель и бездорожье;
камыш пожухлый возле берегов,
которые покинуть невозможно.
За зиму отдохнувшая река
по ветру, что её любя утюжит,
соскучилась. Несутся облака
и от весны закладывает уши.
Но эту реку мне не переплыть
и многие дороги не изведать:
мне остаётся только просто жить,
надеясь на нескорые победы.
(19 -24 декабря 2002)
60.
Здесь ветер, неусыпный нетопырь,
деревьям, что построились в каре,
грозится тем, что превратит в пустырь
всю рощу – так бывает в ноябре.
Но всё же достоверно не известно
от холода дрожит листва, от ветра ль.
Вдвойне благословенно это место:
вечерний луч его вниманием отметил.
На озере, что поодаль лежит,
собрались утки всей флотилией своей;
к нему тропинка змейкою бежит
с насмешкою над прямотой аллей.
Тебя прошу я, в этот вечер спрячь
свою печаль в том озере глубоком.
Здесь фрак носить устав свой грач
в ветвях еловых дремлет одиноко.
Ты растворись в лесу, стань деревом простым,
ещё одним в их воинстве несметном,
но превращенье за неверием своим
мне предоставишь совершить – поэту.
И лучше времени, наверно, не найти
бродить средь этих сумрачных пределов,
но путник, подустав в конце пути,
их красоту оценит неумело.
И ты сама, не веруя тому,
что этот вечер сможет повториться,
на помощь призовёшь лесную тьму
и ветер запоёт тогда как птица…
(25-26 декабря 2002)
65.
Из снежинок, что не долетели
до земли – не вернулись на небо ли? –
из оглохшей от воя метели
возникают стихи – дети небыли.
Из печали задумчивых глаз,
которых красивей не знаю,
и в которые долго глядясь,
твою душу едва постигаю;
из разлёта прекрасных бровей
-- тех  дорог, в небеса уводящих! –
из струящихся нежно речей,
которые слушать бы чаще;
из невольного святотатства
-- прикасанья к твоей руке!;
из закатных тех красок богатства,
растворённых в холодной реке;
из весенней неложности чувств,
о которых поведать тебе
не решусь; из минутных безумств,
пережитых страданий и бед;
из рассеянных взглядов прохожих,
отчуждённости ветра-скитальца,
из весны, на себя непохожей,
что твои заморозила пальцы;
из улыбки беззлобных небес,
что прощают нам наши грехи,
из случайно пришедших словес
возникают внезапно стихи…

Но, в значении их разуверясь,
им тебя я, поверь, предпочёл,
отметая как некую ересь
аллегорий моих произвол…
(21-26 марта 2003)
Зима -- черна,
как Смерть и Ночь,
как мужем дочь
она
пьяна,
раскинув ноги,
красотки в белом,
идут по дороге
и так несмело
влюбляются в Жизнь
и космических женщин,
которых уже
на Земле
всё меньше...

-------
16.
Просто ложился,
легко и просто,
на плечи густой туман:
каждое утро – любимый остров,
мыслей и чувств ураган.

Вымерший город.
За крошку хлеба –
голуби, парк, река!
В ясную пору
на летнем небе –
первые облака.

Ранние, первые
рыбаки и дети,
бегущие старики.
Знаю наверное:
не будет на свете
прекрасней,
чем эта,
реки.

Запах конфет –
словно из детства
(фабрика так близка!).
И на обед
из белого теста
белые
облака…
(20 января 2013)
4.
Город
отдавший
мне целую жизнь --
(каменную свою!) --
город
зелёный,
не павший
в бою!
Лучшая из отчизн!
Тобою
воспитанный и рождённый,
песнь о тебе пою!

Город и крепость,—
мосты в крови,
золоченые купола! --
Брат и Невеста, и Визави, --
одежда твоя бела!

Город Голгофы,
Фаворский Град,
Прибежище и Очаг…
Тёплые строфы
уже горят,
уста не смеют молчать…
 (13 января 2013)
28.
Пусть говорят,
что времени всё меньше
пустые языки;
что близок ад
за аморальность женщин,
что средство от тоски
неразвлечённая молитва,
и громкие поклоны…
Что весь секрет –
быть убелённым,
что мир – греховный винегрет
и что не время битвам…

Едва научены вставлять
спасительные свечки,
провозглашают благодать
бездумные овечки.

Пусть едут валом на Афон
и тянут свои чётки:
мне нравятся прелестные красотки
бокал вина и беспробудный сон
(Горлуболорда,
Друга Моего)!
(3 февраля 2013)
27.
Своего Иеговы страшней
(о, оранжевый галстук – страшен!),
на глазах несмышленых людей
высокую строят Башню…

Улыбка на 40 зубов,
американские шорты!
Для них ты – просто улов
с лодки по левому борту…

Прохожим порой не понять
экстаз приставучих адептов:
«Внеси и ты свою лепту!»
«Иегова даёт благодать!»

Странен подлунный мир,
но секты странней гораздо!
«Иегова – твой бригадир!»
«Лишь в имени – тайна оргазма!»

Разговоры под поцелуи
ягодиц пресловутого Хэнка:
«--Джон, я Башню строю такую!»
«--Твоя Башня – как старая гренка!»

Свидетель, прими моё
свидетельство, пусть не-благое:
«Как скучно без вас Бытиё!
НО: оставь Иегову в покое!!!»..
(3 февраля 2013)
25.
Годы – в бедах, с кровью – крики,
а в итоге – чистый лист,
утешает лишь великий
эйзенахский органист.

Нам с судьбой напрасны битвы –
для богов что значим мы?
Ненавистны мне молитвы
и давидовы псалмы.

И пишу рукою твёрдой
то, что, может быть, нельзя:
«безболезненно и гордо
умерли друзья».

Ночью тягостной и длинной,
под иконою старинной
краше всех моих,
гроздьями горя рябины,
светит огненной Марины
златокудрый стих.
(22-23 января 2013)