Каратаев из Дрезны

Гена Ларкин.
Невысокий коренастый и худощавый одновременно, ото лба - большие залысины, лицо обыкновенное, лишь при усилии запоминающееся. Один из аборигенов (Анатолий козлов, БОРИс базарнов и ГЕНа ларкин), живущих в общежитии МАИ, студентов нашей СЭ-17 группы Приборостроительного факультета. Этакий Каратаев Толстого, но из Дрезны Орехово-Зуевской округи, ибо крестьянский тип человека, но молчаливый, внутренне не сразу раскрывающийся.
Почему-то с ним дружил самый внешне интеллигентный юноша нашей группы, пианист, что играл нам и классику, и разное при встречах у кого-либо из наших дома, но и  в  Маёвском джаз оркестре.
Что связывало этих двоих таких непохожих внешне и, казалось, внутренне, сложно себе даже представить. Гена был в числе немногих маевцев из нашей группы  на целине. Рассказывают, что очень смешил часто все общество! Ирония, но добрая! Условия жизни были нелегкими, даже вода - дефицит!  Вот подлинное слово о нем   очевидецы: "Спать ложился в кепке, демонстративно. Не хотел умываться - протест!  — Пусть всё предаётся забвению" - в знак протеста против ссылки. А уехал с какой - то серьезной наградой за ударный труд!"
С Геной любил общаться и мой будущий супруг, учились ведь  в одной группе. Они вместе как-то ездили на рыбалку на Сенеж. Супруг говорит, что с ним всегда чувствовал себя как-то особенно свободно, естестаенно и любил его лёгкий юмор. На многих фотографиях из Яропольца, где все мальчишки были в летнем лагере военной подготовки, они, бравые солдаты в форме, стоят или сидят рядом.
Я подсоединилась к общению в группе лишь со второго курса, перейдя в МАИ из технологического МАТИ.  После второго курса нас послали в колхоз куда-то под Клин, на уборку сена. Мой будущий супруг уже почти не расставался со мною, а я любила слушать его голос, напевавший замечательные романсы под аккомпанемент своей гитары. Нашей обязанностью в коллективе было ходить на ферму с вёдрами  за молоком. Но ещё у него был велосипед, и он возил меня на багажнике или на раме через все поле на опушку леса, где отдыхали немного, и он насвистывал мне то ноктюрн, то отрывок из концерта, что меня поражало, конечно, но он никогда не читал никаких стихов, очевидно, просто не знал ничего наизусть, кроме текстов многочисленных романсов и песен.
Не помню как, но однажды мы,  Гена Ларкин, я и ещё один, по складу мыслей и увлечений — гуманитарий,  из элитной семьи парень, сын известного стране лётчика, оказались днём втроём на сеновале какого-то сарая.  У меня было лирическое настроение, я что-то читала из Блока,  Бальмонта... Потом замолчала, но тут начал читать наш, тоже случайный в этой троице сын лётчика, стихи, которых не знала и потому какие-то строки сразу запомнила, тем более, что это был рассказ почти без рифмы: "Я тебя рисую, как картину. Вот лоб, вот руки милые, вот плечи, словно пламя. Но жаль, художник должен быть бесстрастен, послушен краскам, кисть чтоб не дрожала. А я таким быть вовсе не хочу. Ты получаешься ни капли  не похожей, ты, словно цапля, с тонкой нежной кожей, зато до слёз, до звонкого дыхания, до каждой капельки совсем моя..." И мы опять замолчали.  И вдруг очнувшийся Гена Ларкин начал читать Есенина, сначала полностью "Письмо к женщине",  потом ещё много, много других стихотворений своего любимого поэта, я была настолько удивлена, что только молчала и все слушала, слушала... Я знала стихи Есенина, но кроме "Персидских мотивов", мне всем известные как-то не были близки. Но вот после этого концерта на сеновале, да и некоторых романсов на ранние стихи поэта (помню "Ты поила коня"), которые пел мне на опушке леса велосипедист,  почувствовала, приняла, полюбила Есенина.
Но каким-то все же непредсказуемым, так и остался в памяти Гена Ларкин. После окончания института мы не встречались.
Геннадий Прокофьевич, где ты сейчас, жив ли, очень внешне простой, но притягивающий неброскою глубиною народною ...