полночь

Я внемлющий ревущим и скулящим,
томимый жаждой ссилиться упасть
в объятья рук и нежности слепящей.

Так отчего зовется легкой эта сласть,
раз в ней душе и сердцу беспокойно?
В чем ее сила? В чем же ее власть?

И всё прикосновенье – словно бойня,
борьба святого с пагубной усладой,
жаль, я в ней жертва, а никак не воин.

То было ль помешательства осадой
иль озарением, ведущим по местам,
наполненным сияния отрадой?

Как жизнь вмиг разделилась пополам?
Я давеча и не питал столь лихо
тоски по неисполненным мечтам.

И по сей день та песня не утихла –
ведомый ум безжалостно волнует,
как неприкаянная; сон ныне неслыхан.

Но где-то еще теплится, бунтуя
искра, что вверила мне толику блаженства,
лишила рьяности – подобие недуга.

Я отродясь не жаждал совершенства,
довольствуясь чем жизнь меня поила,
не плакаясь на темноты главенство.

Но в чем покоится спокойствия горнило?
Готов ли все в момент предать забвенью? –
Устлать былое въедливою пылью.

Едва ль то в силу моему творенью.
Я, тешащий себя, готовый к новой
войне с моей же собственною тенью.

Излишняя всесильность в хрупком слове.
Быть может, еще сжалится луна,
без заповедных варварских условий

Взойдет –
божественно прекрасна и скромна.